Потом он пригляделся. У стены стоял большой стол из чисто оструганных досок, на котором горела лампа в абажуре и были аккуратно сложены серые папки с какими-то делами.

Связистка сидела на табурете, у противоположной стены в углу – и смотрела на них. Сложив руки на коленях, чистая и безмятежная, в как будто только что отглаженной гимнастерке и юбке. Смотрела своими ярко-синими глазами и кривила губы в презрительной усмешке, от которой ее лицо почему-то казалось только красивее. Взбешенный особист, которому вся кровь бросилась в лицо, резко шагнул к ней, вскидывая кулак.

– Ах, ты!.. – и тут же бессильно уронил руку, когда Наталья рассмеялась – словно горсть серебряных колокольцев рассыпали по полу. В этом смехе было что-то завораживающее, и смершевец невольно сделал еще шаг вперед.

На плечо ему легла твердая ладонь.

– Стоять.

Он не послушался, и тогда ладонь больно сжалась клещами, а неприятный голос снова повторил:

– Стоять, я сказал! Отойди, – и лейтенанта откинуло к дверям, крепко приложив спиной об доски. Он выругался и тут же опомнился, широко раскрытыми глазами глядя на мрачного Нефедова.

– Знаешь, что? Погуляй-ка ты, командир, за дверью, своих проведай. Заскучали поди. Кто это начертил? – вдруг спросил он, ткнув пальцем в прорезанную чем-то острым на земляном полу глубокую линию, размеченную символами. Линия замыкала стул, на котором сидела женщина, в полукольцо – от угла до угла.

– Это… наверно, сержант Плахтин. Он всегда так делает, сколько раз я ему говорил…

– Толковый парень, – задумчиво хмыкнул Нефедов. – Надо бы его за такое поощрить. А ты иди, лейтенант, иди.

Когда ошеломленный и возмущенный смершевец послушно закрыл за собой дверь, Степан закурил и повернулся к связистке. Она по-прежнему сидела не шевелясь, но теперь в ее взгляде сквозила злоба и… что-то еще, похожее на опасение.

– Говори, – равнодушно сказал старшина, присев на стол. Наталья вдруг рванулась с табурета, ударилась обо что-то невидимое и зашипела. В этом не было ничего человеческого – словно смертельно ядовитая змея металась перед человеком, не в силах покинуть круг. Нефедов молча курил. Когда связистка снова затихла и с каменным лицом уставилась в пол перед собой, он аккуратно задавил окурок в пепельнице и встал.

– Ты – суккуб, – сказал он. Это не было вопросом, и ответа не последовало. Да Степану он был и не нужен.

– Я думал, вас таких давно не осталось. Ошибка вышла, значит. Долго разговаривать мне с тобой не о чем. Выбора у тебя два. Или рассказываешь все, что знаешь, называешь всех, с кем связана: позывные, время выхода в эфир – и тогда отправляешься в тыл под защитой моих Охотников. Волос с головы не упадет, обещаю. Или вариант второй – ты расскажешь все, что знаешь. Но уже не сама, а принудительно. Принудить я тебя сумею, опять же обещаю. Потому что ты не женщина, да и вообще не человек. И работать, значит, с тобой можно не по-человечески. Ясно?

– Да кто ты такой?! – крикнул вдруг суккуб и расхохотался. – Ты что, думаешь, что напугал меня? Чем ты хочешь меня убить, человек? Пулей? Ножом? Сейчас я пока питаюсь страхом этих идиотов. Они делают меня сильнее. К сожалению, один из них оказался чуть поумнее остальных.

– Это точно, – кивнул головой старшина, скучающе осматриваясь по сторонам, – поумнее.

– Ничего, – оскалилась Наталья, – я все равно выйду из вашего круга. И тогда…

– И тогда ты в него снова войдешь и будешь сидеть там столько, сколько я скажу, – медленно оборвал ее Степан. – Или там же умрешь. Ты вообще знаешь, кто я такой?

Суккуб снова зашипел – яростно, оскалив удлиняющиеся на глазах клыки. И тут старшина Нефедов метнулся к ней, размываясь в полете, на ходу достав словно бы из ниоткуда длинный черный клинок. Он пересек черту, неуловимым движением повернулся и приставил нож к горлу существа.

– А! А-а! А-а-а!!

Мучительный крик, перерастающий в страшный визг, заполнил все помещение. Суккуб выл и судорожно дергался всем телом, не в силах пошевелиться. На лбу у него злым светом наливалась медная пластинка амулета, словно бы вросшего в кожу. Черное лезвие, прижатое к шее, медленно багровело. Потом Степан поднес нож к лицу Натальи.

– Знаешь, кто я? – голос его был по-прежнему спокоен.

– Н-нет! – содрогаясь, прохрипела она, пытаясь откинуть голову назад.

– Нет? Точно? А помнишь Суу-Л'ира, – спросил старшина, глядя в черные глаза без белков. – Брата твоего? Помнишь, я вижу… Еще бы, он же, как и ты, работал на немцев. Только в нашем тылу. Красивый такой летчик-капитан, грудь в медалях. Человеческое имя, понятное дело, было у него другое. Все жены большого начальства от него с ума сходили. Помнишь?

Он отступил на шаг.

– Мне пришлось его убить. Вот этим ножом, другой бы просто не взял. Слушать меня! – чуть повысил голос Нефедов, глядя как голова связистки бессильно клонится вперед. – Убить насовсем. В пыль. Так, что ему больше не воскреснуть. Ты этого же хочешь? Твой брат был нелюдь, и умер как нелюдь. И как дурак. Ты тоже?

– Нет… – замотала головой связистка, – Нет! Я… нет! Я знаю тебя! Я сделаю все что скажешь, я хочу жить!

– Понятное дело. Все хотят, – пожал плечами Нефедов и отступил обратно за черту, сорвав медную пластинку со лба Натальи. Нож из его руки исчез так же мгновенно, как и появился. Старшина снова сел на стол и спросил:

– Значит, контакт можно считать налаженным?

Наталья кивнула, сгорбив плечи и неверными движениями длинных пальцев ощупывая исчезающий ожог на шее.

Старшина устало вздохнул и зевнул во весь рот.

– Не выспаться мне со всеми этими делами, – пожаловался он сам себе. Подошел к двери, распахнул ее и крикнул:

– Эй, лейтенант! Ты где там? Заходи…

Ночной дождь кончился. От мокрой земли под лучами солнца поднимался легкий парок, последние ручейки еще стекались в лужи, высыхая на глазах.

Косарь пошарил в сумке, достал оттуда брусок, несколькими легкими касаниями поправил лезвие своей «литовки» и спустился с обочины на луг. По сапогам хлестнули перья мокрой травы, стегнуло холодком. Он поплевал на руки и замахнулся. Коса тонко запела, укладывая траву ровными рядами. Плавно, не торопясь, двигался косарь по луговине, оставляя за собой темный след.

Утомился он не скоро – оторвался от косьбы только тогда, когда почувствовал, что солнце вовсю начинает припекать затылок. Тогда он аккуратно обтер косу пучком травы и прислонил ее к березке, одиноко стоящей посреди луга. Широким шагом направился назад, к дороге. Взял сумку, достал оттуда узелок с едой и уселся на камне, отмахиваясь от появившихся уже оводов, нацелившихся на широкую спину под пропотевшей рубахой.

Позади послышался громкий шлепок и короткий матерный возглас. Косарь обернулся, прожевывая хлеб, и увидел, как невысокий человек в военной форме смахивает грязь с галифе. Левая рука у него висела на перевязи, рядом на земле валялся тощий вещмешок и палка с набалдашником из оленьего рога.

– Помочь, браток? – спросил косарь, поднимаясь с камня. Военный глянул на него, наклонился, чтобы поднять мешок и тихо охнул, хватаясь за колено. Крепкая рука подхватила его под локоть, не давая упасть.

– Спасибо, – уголком рта улыбнулся человек, опираясь на палку, – ты понимаешь, какое дело… Вроде как из госпиталя-то выписали, да не долечили еще. Наука, что с них возьмешь! А мне в часть надо, вот и добираюсь еще с ночи, хромаю потихоньку. Колено разрабатываю. Пока до Волоколамска доберусь, глядишь, и вечер будет. Да и дорога тут, я тебе скажу – то ни одной машины, то все груженые под завязку и пассажиров не берут. Свернул на проселок, решил, что так ближе будет. Да не туда свернул, похоже. Заблудился.

Он протянул руку.

– Степан.

– Михаил, – отозвался косарь, пожимая мозолистую ладонь, про себя отметив, что старшина (по погонам заметил), по всему видать – мужик жизнью битый, не тыловик, хотя орденских планок и не видно. Зато нашивки за ранения на пол-рукава. Пошарил глазами, поискал знаки рода войск, но не нашел. Непонятный старшина.