- Папа перепутал, - улыбнувшись, поправил Коля. - Как раз в то самое время, когда вас показывали, по другой программе шел фильм "Жизнь - хорошая штука, брат". Фильм дрянь, но там есть подленькие реплики.

- А я считаю, дети, это одно и то же - и фильм и концерт из кафе - одно другого стоит. А теперь иди ужинать да ложись спать. Завтра на свежую голову все взвесишь, подумаешь и, может быть, поймешь, где настоящее искусство, а где - "Трое в постели".

Такой финал больше всего удивил мать и сына. Не нашел Константин Сергеевич для дочери других слов, возможно, потому, что все остальное он высказал ей до этого, высказал мысленно, когда вскипяченный ходил по улице Добролюбова.

Уже в кухне, за ужином, Лада сказала Коле, что Макс Афанасьев приглашает ее сниматься в кино.

- "Трое в постели"? И ты, разумеется, будешь третьей - Злая ироническая улыбка сверкнула в глазах брата. - Ну-ну. Только имей в виду - там третьих лишних не бывает.

- Где там?

- У этих твоих новых гениев.

- А я не понимаю, почему ты о них так говоришь.

- Потому, что ты, Ладка, или еще совсем ребенок, или непроходимая дура. Потому и не понимаешь.

Сказав это с ожесточением, он круто повернулся и ушел к себе.

Предстоял трудный день. На повестке дня заседания парткома завода было два вопроса: прием в партию и улучшение организации производственного процесса. По первому вопросу выступил Глебов, по второму - член парткома Гризул.

Утром Емельян пришел на завод раньше обычного: за полчаса до смены. В проходной он столкнулся с директором.

- Решили пораньше? - удивился Глебов, поздоровавшись.

- Я всегда в это время, - ответил Борис Николаевич.

Глебов почувствовал себя неловко.

В середине дня в кабинет к Гризулу зашел - как всегда, сияющий - Алик Маринин. Он пожал руку главному инженеру и присел не в кресло, а на подлокотник, давая понять, что забежал ненадолго.

- Ты сегодня именинник? - пошутил Николай Григорьевич, имея в виду прием Маринина в партию.

- Это сложная процедура? - поинтересовался Алик.

- Да нет. Нынче все гораздо проще. Прежде было волынисто, а теперь чисто формально. Проголосуем, утвердим, я скажу несколько теплых слов в твой адрес. И все.

- Могут быть вопросы ко мне?

- Вряд ли, - Гризул поморщился.. - Разве что какой-нибудь Лугов или Шахбазов спросит, почему в Доме культуры не проводятся вечера на патриотические темы.

- Как это не проводятся? - Маринин вскочил с места и забегал по кабинету. - Разве в День Советской Армии плохой был вечер?

- Так и ответишь, - успокоил его Николай Григорьевич.

Помолчали. Потом Маринин вдруг заговорил, точно вспомнил что-то, хотя именно из-за этого он и завернул к Гризулу:

- Послушай, Ника, ты много делаешь добрых дел, история этого никогда не забудет. Не мог бы ты сделать еще одно? Очень нужно.

Гризул насторожился, но по-прежнему продолжал стоять у окна и смотреть во двор, заложив руки за спину. По движениям его пальцев. Маринин догадался, что Гризул слушает, хотя просьба не вызывает в нем особого энтузиазма.

- Надо устроить на завод одного человека, - продолжал Маринин, наблюдая за пальцами Гризула. - Хороший парень. Работал на одной базе. Вышла маленькая неприятность - помощник подвел. Его хорошо знает Поповин.

- Вместе бизнес делали? - отозвался Гризул и, круто повернувшись, пошел за письменный стол. Что-то записал в календарь и твердо сказал: - Не могу.

- Почему, Ника? - удивился Маринин и заглянул в глаза Гризулу. - Хороший парень. Не подведет.

- Ты и за Полякова ручался, а он работает плохо и, кажется, влип в какую-то историю, кстати, вместе с Поповиным. Вообще, с этим делом надо кончать. По твоей просьбе я уже взял на должность начальника технического отдела человека, который… не тянет.

- Этот потянет - золотая голова, - настаивал Маринин.

- А куда я его возьму? Нет свободной должности.

- Должность можно придумать. Не должность украшает человека, а человек украшает должность. Это же в твоей власти.

- Надо мной есть директор, пойми.

- А он что, не покладист?

- Осторожен и любит порядок. И Глебов. С этим не сговоришься.

- И долго он будет?

- Долго не долго, а сам не уйдет, - довольно прозрачно намекнул Гризул.

Маринин посмотрел на часы:

- Увидимся в парткоме. - И уже с порога: - Ну так я скажу этому парню, чтоб зашел к тебе? Между прочим, его рекомендует Матвей Златов.

И Гризул сдался, буркнув недовольно, со вздохом:

- Хорошо.

Заседание парткома началось с обсуждения вопроса о приеме в партию Романа Архипова и Александра Маринина. Предстояло утвердить решение первичных организаций. В кандидаты партии Архипов вступил еще во флоте, военным моряком. Коммунисты цеха, где он работал теперь, единогласно голосовали за него, уважая Романа как производственника и активного общественного работника. Лишь кузнец Шахбазов задал Роману Архипову единственный вопрос:

- Ответь, дорогой, почему последний год так мало приняли ребят в комсомол? Как секретаря тебя спрашиваю. Молодежи на заводе сколько, знаешь?.. Ээ-гэ! - Он сокрушенно покачал головой, произнося гортанный звук и прищелкнув в завершение языком. - А комсомольцев сколько? И половины не наберешь. - Спросил, не ожидая ответа, так как и без того было ясно для всех, в чем причина. - Плохо работаете с несоюзной молодежью. Нехорошо.

- Это наша слабинка. Постараемся исправить, - краснея, тихо ответил Роман.

С Марининым все было сложнее. На партсобрании заводоуправления при рассмотрении заявления Маринина выступил Гризул. Он дал Александру Александровичу блестящую характеристику во всех отношениях. При голосовании же почти половина коммунистов воздержалась, и решение о приеме его в партию было принято большинством в три голоса. Формально требование Устава соблюдено. "Но почему два десятка коммунистов молчаливо отказали Маринину в доверии? - недоумевал Глебов, читая протокол собрания. - Почему никто не выступил и не объяснил своего отношения к директору Дома культуры?" Никто не задал даже вопросов. Кроме этого, было еще одно "но", совсем неожиданное для Маринина. Примерно за неделю до этого Глебов познакомился с автобиографией Маринина, которую он писал еще в начале пятидесятых годов. Перечисляя свои заслуги перед Родиной, Александр Александрович, в частности, сообщал, что помог органам разоблачить врага народа П. П. Постышева. Глебова это сбило с толку: кто же все-таки этот вездесущий Александр Маринин? "Ознакомить членов парткома с этим довольно пикантным фактом автобиографии Маринина или промолчать, - думал Емельян. - В конце концов, дело прошлое. И не он один в те годы совершал глупости из вполне честных побуждений". В тридцать седьмом году Маринину было двадцать лет и работал он в то время в Киеве во Дворце пионеров. Постышев много уделял внимания школе и пионерии. Маринин ставил себе в заслугу трагическую гибель верного сына партии, старого революционера, руководившего сибирскими партизанами. Постышев открыто, с присущими ему мужеством и прямотой, выступил против репрессий. Рядом: Маринин и Постышев. Какая чепуха, смешно. И Глебов решил не придавать значения деталям давнишней автобиографии Маринина, о которой Александр Александрович, быть может, уже и забыл.

Маринин держался на парткоме чересчур бойко. Глебов, докладывая о Маринине, обратил внимание на то, что в первичной парторганизации почти половина коммунистов воздержалась. Первым протянул руку для вопроса Шахбазов. Емельян ему кивнул в знак согласия.

- У меня такой вопрос к Александру Александровичу, - сверкнув на Маринина темными глазами, сказал кузнец: - Скажи, дорогой, что ты делал в годы войны?

Тот неторопливо встал, крепко сцепил пальцы на груди, потом быстро засунул руки в карманы темного пиджака и тотчас же вынул их, спрятав за спину.