Если бы только однажды воскресным утром Мэттью не открыл рот, услышав знакомый гимн, и не запел, как "соловушка", как назвал его перед своей проповедью викарий сразу же после этого. После службы Мэттью окружили добрые прихожане, и мисс Кемп лично заявила, что милый мальчик обязательно должен присоединиться к хору и посещать еженедельные репетиции, поскольку на дворе был уже октябрь.
Ему бы следовало петь в хоре Вестминстерского аббатства или еще каком-нибудь хоре более крупной и известной церкви, сказал викарий, но потом добавил, что надеется, что миссис Берлинтон не станет лишать их божественного голоса своего сына.
Мэттью был необычным ребенком, и его нисколько не пугала мысль стать частью взрослого хора, на что втайне надеялась Фанни. Он же был захвачен этой перспективой. Его мать частенько думала, что петь он начал даже раньше, чем говорить, а потому он никогда по собственной воле не упустил бы возможность поделиться своим талантом с окружающими.
Он вовсе не был тщеславным. Похвалы грели ему душу, но не вызывали у него чувства собственного превосходства.
И вот она стояла тут, замерзшая и смущенная. Хор фальшивил больше, чем обычно. Хотя она почувствовала, как ее сердце наполняется привычной гордостью и страхом, когда Мэттью начал солировать. "Как могут все эти люди на шумной Бонд-стрит не остановиться, чтобы его послушать?" – недоумевала она. А что, если никто не остановится? Заметит ли это Мэттью, и не раздавит ли его безразличие толпы?
Она бросила взгляд на свою дочь Кэти. Фанни надеялась, что той тепло, по крайней мере, она точно была хорошо закутана. В Кэти странным образом сочетались тихая мечтательность и проявлявшаяся время от времени смелость, граничащая с дерзостью. В данный момент девочка стояла, спокойно держа ее за руку, и наблюдала за выступлением брата. Когда Фанни посмотрела на нее, Кэти прижалась к материнской юбке. Рождество в этом году должно было быть тихим. Фанни решила, что ее деверь и его семья, с которыми она жила, потому что Борис после смерти не оставил ей достаточно средств, чтобы быть независимой, отправятся за город без нее. Там, как обычно, должно было состояться большое семейное торжество, и она испытывала сомнения, потому что лишала своих детей компании их сверстников. Однако сама она ненавидела эти рождественские сборища, во время которых взрослые и дети строго разделялись, а празднование взрослых заключалось в слишком большом количестве еды и выпивки и чересчур большом количестве поцелуев и щипков пол омелой – поцелуев со всеми, кроме, разумеется, собственных супругов. За два Рождества, прошедших с тех пор, как она вышла из траура по Борису, Фанни целовали достаточно часто, что не раз заставляло ее сбегать в свою комнату с чувством отвращения.
В этом году они проведут Рождество лишь втроем. Она надеялась, что это было не слишком эгоистично с ее стороны. Фанни предвкушала, как останется в доме Джона без самого Джона, Мерси и их троих детей, а только со своими двумя; будет смотреть, как они открывают подарки; почитает им и поиграет с ними; проведет с ними целый день. Это ей казалось невероятной роскошью. Она все еще не могла в это поверить.
Тем временем у Мэттью появилась аудитория. Один джентльмен остановился и внимательно слушал. Она повернула голову, посмотрела на него и сразу же его узнала, а вот сам он вряд ли ее знал. Хотя она выезжала в свет в восемнадцать лет и посещала светские балы и приемы, она никогда не вращалась в таких высоких кругах, как барон Хит. И за это была очень благодарна судьбе. Высокий, красивый, известный, высокомерный и сказочно богатый барон также слыл повесой, мужчиной, на которого мамочкам с дочками на выданье не стоило тратить время.
Он и сейчас выглядел элегантно и богато. И надменно опирался на свою трость с таким видом, словно владел всей Бонд-стрит. Тем не менее он слушал – и смотрел на Мэттью.
Фанни ощутила внезапный и абсолютно неожиданный прилив одиночества. Борис умер больше трех лет назад, однако, и будучи живым, он был не слишком хорошим собеседником. Приятный во всех отношениях и симпатичный второй сын виконта был для нее хорошей партией. Но, как она выяснила за годы их брака, его добродушие скрывало лень и отсутствие каких бы то ни было чувств или убеждений. Его часто не было дома, поскольку он проводил время в компании таких же добродушных и бесхребетных, как он сам, приятелей, играя в азартные игры, выпивая и волочась за женщинами. Он не был плохим человеком, просто бесхарактерным. Она оплакивала его не так сильно, как от нее требовала собственная совесть.
После смерти Бориса у Фанни были и другие поклонники, хотя казалось, что все те, кого она находила хоть чуточку интересными, желали сделать ее своей любовницей, а не женой. Как она узнала, от вдов чуть ли не ожидали заведения любовников, а не повторного замужества. И некоторые из ее поклонников были искренне удивлены, когда она им отказала.
Иногда она думала, что, возможно, сглупила, отклонив все их предложения. Порой ей просто необходима была близость другого взрослого человека. У нее были подруги, но этого было недостаточно. Дружеское общение с мужчинами было важно для нее – это она выяснила, когда не нашла его в браке с Борисом. Но она не была настолько нечестна сама с собой, чтобы не признавать, что ей было нужно больше, чем дружба. Иногда ей хотелось физической близости: прикосновений поцелуев, ласк. И да, она этого не отрицала, соединения тел. Она помнила, что, по крайней мере, в самом начале ее брака ей это понравилось. Это стало для нее необходимым.
Теперь же она подавила в себе чувство одиночества и с гордостью посмотрела на сына, чей голос привлек внимание уже нескольких людей на улице. Он и правда пел как соловей. Или как ангел. Она слушала слова святочной истории, которую он рассказывал в песне. Возможно, в этом году Рождество, как и должно быть, снова оживет и станет чем-то большим, чем оргия, полная еды, выпивки и флирта.
Ей хотелось любви, радости, покоя – всех тех чувств, которые ассоциировались с Рождеством, но на самом деле редко когда по-настоящему были его частью.
Кэти Берлинтон слегка замерзла. Она представляла, что ветер – это сварливый старик с надутыми щеками и злыми глазами. А еще он был грубым. Он дул прямо сквозь человека, ничуть не стараясь из вежливости обогнуть его. Она крепче прижалась к матери и, прислонившись щекой к ее юбке, сразу почувствовала себя теплее. Она уже раньше поняла, что ощущение безопасности – это теплое чувство.
Кэти нравилось слушать исполнителей гимнов. Она не слишком хорошо знала мелодии, чтобы петь самой, и не знала всех слов. Однако она знала, что слышала одни и те же святочные гимны каждый год. Гимны и Рождество дарили особое чувство. Теплое и мечтательное. Она была рада, что Мэттью выпал шанс солировать. Он любил петь. Она пыталась петь, как он, но не смогла. Няня однажды сказала ей, что она звучит, как ржавая пила, но, говоря это, няня рассмеялась и обняла ее, так что ее слова не слишком задели Кэти. Хотя прозвучавшая в них правда немного огорчила ее. Огорчила, но не вызвала ревности к брату. Кэти любила Мэтта. Он был ее героем.
В этом году они с Мэттом должны были провести Рождество только с мамой. Дядя Джон, тетя Мерси и кузены уехали за город, где будут все те дети, с которыми она играла в прошлом году. Она помнила, как им было весело. Однако не возражала, что они остались, если с нею были Мэтт и мама. И уж конечно, она не стала бы возражать против исполнения рождественского желания. Многие спрашивали ее, чего ей хочется: мама, тетя Мерси, мисс Кемп, – и она всем им давала один и тот же ответ, потому что знала, что именно его они ожидали. Она всегда говорила, что хотела бы куклу.
Но не это было ее самым заветным желанием. Кэти хотелось получить нового папу. Папы были веселыми. Они каждый день приходили в детскую и хвалили своих детей, даже если их особенно не за что было хвалить, и в шутку боролись с сыновьями, пока те не начинали радостно вопить. Еще они подбрасывали дочек к потолку, ловили их и смеялись над их испуганными – и восторженными – криками. Они дарили своим детям подарки, даже если было не Рождество и не их день рождения, и водили их в лондонский Тауэр и Амфитеатр Эстли[2]. Папы покупали своим детям мороженое у Гантера.
