— Открывай дверь! — настаивал он. — Немедленно!
— Я с тобой, — Юдифь глянула на меня с почти материнской заботливостью, шепча мне эти слова, я осмелел и нажал на грубую дверную ручку. Это я должен быть здесь ради нее и заботиться о ней, а не наоборот. Как я могу внушить ей чувство безопасности, если я сам не в состоянии владеть собой?
Чего бы я ни ожидал, открывая эту дверь, я этого не встретил. Карл медленно и осторожно осветил все помещение, в которое мы вошли. Оно чем-то походило на кабинет ректора на втором этаже — по крайней мере, массивный письменный стол красного дерева у левой стены запыленной комнаты был, казалось, настоящим клоном того стола, в котором я нашел фотографии — он был абсолютно такой же, включая безвкусную настольную лампу с зеленым абажуром, только у этой лампы абажур был разбит и наполовину рассыпался, так что столешница была усеяна бесчисленными маленькими осколками, которые в свете фонарика сияли как изумруды. Справа на стене я различил деревянную стойку для ружей, в которой не было оружия, а только наклонно торчало деревянное древко, на котором висел треугольный вымпел. Я идентифицировал его как один из вымпелов на скаутской фотографии из потайного ящика. В остальном комната была совершенно пуста.
Правда, в противоположном конце комнаты находилась еще одна стальная дверь, но уже без смотровой щели. При взгляде на нее у меня случился новый, еще более мощный приступ паники. Мой желудок болезненно сжался и выбросил желудочный сок в пищевод, казалось, кровь застыл в жилах, а на шее затянули проволочный трос, потому что я никак не мог вздохнуть. В какой-то момент мне показалось, что я могу потерять сознание просто от страха, и даже сделаю это, потому что, если бы это случилось, никто уже не посмел бы заставить меня сделать хоть один шаг. Но Карл безжалостно гнал нас вперед.
— Нам нужно дальше, — недовольно ворчал он. — Это всего лишь караульное помещение. А за следующей дверью находится хранилище.
Он нетерпеливо ткнул Элен в руку фонарь, протиснулся вперед нее, грубо оттолкнул Юдифь и меня в сторону, не дожидаясь, пока я сделаю первый нерешительный шаг вперед, добрался до двери, чтобы открыть ее. «Сейчас», — подсказал мне последний остаток моего измученного разума, каким-то усталым, почти покорным тоном. Именно сейчас имеется наилучшая возможность наброситься сзади на толстого трактирщика, повалить его на пол и отобрать у него оружие. Но я был не способен что-то сделать. Мои ноги больше не слушались, все мои силы уходили только на то, чтобы хоть как-то держать их под контролем, чтобы они просто не понесли меня из этого жуткого помещения по лабиринту, чем я не добился бы ничего, кроме тою, что моя паника полностью бы мной завладела, а разгневанный Карл остался бы с обеими женщинами, на которых он, несомненно, самым неприятным образом выместит свой гнев за мой побег.
Хозяин гостиницы рванул дверь. Навстречу мне вырвался прохладный воздух, который принес с собой почти удушающий запах какого-то химического вещества. Мне был знаком этот запах. Я по-прежнему не мог его назвать, но я знал его лучше, чем мне бы хотелось, ближе, чем любой нормальный человек на свете. Это уже было не дежавю, это были воспоминания о чем-то очень знакомом, но по какой-то причине недосягаемые, как будто воображаемые руки, скованные толстыми цепями, цепями, напоминающими те, что были вмурованы в стены тех камер-клеток, в которых мы побывали этой ночью; воспоминания, запертые в спартански оборудованных камерах, в которых звучали крики страха, отчаяния, беспомощности. Смертельный страх.
— Формалин, — тихо констатировала Элен, подходя к Карлу и освещая фонариком комнату за второй дверью. — Здесь пахнет как в нашем старом университетском анатомическом театре.
Докторша и Карл сделали шаг вперед, внутрь помещения. Юдифь последовала за ними и потащила меня.
Желтый луч вырвал из темноты длинные стеллажи; потускневшие от времени серые металлические стеллажи с кучей стеклянных емкостей различных размеров, точно таких же, как консервные банки в той кладовой в передней части подвала под главным корпусом.
— В прошлый раз это были испорченные сливы, — сказала Юдифь то, в чем я и сам старался себя убедить, но по звучанию ее голоса я понял, что она верит в это так же мало, как и я. Как в старом университетском анатомическом театре — слова Элен звучали у меня в ушах. Формалин…
Металлические стеллажи располагались по бокам от нас, образуя своеобразный коридор. Так как у них не было задних стенок, сквозь стеллажи можно было видеть, что помещение, в которое мы вошли, было внушительных размеров и уставлено узкими металлическими стеллажами, которые образовывали множество проходов. Стеллажи были снизу доверху заполнены стеклянными банками, которые были величиной от маленьких мармеладных банок до огромных бутылей, в которых поместилось бы до 20 литров жидкости. Элен осветила лучом фонаря противоположную стену, на ней оказались еще две двери, левая из которых была обозначена как Акустическая комната, а правая Комната XIII. Перед ними стояло множество керамических емкостей, закрытых стеклянными дисками по видимости герметично. Они напоминали по форме и размеру отслужившие купальные ванны, которые часто используют сельские жители как поилки для животных на пастбищах. Даже отсюда мне было видно, что на прозрачных пластинах, которыми были закрыты эти ванны, так же как и на всех стеклянных банках на стеллажах, были прикреплены когда-то белые, пожелтевшие от времени этикетки, на которых красовались буквы и цифры, весьма похожие на даты. Большинство из них относилось, таким образом, к 1943 и 1944 годам, а некоторые и к 1945.
Я изо всех сил боролся со своим все еще не побежденным инстинктом бегства, и впервые с тех пор, как себя помню, отважился повиноваться голосу моего разума, который заставил меня объективно проанализировать, куда мы, собственно, попали и что нас здесь ожидает. С противоречивым чувством вынужденного любопытства я стал рассматривать емкости справа от меня, которые также привлекли внимание Элен, так что она некоторое время неподвижно светила фонариком на одно место. На какую-то долю секунды мне показалось, что я заметил тень, мелькнувшую во втором или третьем ряду стеллажей, и мое сердце на мгновение замерло, а затем сделало какой-то особенно сильный скачок, так что я подумал, что оно соскочило со своего места и надавило на мои миндалины, и только потом заняло свое положение за передними ребрами. Но все-таки я решил, что это тень от фонаря, свет которого перемещался по комнате.
Я сосредоточился на стеклянных емкостях и установил источник едкого химического запаха, который висел в пыльном, спертом воздухе: некоторые банки свалились, разбились и из них вытекла прозрачная жидкость, которую докторша, теперь уже не казавшаяся изможденной, а напротив, свежей и очень внимательной, идентифицировала как формалин. Между осколками некоторых полностью разбитых банок лежали видоизмененные до неузнаваемости, сморщенные… предметы.
Препараты, ворчливо поправило меня мое сознание, которое не давало мне расслабиться. Нет никакого смысла закрывать глаза на правду, отрицать очевидное, с которым я столкнулся теперь нос к носу. Это была анатомическая коллекция, мрачный музей человеческих органов и конечностей, сокровищница профессора Клауса Зэнгера, если уместен здесь этот черный юмор.
Первые неповрежденные баночки, на которые Элен навела свет фонаря, были высотой не больше десяти сантиметров и примерно такого же диаметра. Внутри находились вертикальные стеклянные стеночки, разделявшие их на три камеры. В каждой камере располагалась пара глаз в той же остро пахнущей жидкости, которой были заполнены все емкости. Находящиеся в одной емкости нары глаз были как-то жутковато похожи на соседние пары — и не только по цвету. Так, по цвету, похожи были все пары, потому что все они были голубые. Они были не только похожи, но выглядели как одинаковые, у них были те же мелкие особенности, тот же самый размер и… то же самое выражение?
