Дяди, конечно, тоже были хорошими. Иногда они замечали, что ты чувствуешь себя одиноким, улыбались и разговаривали с тобой. Однажды они даже взяли кое-кого с собой к Гантеру, хотя и ругались, когда этот кто-то уронил мороженое на свое платьице. Их собственные дочери никогда так дурно не поступали.
Дяди были хорошими, но они тебе не принадлежали. И им приходилось заставлять себя быть хорошими, а папы всегда были терпеливыми и любящими. Папы обязательно тебе принадлежали.
Иногда мама отправлялась на прогулку с каким-нибудь джентльменом. Однажды она с одним из них ходила в театр. Кэти видела некоторых из них, подсматривая через перила лестницы, что творится внизу, когда все считали, что она в детской, или выглядывая из окна. Но ни один из этих джентльменов не выглядел как папа.
Своего папу Кэти не помнила. Он у нее был. Так сказала мама. Но он ушел на небо, потому что его забрал Бог. Она считала, что это было довольно эгоистично с Его стороны, но няня закричала на нее и выглядела очень испуганной, когда Кэти однажды высказала это вслух. С тех пор Кэти держала эту мысль при себе.
За Мэттом наблюдал какой-то джентльмен. Он опирался на трость, и Кэти могла сказать, что он действительно слушал, а не просто проявлял вежливость. Ей пришла в голову мысль, что, вероятно, если она подойдет к нему и ущипнет его за ногу, он даже не заметит. Но она решила этого не делать. Джентльмен был очень большим – больше дяди Джона. И он выглядел как джентльмен, которому не понравится, если его ущипнут за ногу, даже если она считала, что он этого не заметит.
Кэти наблюдала за ним. Она подумала, что ей могло бы стать немного страшно, если бы джентльмен посмотрел на нее так же пристально, как на Мэтта. Однако она также подумала, что если бы он был ее другом... Чего никак не могло быть, потому что она никогда его раньше не видела и было очевидно, что с мамой они тоже никогда не встречались, так как в противном случае они бы поклонились друг другу и джентльмен коснулся бы полей своей шляпы. Мама всегда говорила, что ни в коем случае нельзя разговаривать с незнакомыми. И няня тоже. Но если бы он все-таки был ее другом, подумала она, то был бы абсолютно надежным. Она представила себе, как он ее поднимает и держит на руках под всеми этими пелеринами своего пальто. Ей было бы восхитительно тепло. И она чувствовала бы себя в полной безопасности. Ей стало интересно, был ли он папой. Как она завидовала его детям, если был. Ей захотелось стать одной из них.
Она уже давно тайком про себя сделала дополнение к своим вечерним молитвам, хотя и знала, что молится тому самому Богу, которому захотелось забрать у нее папу. Она молилась о новом папе, желательно на Рождество. Рождественские подарки всегда были особенными. И ей пришло в голову, что это была абсолютно бескорыстная просьба, поскольку если у нее появится новый папа, то и Мэтт его тоже получит наряду с тем подарком, который он сам загадал. И маме, возможно, он тоже понравится, хотя, конечно, ей он папой не будет. Тете Мерси, вроде бы нравился дядя Джон, и они часто ходили вместе на концерты, балы и тому подобные мероприятия, в то время как мама в половине случаев оставалась дома. Маме бы понравилось иметь кого-то, кто будет водить ее на концерты... Наверняка понравилось бы. И Кэти не собиралась любить ее хоть сколько-нибудь меньше только потому, что у нее для игр появится еще и папа.
Она хотела, чтобы именно этот джентльмен стал ее папой. Возможно, она добавит это пожелание к своей сегодняшней вечерней молитве. Джентльмен с тростью с серебряным набалдашником, множеством пелерин, большим носом и пронзительными глазами, скажет она Богу. Джентльмен, которому настолько понравилось пение Мэтта, что было похоже, что он забыл где находится.
Но Мэтт закончил петь как раз, когда она сочиняла молитву, которую собиралась повторить про себя вечером после того, как закончит официальную версию в мамином присутствии. И джентльмен почти тотчас же оживился.
– Вы! – сказал он, указав тростью на мисс Кемп, когда послышались редкие аплодисменты от некоторых зевак, а одна из женщин вышла вперед с перевернутой шляпой и собрала деньги. – Вы, мэм. Кто этот мальчик?
Разволновавшаяся мисс Кемп сделала книксен.
– Он поет как ангел, верно, сэр? – начала она. – Мы горды, что в этом году...
– Кто он? – Няня бы сказала, что он поступил грубо, перебив мисс Кемп, но Кэти сомневалась, что няня сказала бы ему это в лицо. Она сомневалась, что кто-нибудь вообще может ему такое сказать.
– Это мастер Мэттью Берлинтон, сэр, – ответила мисс Кемп. – Он...
– Мэттью Берлинтон, – произнес джентльмен, поворачиваясь к Мэтту, – вы обладаете невероятным талантом. Его следует показывать большей и более благодарной аудитории.
– Если бы с утра не было дождя, сэр... – вмешалась мисс Кемп.
Джентльмен хвалил Мэтта прямо как папа. Дядя Джон однажды сказал Мэтту, хотя и по-доброму, что он должен перестать все время петь, потому что у тети Мерси от этого начинает болеть голова. Кэти оставила теплый кокон материнских юбок, абсолютно позабыв, чему ее учили в отношении незнакомцев, подошла к джентльмену и, встав на бордюрный камень перед ним, подергала его за пальто.
Тот удивленно посмотрел вниз. Вблизи он казался даже больше, и он не улыбался. На какой-то момент Кэти стало страшно, но она вспомнила о том, что он сказал Мэтту, что тот невероятно талантлив. Кэти не совсем понимала, что это означает, но по его тону догадалась, что это что-то хорошее.
– Я Кэти Берлинтон, – представилась она, а затем, вспомнив о хороших манерах, добавила: – Сэр.
– Правда? – произнес он, и Кэти заметила, что теперь он говорил не как папа – и что из-под складок своих пелерин он каким-то образом извлек монокль, через который посмотрел на нее. Его увеличенный глаз выглядел даже более холодно, чем у дяди Джона, когда она вся перепачкалась мороженым.
– Да, – ответила она.
Лорд Хит никогда особенно не любил детей. Возможно, потому что он не так много с ними общался, а его многочисленные племянники и племянницы явно до смерти его боялись. В действительности он, конечно, нарочно подкреплял этот страх тем, что никогда не улыбался в их присутствии и частенько пользовался моноклем. Только так он мог сохранить хотя бы толику уединения на Рождество, в то время как на его братьев, шуринов и кузенов постоянно кто-нибудь залезал и докучал им требованиями идти играть. Лорд Хит пришел к выводу, что дети очень быстро истощали мужское терпение. И он свое сохранял путем простой уловки – избегал детей в принципе.
Теперь же этот маленький херувимчик имел наглость дернуть его за пальто посреди улицы и представиться. После того, как его рука почти по собственной воле подняла монокль и поднесла его к глазу, девочка все еще держалась за его пальто и твердо смотрела наверх, сильно задрав голову.
Мать ребенка, решил он, заслуживает суровой выволочки за то, что позволяет такую дерзость, и за то, что плохо смотрит за своим чадом. Что бы она стала делать, если бы он схватил девчушку подмышку и убежал с ней? Она бы ничего не смогла сделать, кроме как поддаться приступу сильнейшей меланхолии. Она бы никогда больше не увидела своего ребенка. И это послужило бы ей хорошим уроком.
Но мать девочки – та женщина, что стояла и слушала хор, когда он подошел, – находилась прямо перед ним, всего на шаг или два позади своей дочери. Она отвела ребенка в сторону, отругала ее и при этом выглядела очень взволнованной. И поделом ей.
– Простите, ради Бога, – сказала она, по-видимому, обращаясь к нему, хотя и не поднимая глаз. Судя по голосу, она была сильно испугана.
Однако его внимание привлекло нечто другое. Его мозг наконец осознал услышанное. Девочка сказала, что ее зовут Кэти Берлинтон. А юного сопрано звали Мэттью Берлинтон.
– Миссис Берлинтон? – поинтересовался он.
Женщина выглядела еще более напуганной, когда сделала неглубокий реверанс. Однако она, безусловно, была леди. Его манеры, конечно, оставляли желать лучшего. Никак нельзя было посреди улицы обращаться к незнакомке благородного происхождения, не будучи официально представленными друг другу. Но этот мальчик был слишком хорош, чтобы упустить его в угоду каким-то светским условностям.
