Валек уже почти допил свое пиво, когда сквозь шум услышал, как его кто-то окликает. Он обернулся и увидел… Ушастого. Настроение мгновенно испортилось. Пиво показалось кислым и теплым, а пивная из храма мужской дружбы и рабочей солидарности вдруг превратилась в заплеванную забегаловку.

– Старого кореша не узнаешь? – шепеляво проговорил Ушастый.

– Почему же? Здорово, Михалыч.

– Так двигай ко мне. Или… – он кивнул на парней из бригады, – новый друг лучше старых двух?

– Извините, ребята, – сказал Валек, обращаясь к товарищам, – потолковать нужно.

– Значит, работягой заделался? – не скрывая насмешки, спросил Ушастый. – Ну и как платят?

– Ничего, хватает, – отрезал Валек, пресекая последующие выпады.

– И правильно, – сказал Ушастый серьезно. – Ты, парень, еще молодой, тебе жить нужно, а воровская доля, она не для всякого годится.

– Точно, – подтвердил Валек. – Рад, что ты меня понял.

– Понял-то понял, и все же…

– Больше на кичу не желаю!

– Да при чем тут кича. Чего ты лепишь или кислятины опился? Никто про тюрьму не говорит. С умом если…

– С умом! У тебя сколько ходок? Семь или восемь? А годков тебе сколько? Чуть больше пятидесяти. Вся жизнь прошла на нарах.

– Ты прямо как «кум» балакаешь. Перевоспитал тебя рабочий класс. Что-то больно быстро.

– А-а, нет, Михалыч, никто меня не перевоспитывал, ты же знаешь, я всегда сам по себе.

– Может, и так, – после некоторого молчания отозвался Ушастый. – Ладно, не будем базары разводить. Выпей лучше. – Он достал из кармана пиджака чекушку и хотел плеснуть водку в кружку Валька.

– Я и сам могу купить, – сказал Валек, прикрывая кружку ладонью.

– Обижаешь! За старую дружбу! Че ты, в натуре?

Валек и сам устыдился своего поведения. Что это с ним? Вроде как скурвился?

– Ладно, наливай! – пробурчал он.

– Другой базар!

– Валентин, ты идешь? – позвали с соседнего столика товарищи по бригаде.

Валек замялся:

– Нет, ребята. Я, пожалуй, останусь. Вот друга старого встретил…

– Молодец, – тихо сказал Ушастый. – А потолковать нам и вправду нужно.

Валек залпом выпил водку, запил ее пивом, сплюнул на пол. Он уже понял, что разговор будет не из приятных.

– Сейчас, конечно, масть сменилась, – осторожно начал Ушастый, – многие урки отходят от закона. Я вот тоже подумываю.

– Ты?! – удивился Валек. – На понт берешь?

– Сука буду. – Ушастый исполнил характерный жест, чиркнув себя большим пальцем правой руки по горлу, а потом зацепил ногтем зубы. – Ты вот правильно сказал: восемь ходок, даже девять. А что я имею? Туберкулез и язву! Но, в отличие от тебя, я уже не молод. Что же мне, на завод идти? «Вира-майна» кричать?

«И это знает, – без особого удивления подумал Валек, – видать, давно пас, а не случайно здесь столкнулись».

– Так вот, – продолжил свои излияния Ушастый, – я подумал: пора и на покой. Ну сколько я еще протяну? Лет семь-десять. В лучшем случае, пятнашку. А на какие шиши? «Гоп со смыком – это буду я…» – вдруг пропел он. – Нет, Валек! Побираться не буду! Лучше в петлю!

Валек в упор взглянул в глаза Ушастого. Глаза были холодные и серьезные, и, хотя в голосе старого вора звучал надрыв, в них читалась не слезливая пустота, а упрямая сила.

– И что же ты надумал? – с интересом спросил Валек.

– Последний скачок сделаю – и на покой.

– Ну ясно. Сначала последний, потом самый последний, потом последний в жизни, потом…

– Ты не смейся! Сказал, последний – значит, последний!

– Допустим. Но даже самую богатую хату бомбануть – на сколько хватит? От силы на год. А потом? Снова на дело?

– Нет, корешок ты мой любимый, эта хата, которую я надыбал, не просто богатая – золотая… – Ушастый оглянулся по сторонам. – Давай-ка на выход. Здесь толком не поговоришь. – Он отставил недопитую кружку и двинулся сквозь гудящую толпу. Валек нехотя пошел следом.

– Я знаешь чего надумал, – продолжал Ушастый дорогой. – Возьму хату, и в Сочи. Или, там, в Анапу. Куплю домишко, найду вдовушку и буду остаток дней на печке ж… греть.

– Бабки большие нужны, – отозвался Валек.

– Верно, сынок, верно! Бабульки нужны крутые. И они будут!

Валек усмехнулся, но промолчал.

– Чего лыбишься?! – свирепо крикнул Ушастый. Несколько прохожих обернулись на них.

– Легче, Михалыч, легче. Чего меня на бас брать? Ну возьмешь ты хату, пусть даже золотую, а потом? Какая-нибудь Дуська-Машка вложит и – «там за горами Магадан…»

Ушастый скрипнул зубами, но промолчал.

Некоторое время они шли молча. Вдруг Ушастый резко остановился.

– Валек, – сказал он тихо, – хочешь, сейчас на колени встану. Вор Ушастый на колени перед тобой упадет. Как пацан! Как петух! Эх, бля!!! – Ушастый виртуозно выматерился.

Валек с интересом ждал продолжения.

– Пойдем со мной на дело, – сказал Ушастый неожиданно будничным тоном. – Ты да я, никого больше. И знать, кроме нас двоих, никто не будет. Я тебя прошу!

Валек молчал.

– В Пожвалаге, ты помнишь, грузин на тебя залупнулся, Анзик? Пришить хотел? Кто отмазал? Михалыч! А проигрался ты, кто помог расплатиться? Опять же Ушастый. Да и вообще, я тебя всю дорогу мазал! Или отопрешься?

– Не спорю, – подтвердил Валек.

– Ну, слава богу! Не гнилой ты. Всегда знал.

– Гнилой не гнилой, а на скачок не пойду.

– Долги нужно отдавать.

– Я тебе ничего не должен.

– Ой ли?

И Валек понял, что попался. Некоторое время они шли молча.

– А что за хата? – спросил Валек.

– Так ты пойдешь?

– Я пока ничего не сказал.

– Ладно! Слушай! Я в Карлаге повстречал Рыбу, помнишь его?

– Ну?

– Ему червонец два года назад сунули, еще долго будет париться. И вот он мне наколку дал. Мужик один, на здешнем тихореченском мясокомбинате работает не то кладовщиком, не то весовщиком. Ага. Этот самый весовщик, фамилия его Русичев, большие дела делает. Если верить Рыбе, то не директор, а он на мясокомбинате первый человек. Рыба, ты помнишь, темнил. Все больше рыжьем занимался, валютой… Так вот, он мне признался, что этот самый Русичев его основным клиентом был. И перепулял ему Рыба рыжья на многие-многие тысячи.

– Зачем же он своего клиента тебе открыл?

– Ты слушай. Когда Рыбу прихватили, он надеялся отмазаться. И, говорит, варианты имелись. Нужно только было очень большой хабар какому-то судейскому или «мусору» дать. Речь шла об очень значительной сумме. У Рыбы таких денег не было. Он из кичи черкнул этому самому кладовщику маляву: мол, помоги, за мной не заржавеет, отдам все до копейки с процентом. Малява точно дошла. Это Рыба наверняка знал. Но ни ответа ни привета он не получил. Тогда он шибко осердился и мне дал наколку. Ты, говорит, Ушастый, раздербань этого гнилого фраера. Чтоб ему, падле, неповадно было. Статья у Рыбы тяжелая, под амнистию не попадает. Так что ему париться от звонка до звонка. Кроме нас троих, никто про кладовщика не знает. Но одному мне не справиться. Так идешь в долю?

– Подумать нужно, – сказал Валек, но уже знал, что все равно согласится.

– Думай, – кисло сказал Ушастый, – но только недолго. К послезавтрему жду ответа.

– Допустим, я соглашусь, но ведь нужно знать, где барыга золото прячет.

Ушастый расплылся в улыбке.

– Ты что, Валек, меня за пацана имеешь? Рыба… – тут он замолчал и внимательно посмотрел на Валька. – Ты пока думай, а я обсмотрю: что да как.

И, не прощаясь, пошел прочь, шаркая, словно старик. Валек некоторое время смотрел вслед сутулой фигуре, потом закурил и задумчиво зашагал в противоположную сторону.

В то время как Валек Десантов вновь погружался в мутное болото уголовщины, историк Егор Олегов продолжал пребывать на даче. Пошла третья неделя его добровольного заточения. Близлежащий лес исхожен вдоль и поперек, топкие берега озера со зловещим названием Лихое исследованы, причем в ходе исследования была утеряна сандалия сына. Егор Александрович совершил даже экскурсию на кладбище и попытался разыскать могилу Ивана Ивановича Пеликана, странного человека, неведомо как занесенного из Европы в здешнюю глушь.