V. Да пребудет Господь с тобою.
R. И духом твоим.
Помолимся.
МОЛИТВА
Даруй же, молим Тебя, о Господи, душе раба твоего, который пребывал в оковах отлучения, обитель покоя и отдохновения, и яркость света Твоего вечного. Через Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.
Теперь нам необходимо исследовать кое-какие, зафиксированные и вне всяких сомнений правдивые, необыкновенные случаи, когда люди, умершие отлученными от церкви, вставали из могил и покидали освященные участки земли, где были похоронены. В первую очередь, нас интересует знаменитая история, которая приводится у св. Григория Великого[161] — история про двух покойных монахинь, известная под названием "Sucre Morte" ("Мертвые сестры"). Двух дам из очень знатной семьи приняли в религиозную сестринскую общину св. Схоластики. Хотя обе дамы во всем вели себя образцово и соблюдали обеты, им не удавалось удержаться от сплетен, пустопорожней болтовни и злословия. Именно тогда св. Бенедикт издал самые строгие и недвусмысленные законы, направленные на соблюдение молчания.[162] Во всех монастырях, мужских и женских, в каждом религиозном ордене выделялись особые места, называемые "места специального пользования", и особое время — в первую очередь, ночные часы, — называемое "Великое молчание". В этих местах и в это время разговоры были запрещены. Монахам и монахиням предоставлялись специальные места и часы для «отдохновений», когда беседы не только разрешались, но и поощрялись, хотя и регулировались правилами умеренности и скромности. Пустая, праздная болтовня была под запретом повсеместно и в любое время. Соответственно, когда святому Бенедикту доложили, что две монахини усердно предаются нескромной болтовне и пререканиям, то аббат был так опечален и раздосадован, что послал сестрам записку, гласившую, что если они не научатся придерживать язык и подавать общине пример более достойного поведения, то он будет вынужден отлучить их от церкви. Сначала сестры встревожились, раскаялись и пообещали исправить свое праздное поведение, однако предательская привычка оказалась гораздо сильнее их благих намерений. Обе монахини продолжали обижать ближних колкостями и сплетнями. И вдруг в самый разгар своих неразумных и недостойных деяний сестры скоропостижно скончались. Монастырь был большим и старинным; их похоронили в церкви у высокого алтаря. Однажды, когда исполняли торжественную Высокую Мессу, перед тем как началась литургия Преданного Вере и перед тем как отпустить оглашенных дьякон воскликнул: "Пусть те, кому запрещено присутствовать, кто отлучен, удалятся отсюда и покинут нас!" И вот на глазах у всех присутствующих обе покойные монахини встали из гробниц и, потупив взоры, проскользнули к выходу из церкви. И так происходило всегда во время святых таинств до тех пор, пока старая няня сестер не стала ходатайствовать за них перед св. Бенедиктом, который сжалился над ними и отпустил им все грехи, дабы они покоились с миром.[163]
Св. Августин рассказывает,[164] что имена мучеников на диптихах возглашали, но не для того, чтобы возносить молитвы за них, тогда как имена монахинь, недавно ушедших из жизни, произносили, чтобы молиться за их души. (Perhibet praeclarissimum testimonium Ecclesiastica auctoritas, in qua fidelibus notum est, quo loco Martyres, et quo defunctae Sanctimoniales ad Altaris Sacramenta recitantur.) Предполагалось, что это было в тот момент, когда обе монахини могли уйти из церкви, но св. Григорий ясно говорит, что это произошло в тот момент, когда дьякон громко выкликал ритуальную фразу, предлагая всем, кто не был полноправным членом общины, покинуть святое место.
Св. Григорий рассказывает также о молодом монахе, который ушел из монастыря без разрешения и не получив никакого благословения и увольнительной от настоятеля. К несчастью, он умер до того, как мог получить прощение, и был должным образом похоронен в освященной земле. На следующее утро тело монаха нашли исторгнутым из его могилы, оно лежало рядом с нею, свернувшись калачиком. Родственники монаха в ужасе поспешили к св. Бенедикту, который дал им освященную гостию и велел им со всем подобающим почтением положить ее на грудь молодого монаха. Так они и поступили, и с тех пор могила больше никогда не исторгала труп.[165]
Этот обычай класть в могилу вместе с трупом кусочек причастия многим может показаться весьма необыкновенным, однако в прошлые века его никоим образом не воспринимали таковым. В "Житии св. Василия", которое часто приписывалось Амфилохию Иконийскому,[166] но впоследствии было признано поддельным и вообще относящимся к IX веку, говорится, что Василий хранил порцию святого причастия, даже одну треть его, чтобы эту частицу похоронили вместе с ним. Некоторые Соборы, не обладавшие, правда, высочайшим авторитетом, уже осудили подобную практику, а иные запретили ее как противоречащую целям Святого Причастия, учрежденного Иисусом Христом.[167]
Тем не менее, в разных местах сохранялся обычай класть кусочки причастия в могилы тех, кого особо почитали за святость; так, например, в гробнице святого Отмара (Аудомара), умершего 16 ноября 759 года на острове Верд на Рейне, чей прах десять лет спустя перенесли в монастырь св. Галла и торжественно похоронили в 867 году в новой церкви св. Отмара и св. Галла,[168] было обнаружено несколько кусочков причастия, помещенных в то место, где покоилась голова Отмара.[169]
В жизнеописании св. Катберта, епископа Линдисфарнского, покровителя Дэрэма, переизданном Болландистами,[170] говорится, что при одном из переносов его тела в гробу также нашли несколько кусочков святого причастия. Амаларий Мецский, ссылаясь на свидетельство Бэды Достопочтенного, в своем огромном трактате "De ecclesiasticis officiis"[171] рассказывает, что эти частицы евхаристии положили на грудь святого перед тем, как его похоронить ("oblata super Sanctum pectus posita"). На самом деле у Бэды этот случай не упоминается, но этот пример встречается в "Житии св. Катберта", написанном между 698 и 705 годами одним линдисфарнским монахом.
Амаларий считает, что этот обычай, несомненно, возник в лоне римской католической церкви и оттуда был занесен в Англию. Николя-Юг Менар, знаменитый Маврист,[172] в своих комментариях к "Книга таинств Папы св. Григория I", напечатанной им в Париже, в 1646 году,[173] на основе рукописного служебника св. Элигия, утверждает, что вовсе не этот обычай был осужден на различных общецерковных соборах, а закравшееся в ритуал неправильное совершение обряда" и суть искажения в том, что умерших стали по-настоящему причащать, действительно вкладывая священное причастие им в рот. Но как бы то ни было, мы знаем, что Гумберт, кардинал Сильва Кандида, легат папы римского св. Льва IX, в середине XI века, отвечая на различные возражения и сложные вопросы, поднимаемые Михаилом Церуларием, патриархом константинопольским, автором второго и окончательного раскола, на который пошла византийская церковь,[174] упрекал греков за обычай хоронитъ с покойниками любые кусочки причастия, которые остаются после причащения прихожан во время святой мессы.
Говорят, что и в наши дни в Греции повсюду умершим кладут на губы крошку освященного хлеба, остающегося от евхаристии. В знак уважения вместо этого часто стали использовать осколок керамической посуды с вырезанным на нем крестом, по четырем углам которого делается надпись I.X.NI.KA. (И.Х.НИ.КА. — "Иисус Христос побеждает"). Теодор Бэрт ("Киклады") сообщает нам, что конкретно на острове Наксос объектом, используемым с этой целью, является восковой крест с вырезанными на нем буквами I.X.N.; более того, он носит название «навлон» ("плата за перевозку"). Это показывает, что нынешний обычай связан с обычаем древних: класть в рот покойнику "монету для лодочника" — плату для Харона. В наши дни Харон, чье имя приобрело форму «Харос», близко знаком любому греческому крестьянину, но его нынешний образ весьма далек от того, как изображают его в классической литературе: это не просто Portitor Stygis — Лодочник Стикса; это сама Смерть, повелевающая призраками и тенями. Во всяком случае, до недавнего времени во многих районах Греции был распространен обычай класть покойному в рот (реже — на грудь) мелкую монетку, а в районе Смирны это так и называли: "деньги за проезд".[175] И все же довольно странно, что сохранились и сам обычай, и название, тогда как истинная причина того, почему кладут монету, забылась, и вот уже целое столетие или больше (за исключением разве что самых глухих мест)[176] это никак не связывалось с Хароном. Вероятно, истинное значение монеты затерялось в туманной древности, и даже в классический период первоначальный смысл уже был утрачен, поэтому монету в один обол стали объяснять как плату Харону, тогда как это всего лишь более поздняя и неверная интерпретация обычая, смысл которого гораздо глубже, и обычай этот возник еще до того, как в мифологии появился образ перевозчика в подземное царство мертвых.
