— Если между вами существует такая вражда, зачем вы оба сюда приехали? — осведомилась я.

— Иногда для того, чтобы достичь мира, необходимо встречаться со своими врагами за одним столом, — ответил Макбет, наградив меня холодным взглядом.

Я чувствовала, что он предпочел бы, чтобы я ушла, предоставив им с Боде возможность обсудить их позиции.

— Я не выйду ни за Морея, ни за тебя, если вас это интересует, — раздраженно выпалила я. — Мужчины, одержимые страстью к истреблению друг друга, не могут стать хорошими мужьями.

— Я женат. Боде…

— Прости ее. Не так-то просто найти мужа для девицы с такой родословной, — примиряюще сказал мой отец. — А еще труднее найти мужчину, который будет способен вынести ее характер. Ру, — он повернулся ко мне, — либо ты согласишься с моим выбором, либо уйдешь в монастырь. Похоже, я дал тебе слишком много свободы.

Я задохнулась от возмущения, что отец позволил себе отчитывать меня в присутствии постороннего.

— Неразумно заключать союз с моим двоюродным братом, Боде, — промолвил Макбет. — Я тебя предупреждаю. Не отдавай ему свою дочь и Файф.

— Не все разделяют твою ненависть к нему, — ответил Боде.

— Напрасно, — прорычал Макбет. — Ты был другом Финлеха и мог бы лучше понимать мои чувства. На руку твоей дочери найдется много претендентов, которые могли бы украсить твою родословную и принести пользу Файфу. Так, у моего двоюродного брата Торфина есть племянники и сводный брат…

— Я не отправлю свою дочь к норвегам. К тому же о Кормильце воронов ходят разные слухи.

Макбет издал горький смешок:

— Да, наверное, не стоит отдавать Файф, расположенный в непосредственной близости от королевской крепости в Сконе, викингу.

Я кинула взгляд на мормаера Морея, который сидел теперь обнаженным до пояса в свете всполохов жаровни, и суетящуюся вокруг него Долину. Он был плотным и мускулистым мужчиной среднего возраста.

— Отец, скажи, ты уже обо всем договорился с Гиллекомганом?

Макбет также устремил на Боде пронзительный взгляд, и на мгновение мы стали с ним союзниками.

Боде вздохнул:

— Обручение состоится сразу после оглашения имен вступающих в брак.

— Ты — дурак, — рявкнул Макбет и двинулся прочь, по-прежнему прижимая мой платок к своей скуле. Он откинул полог и вышел вон из зала.

— Мы не можем больше откладывать твою помолвку, Ру, — произнес отец. — Люди волнуются из-за выбора королевского преемника. И сейчас это будет для тебя наилучшей партией.

— Наилучшей для тебя, — прошипела я. — А не для меня. Что ты хочешь получить от этого союза? Ты что, хочешь помочь Гиллекомгану в его борьбе с королем?

— Тише, — оборвал меня отец. — Я не желаю это слушать. — Он повернулся к приближавшемуся к нам человеку — у того было хищное выражение лица, черные волосы, заплетенные в косички, кожаный нагрудник, поскрипывающий при каждом шаге.

— Госпожа Грюада, — подойдя к нам, учтиво промолвил он. — Я — Торфин Сигурдссон. Однажды мы уже встречались.

— Прискорбно, что нам довелось встретиться снова, — ответила я.

— Грюада, — укоризненно заметил Боде. — Мы с ярлом Торфином заключили мир, и он объявил себя союзником Файфа.

— Со мной он не заключал перемирия. Может, он теперь пришлет к нам в телохранители Гаральда Силкхера. — И я отвернулась.

— Гаральд умер, — спокойно ответил Торфин.

Я сжала ткань юбки. О Боже, неужто он скончался от нанесенной мною раны?

— Как…

— Я отрубил ему голову, — сказал Торфин. — Собственноручно. Из-за тебя. — Он поклонился и, как ни в чем не бывало, повернулся к отцу.

В крепости уже все спали, когда я незаметно выскользнула наружу. На улице царила ночная прохлада, и все было окутано туманом. К груди я прижимала сверток, обмотанный темным шелком. Внутри находились медная чашка, три свечки и камень с отверстием посередине. Мне надо было узнать свое будущее, но, так как тетка моя жила в Ирландии, а мать умерла, никто не мог погадать мне тем вечером. Мать Биток Маири хорошо разбиралась в таких вещах, но она жила высоко в холмах, и у меня не было ни времени, ни возможности туда добраться. Моя помолвка с кровожадным вождем Морея была назначена на утро, но, на мой взгляд, подобный брак не мог привести ни к чему хорошему. Поэтому я и отправилась узнавать, что сулят мне предзнаменования. Незнание таит свои угрозы, и среди них — глупость.

Во дворе я столкнулась с двумя стражниками, но они пропустили меня, когда я сказала, что в амбаре — больная птица, требующая моего ухода. За мной следили — люди Боде знали, что я неуправляема и мне нельзя доверять. У амбара я увидела старшего сына Фергюса Руари. Он двинулся за мной, хоть я и прошипела, чтобы он оставил меня в покое.

— Отправилась на тайное свидание? — усмехнулся он. — И это накануне помолвки…

— Я всего лишь к птицам. Сокольничий отправился ловить новых птиц, и я беспокоюсь о маленькой пустельге. — Иногда ложь бывает как масло для замочной скважины.

— О Сорхе? Ты умеешь успокаивать птиц. Я пойду с тобой.

— Нет, — огрызнулась я. — Я хочу побыть одна — это последняя ночь моей свободы.

— Ладно, — останавливаясь, согласился он, — только не вздумай выходить за стены крепости.

Я, не обернувшись, бросилась к амбару и вошла внутрь. Оказавшись в окружении попискивающих и хлопающих крыльями птиц, я остановилась, чтобы поразмыслить. Из-за Руари я теперь не могла осуществить своего первоначального намерения проскользнуть мимо насестов и выбраться наружу через задние ворота. Гадать здесь означало разбередить птиц, которые, сочетая в себе природу огня и воздуха, были крайне чувствительными созданиями.

С насеста слетели два пера — маховое перо большого ястреба и коричневое перышко Сорхи — и я их поймала. Я истолковала это предзнаменование как необходимость бежать из-под венца. Завернула перья в шелк, опустилась на живот и проползла сквозь заднюю стенку, где было расшатано несколько досок. Под прикрытием тьмы я бросилась вперед и проскользнула на кухню. К рассвету сюда придет повар со своими помощниками, чтобы готовить овсяные лепешки и колбасу на завтрак, но сейчас тут никого не было. Железными щипцами я вытащила из жаровни мерцающий уголь и кинула его в маленькое ведро, затем снова выбежала на улицу и, минуя стражников, бросилась к задним воротам.

Скрипнули петли, и я вступила на узкий каменный выступ, шедший вдоль высокой деревянной стены. Вниз уходил тридцатиметровый обрыв, но высота меня не испугала, ибо я часто пользовалась этой дорогой во время детских игр. Добравшись до склона, расположенного у входа в крепость, я начала спускаться к роще, намереваясь отыскать знакомую поляну, окруженную дубами и березами. Наконец, между валунами замаячила прогалина, и я опустилась на колени под окутанными мглой кронами деревьев.

Я развернула сверток, разложила свои сокровища на плоском камне, набрала в чашку воды и зажгла от угля свечные огарки. Самой большой моей драгоценностью был камушек с естественным отверстием посередине, который я нашла в шкатулке матери. Когда-то она мне рассказывала, что через это отверстие можно увидеть то, что недоступно обычному человеческому взгляду. Я положила его на шелковую тряпицу и расставила вокруг свечи и чашку с водой. Затем, хрустя ветками, я трижды обошла камень слева направо, как движется солнце, и, опустившись на колени, произнесла заклинание, которым часто пользовалась моя мать, прося помощи и защиты у доброй Бригады.

Хотя мне были известны некоторые обряды и заговоры, я не знала, как именно они осуществляются и к чему могут привести. И лишь позднее я поняла, что магические церемониалы играют куда как меньшую роль по сравнению с внутренним прозрением. В ту ночь, будучи неопытной, но полной решимости, я во что бы то ни стало хотела воспользоваться магическим искусством.

На окутанной туманом прогалине установилась сверхъестественная тишина. Я закрыла глаза и снова нараспев произнесла заклинание. Моя мать обучала меня песням и заговорам с помощью уловки, часто используемой бардами: я ложилась навзничь в темной комнате, закрывшись с головой одеялом и положив на живот камень размером в кулак, и начинала их повторять. Тьма помогала сосредоточиться, а тяжесть камня препятствовала блужданию мыслей. Многие барды утверждали, что запоминать слова им помогали хрусталь и другие камни. Так что к тому моменту, когда умерла моя мать, тексты заклинаний, заговоров и песен уже хранились в моей памяти, как пергаментные свитки.