Себя Санька понимает, как счастливое исключение. Не через навоз, а через гармошку сделал себе сберкнижку — через собственное удовольствие. На свадьбах бывал и сыт, и пьян, и бумажку — не рублевку — уносил в сберкассу. Но вот сгорели, хана, казалось бы. И что?

В самый нужный момент, когда чуть не повесился от горя, — на тебе! Считай с неба свалились в единственный овраг в округе бумажки круче прежних. Если такое везенье выпадает, значит, что? Значит, стоит за ним, за Санькой Рудакиным, какая-то особая правда про жизнь, которую никак понимать и не надо, а только пользоваться, как душа подсказывает. А душа подсказывает все то же — домик у моря и тихая бабенка под боком! Нешто это много? Эти, шустрые, что в камере, они как его Санькину мечту понимают: старик, чего с него возьмешь, душой старик, а это все равно что калека, но все ж не баран, потому имеет право… За Турком, Ашотович который, они этого права не признают. Не старик ведь. Потому не уважают, но только терпят.

Андрюха — Андрей Михалыч Рудакин — с некоторых пор, с каких точно, не вспомнить, напрочь перестал осознавать себя Андрюхой. И верно ведь. Сколько можно! Уже полста с гаком, а все, кому не лень, одно и то же: Андрюха да Андрюха! Сергей Иваныч — вот что значит умный человек — первый почувствовал, и однажды вроде бы невсерьез обратился как положено, по имени-отчеству, а потом уже и никак по-другому не обращался. И ведь сразу все изменилось в отношениях. Не то чтобы на равных — какое уж там равнение, вчерашний дачник-сосед, как на крылышках, возносился над людишками, и сверху ему людишки виделись, надо понимать, совсем иначе, чем когда они на одной линеечке мордой к морде. Потому и в суждениях стал, с одной стороны, как бы аккуратнее, то есть без поспешных суждений по первому впечатлению, как это бывает у немудрых людей, дескать, тот вон дурак, а тот вон вообще урод… А с другой стороны, если судил про людей, то именно как бы сверху, — сверху-то, знать, люди кучками видятся и вместе со всякими обстоятельствами, которых, может, и сами не понимают, потому что на одной линеечке находятся, и кто-то, кто над ними по судьбе да по ловкости ума вознесся, тот им эти их обстоятельства запросто указать может: так и так, мол, бараны вы этакие, не в ту сторону дороги настроили, в той стороне полный бесполезняк вашему пыхтению, и нечего землю копытом рыть, а самое время оглядеться да приглядеться, да умных людей послушать, что скажут да посоветуют.

Когда брата Саньку судили за поножовщину, Андрюха приехал на суд. Сперва в район заехал с Сергеем Иванычем повидаться да послушать, что про Санькину судьбу скажет. У Сергея Иваныча уже и контора своя, офис называется. Так себе, комнатенка в райисполкоме, надвое поделенная. В первой деваха расфуфыренная, как секретарша, значит, а во второй он сам. Обстановочка бедноватенькая… Сказал о том вскользь. Тот только головой покачал. Скромность украшает человека, ответил. И Андрюха, конечно, понял, что туфта, что так надо для пользы дела, чтоб какое нынешнее начальство завидью не ушиблось, когда б на шикарство глазом укололось. А так — сидит себе человечек с парой телефонов у казенного стола, а на столе пара бумажек да графин с водой. Да еще новшество нынешнее — компьютер. Говорят, без него теперь никакие серьезные дела не делаются. Все правильно.

Саньке, говорит, повезло. Мало того, что адвокат обязательно от червонца ототрет его, тут, оказывается, еще и амнистия на носу, на днях в Москве депутаты проголосовали. Так что через полгода быть Саньке на свободе. Другое дело, что пустой он человек, что ни в коем случае нельзя ему большие деньги на руки давать, — душой он не приспособлен для больших денег. Для больших денег душа должна быть тренированная, чтоб дых не захватывало.

— Люди, — говорит Сергей Иваныч, — в отношении к деньгам на два типа делятся. Одни, чтоб их так или иначе поиметь, а поимев, тут же оприходовать. Не прибыль, заметь, получить, а как бы покончить с их существованием. То есть были деньги — стали вещи. По-человечьи, если хочешь, даже по-христиански — очень верный подход. Не хрена бумажки в культ превращать. Такие люди, скажу тебе, с правильным характером… Ну как, положим, стол, за каким сидим и беседу ведем, — он на четырех ножках, и пятая ему ни на фига. Это, я тебе скажу, дорогой Андрей Михалыч, так сказать, тактическое отношение ко всеобщему эквиваленту, то есть к деньгам…

Но есть, понимаешь ли, еще и стратегическое отношение. Что есть деньги, так сказать, в организме государственном? Кровь! Что по всем сосудам течет и тем самым мускулы наращивает, и весь организм этаким образом регулирует, чтобы каждый орган свое дело исполнял и другому органу палки в колеса не всовывал. И тут-то, братец, у каждого свое понимание. У одного такое понимание, что государство — это вообще пережиток, отстойник ненужный, и потому самое время выкачать из него всю кровинушку и распределить с пользой дела для общемирового прогресса. А как Россия из века страна непутевая, то, как говорится, сам Бог велел использовать ее в мировых целях: откачать-отсосать в пробирочки, а как до общих судорог дело дойдет, куда надо для мировой пользы вспрыснуть и приобщить ко всемирной кровеносной системе, а лишнее нехай отсохнет да отвалится. Такая вот стратегия есть, все ее понимают, кому надо, да помалкивают, знай только пробирочки накапливают в забугорных холодильниках.

Великие, скажу тебе, люди к этой стратегии пристегнуты. Мы с тобой — мелочь пузатая. Нам про то даже знать-то опасно, не только что рылом суваться. Наше с тобой дело какое: делать вид, что чурки мы безмозглые, щипачи несчастные, наше дело — крохи с чужого стола собирать. А вот когда наберем этих крох полны карманы, тогда и заявимся, как положено. Какое вот у меня на данный текущий момент делишко? Да пустячок. Кирпичный наш заводик по ветру пустить, что, честно скажу, уже на мази, а затем прибрать его к рукам со всеми нынешними законами в соответствии. И никак иначе. Все по закону…

Или вот раскручиваю я сейчас одного оболтуса, немалые, скажу, монеты в него, обормота, вкладываю. Но железно знаю, окупится. Тем более что это дело, так сказать, по культурной линии во славу района нашего задрипанного.

— Так это, — всунулся Андрюха, — может, самое время деньжата эти дармовые в ход пустить, чего им в погребе залеживаться…

— Не спеши. Лежат себе — жрать не просят. Критические моменты не исключены, для них и придержим. Но, впрочем, смотри, твоя зелень, а мой совет…

Разговор мужики вели в доме за пустым столом. Жена уж который раз сувалась, чтоб стол накрыть да перекусить, как положено по-людски. Андрюха только рычал на нее, что не к месту, что разговор серьезный. А тут вдруг сам подошел к холодильнику, достал бутылку водки початую, а из посудного шкафа один стакан. На ходу налил, на ходу выпил, не морщась, как воду, и к столу уже не подсел, а остался за спиной Сергея Иваныча — тот тревожно шеей закрутил.

— Сам выпил, вам не предлагаю, — очень даже серьезно говорил Андрюха. — Если по совести, ненавижу я своего братана Саньку! Аж страшно подумать, с самого мальцовства ненавижу за всякие его выпендрежи. И деньги эти закровленные, они, я это знаю, его рук дело… Ну не в том смысле… Для него все штучки происходят, что не по правилам. Не понимаете?

Андрюха пододвинул стул к Сергею Иванычу, сел врастопырь.

— У меня в жизни все по правилам. Ну то есть, если помидор посадил, огурец на том месте ни в жись не вырастет. А у Саньки может. И если такое, то обязательно к худу для всех. Хотите знать, кто он, мой братан? Зудоносец он, вот кто. Я, может, в надобности за него и жизнь положу, но это только по братанству, как положено.

А все потому, что батяня наш его по пьянке сделал. Разве можно детей по пьянке делать? Дополз батяня до спящей мамани и проснуться ей толком не дал — минута, и Санька уже там. А это дело такое, сам знаешь, не глаз — не проморгается. А батяня уже и храпит по-свинячьи. Знаю, не поверите, а ночами снится, что зелень эта проклятая тоже иногда в погребе по-свинячьи храпит. Потому и говорю, не пустить ли ее в дело, да чтоб подальше от деревни…