Видя, что дела плохи, глава финского правительства, барон Маннергейм, бывший придворный русского царя Николая II, обратился к гарнизону Ханко с предложением сдаться. Обещал сохранить жизнь и даже холодное оружие офицерам. В письме говорилось, что не стоит проливать кровь, потому что Ленинград уже горит и русским туда воз­вращаться незачем.

Мы понимали эту хитрую лису. Сдаваться ханковцы и не собира­лись. Решили послать ответ барону.

Наше обращение заканчивалось словами:

«Короток наш разговор

Сунешься с моря – ответим морем свинца!

Сунешься с земли – взлетишь на воздух!

Сунешься с воздуха – вгоним в землю!»

К этому тексту художник Борис Пророков нарисовал одну из своих самых блестящих фронтовых карикатур.

На листовках еще не успела просохнуть типографская краска, а гранинцы уже наматывали их на длинные стрелы огромного самодель­ного лука, сделанного из срубленного деревца. Несколько человек на­тягивали упругую тетиву. Стрела с пронзительным свистом летела в расположение противника.

– Лично Маннергейму! – кричали гранинцы.

А утром наш летчик забросал листовками всё расположение шюцкоровцев. Обращение произвело сильное впечатление – два дня, не умол­кая, стреляли они по нашим позициям.

Не знали гангутцы, что такое отступление. Не только на суше, но и на море бесстрашно дрались они с противником.

Однажды у бойцов капитана Гранина наступила передышка после боев, и меня послали в порт, чтобы поискать там в складах легководо­лазное снаряжение. Предполагали создать подводный десант, и такие аппараты были нужны позарез.

Я уже подходил к дикой скале, расписанной узорами светло-зеленых мхов. За ней откроется море. Впереди кто-то запел приятным тенором:

От этих слов мое сердце вновь затосковало по морским глубинам. Ведь на Ханко в то время я был единственным водолазом, который волею судеб превратился в морского пехотинца.

Я прибавил шагу и догнал певца. Раскачиваясь в такт песне, он шел с запрокинутой головой. Это был молодой матрос Петров, служив­ший теперь у Гранина пулеметчиком. Матрос решил навестить в порту свой торпедный катер.

– Так хочется в море! Надоели эти камни!

И, пока мы шли к берегу, он все рассказывал мне о своем прежнем командире – лейтенанте Терещенко.

– Он у нас заботливый. Вечером проверит, хорошо ли спят матросы. Помню, как-то я разметался и сквозь сон чувствую: ноги при­крывают одеялом. Да так осторожно. А мне мать приснилась. Думаю: наверно, она. Приоткрыл глаза, а это Терещенко: «Спи!» – шепчет. – Петров вздохнул. – А гитарист какой он великолепный.

Свинцовые волны кидали на скалы шипящую пену. У портового причала стоял катер лейтенанта Терещенко с приспущенным флагом, – значит, на судне траур. Но что же случилось?..

Катер ходил на остров Даго, где оборонялся гарнизон наших моряков, чтобы вывезти оттуда раненых.

Шторм был шесть баллов.

Крупные холодные волны хлестали по застывшим у пушек комендо­рам в плащах и зюйдвестках. Лейтенант Терещенко стоял на мостике и всматривался в далекую линию берега.

Оттуда доносилась канонада. На острове шел бой. Но обстановка была неясная. Где наши и где расположились гитлеровцы – определить было невозможно.

До острова оставалось уже метров двадцать, когда лейтенант заметил на берегу фигуры моряков. «Наши, – обрадовался Терещенко. – Но странно: ни возгласа, ни взмаха руки».

Катер развернулся кормой, чтобы подойти к острову. Неожиданно с пронзительным визгом воздух прорезали мины. И тут только Тере­щенко понял, что гитлеровцы, переодетые в форму советских моряков, устроили катеру ловушку. Но было уже поздно...

Вражеская мина угодила прямо в мостик катера. Командир упал, сраженный осколком. Матросы бросились к нему. Смуглое лицо Тере­щенко побелело. Успел лишь сказать: «Маневрируйте. Курс ост». И за­молк навсегда.

Второй взрыв сотряс судно. Фонтан горячих осколков брызнул во все стороны. Воздушной волной столкнуло с рубки сигнальщика Соломакина. Рулевой Паршин удержался у штурвала, но затуманенные глаза его ничего не видели. Он ударился затылком о медный корпус компаса...

Кто же теперь поведет судно?

На мостик вбежал младший лейтенант Гончарук. Все сразу обер­нулись. Худощавый, с тонким загорелым лицом, младший лейтенант прежде был как-то мало заметен, ничем особенным не выделялся и даже говорил тихим, нетвердым голосом.

– Огонь по врагу! – скомандовал лейтенант, да таким властным тоном, какого от него еще никогда не слышали.

Комендоры полыхнули по берегу пулеметным и пушечным огнем.

– Полный вперед!

Катер, выжимая всю скорость из машины, помчался по курсу, указанному погибшим командиром. Береговая батарея врага не­истовствовала.

Гончарук понял: идти прямым курсом – значит погибнуть! Надо маневрировать под огнем. Скрытые в утробе катера мотористы во главе с техником Смирновым словно жонглировали механизмами – катер делал самые замысловатые зигзаги. Попробуй-ка попади!

Враг перенес огонь, пытаясь отрезать путь на Ханко. Горы воды поднимались вокруг катера и всей тяжестью обрушивались на палубу, окатывая матросов. Ветер срывал гребни волн и кидал прямо в лицо Гончарука. Соль от морских брызг запеклась на его губах.

Вдруг судно повалилось набок. Все-таки получили пробоину! Боцман Колесников молниеносно перебежал по прыгающей палубе, накинул брезент на пробитое место, и матросы на полном ходу ловко забили отверстие деревянной пробкой. Катер снова выровнялся.

– Проскочим! – решительно сказал Гончарук, сжав до хруста пальцев мокрые поручни мостика.

И катер прорвался сквозь неприятельский заградительный огонь. Снаряды все еще падали, но уже не достигали цели. Судно шло прямым курсом, разрывая воду на две седые гривы.

– Вижу три торпедных катера! – неожиданно доложил сигналь­щик Соломакин. – Расстояние пятьсот метров. Идут наперерез нашему курсу!

– Запросить, чьи суда!

Соломакин запросил позывные.

Катера не ответили.

Дистанция сокращалась.

– Справа еще три катера. Тоже идут наперерез! – снова сообщил сигнальщик.

Приближались вражеские суда, вооруженные, в отличие от наших, скорострельными автоматическими пушками.

– Поставить дымзавесу! – скомандовал Гончарук.

Это был блестящий маневр. Под защитой завесы наш катер сделал такой кольцевой разворот, что неприятельские суда оказались по бор­там – три на левом и три на правом.

Один среди шести волков! Как отбиться?

– Расстреливать поодиночке! – приказал Гончарук.

Огонь сосредоточили на флагманском судне, наиболее крупном из вражеской эскадры. Но стрелять было нелегко. Море окончательно рас­свирепело. Катера как бы пружинили на огромных волнах, снаряды ле­тели поверху, срезая только мачты противника.

На советском катере повалилась рубка, стальной смерч проносился над головами моряков. Люди оглохли от гула орудий, и Гончарук, помогая голосу, взмахивал рупором по направлению цели.

Матрос Андруцкий, с потемневшими от напряжения глазами, поли­вал свинцом неприятельское судно. И тут раздалось могучее матросское «ура!». На флагмане взметнулся столб огня. Судно вздрогнуло, опроки­нулось и исчезло в балтийской пучине. Под прицелом оказался второй фашист. И этот получил стальной гостинец. Меток глаз у советского моряка – подбитый хищник завертелся, будто на одной ноге, и пошел на дно.

А третий не принял боя. Удрал, укутавшись в плотное одеяло дыма.

Правый борт был чист.

Гончарук перенес огонь на левый. Враги не выдержали и, отстрели­ваясь, отступили.