- Спаивал, - вслух подумал Роман.

"Возможно", - мысленно ответил Пастухов.

И вдруг, посмотрев на Романа своими светлыми, доверчивыми глазами, заговорил с тем проникновением, с которым неожиданно открывают душу близкому другу:

- А знаешь, почему я опоздал?.. Ну это понятно - перебрал. А почему? Думаешь, просто так - безыдейно напился, без всякой причины? Только тебе одному скажу. И больше ни одна душа… Я ее люблю. Понимаешь, люблю Белку. Она хорошая. Не важно, что лицом не вышла. И вообще, внешность не имеет значения. В ней есть человек. Понимаешь, Роман, настоящий человек в ней сидит глубоко. Она не предаст, не солжет. И все, что думает, в глаза скажет. Не побоится. Может, иногда неправильно, сумбурно. Образованьице у нее, сам знаешь… Нахваталась с бору по сосенке. У того же Вадима. А Вадим у Маринина. - Он сокрушенно ухмыльнулся, глядя в пространство, и сколько было горечи и злости в его вдруг потемневших, посуровевших глазах. - Ну и научили. Довели до больничной койки.

Он замолк, торопливо закурил. Роман ответил на его слова глубоким вздохом сочувствия. Пастухов понял его и был признателен. Затем Роман сказал:

- Я только одного не понимаю: зачем тебе уходить с завода?

Обычно флегматичный, вялый, Пастухов вспыхнул, что-то долго копившееся в нем прорвалось:

- А я что, по-твоему, бревно? Не человек я? Не слышу, что в цехе говорят: "Гнать таких! Позор!" Я сам понимаю - позор. И не хочу позорить цех… и завод. Дожидаться, когда выгонят. Лучше сам уйду. По собственному желанию. И начну все заново. Без Вадима… И, может быть, без Белки.

- Почему без Белки? Ведь ты ее любишь!

- А, простить? Скажи, ты смог бы простить? Вот ты, на моем месте? - Он все больше возбуждался и, забывая, что на скамейке напротив сидят посторонние, начал говорить громко: - Молчишь, потому что не знаешь.

- Когда любишь - все простишь, - без назидания, будто о себе самом сказал Роман. - И потом, вы же хотите все начать заново и без Ключанского. Важно, чтоб и она тебя любила. Иначе - ерунда.

- Она не верит, что я ее люблю. Вообще она говорит, что ее никто не полюбит: ты же знаешь, она некрасивая. И страдает из-за этого. Очень даже переживает. Для девушки - это все. Даже набитая дура при красоте сходит за королеву.

Они расстались друзьями. Условились, что Пастухов заберет заявление обратно и уговорит Белкину не уходить с завода. Роман проводил его до дома. У подъезда Пастухов сказал, пожимая руку:

- До завтра.

- До завтра.

- А я о тебе раньше не так думал.

- Знаю.

Роман догадывался, как думал о нем Пастухов: головой Ключанского думал. Интересно, а чьей головой думает Вадим Ключанский? Маринина, как сказал Пастухов? Почему именно? Что между ними общего? И чьей головой думает Маринин? На последний вопрос Роман не мог дать ответа. Он был еще зелен и неопытен в идеологической борьбе, не знал ее тактических тонкостей, не догадывался о серьезности, и масштабах. Вечером он рассказал брату о Пастухове и Белкиной.

- Ты понимаешь, дед, это же победа, моя победа, черт возьми! - возбужденно говорил Роман. - Юра Пастухов хороший парень. Из него выйдет отличный рабочий!

- Отличные бывают специалисты: инженеры, конструкторы, изобретатели, - вдруг совершенно спокойно, пожалуй, даже равнодушно ответил брат, не отрываясь от учебника, который он читал. - Рабочие бывают либо хорошие, либо плохие. Плохих надо увольнять. Тогда будет порядок на производстве.

Вот так огорошил! Роман посмотрел на него удивленно и вопросительно, но дед не удостоил его даже взглядом, по-прежнему сидел в кресле под торшером, уткнувшись в учебник. Наконец Роман ответил только одним словом:

- Не оригинально.

- А я и не претендую. Это сказал у нас на лекции профессор Гаранин.

- А поумней ваш профессор ничего не мог придумать? - ехидно бросил Роман.

- Придумал, - с неизменным спокойствием произнес Олег. - Он сказал, что в век современной науки и техники ведущей силой общества являются специалисты: ученые, изобретатели, инженеры, конструкторы.

- И как это надо понимать? - с живым интересом осведомился Роман.

- А так, что во главе всей общественной жизни должны стать специалисты: ученые, инженеры. Они должны стать руководителями государственных учреждений, в том числе и правительства… Не исключая и партийных органов.

- Вот даже как? Значит, техника руководит обществом.

- Командуют ученые и сильные. В этом есть логика.

- Ну а как же насчет идеологии? Вы не спросили?

- Интересовались. Один студент задал вопрос о надстройке и базисе в эпоху технократии.

- И что ж он ответил?

- Полное, мол, соответствие марксизму: надстройка держится на базисе. Хозяева живут в доме, все прочие в мезонине.

- Шикарно устроился ваш профессор. А как ты, дед, смотришь на подобную реорганизацию мира?

- Хладнокровно. Но, скажу тебе, наш Гаранин не так глуп, как ты думаешь.

- Я думаю о другом. О том, что ваш профессор тоже не оригинален. Подобные "идеи" я уже слышал. И знаешь от кого?

- От Саши Климова?

- Ну-у, разве Саша станет рекламировать такую ахинею. От Вадима Ключанского! - с торжествующим злорадством сообщил Роман, и в глазах его светилось удивление. Видя равнодушие брата, никак не прореагировавшего на такой факт, он снова сказал: - Нет, ты подумай - от Ключанского!

- Вот он и метит в будущие руководители общества, - иронически улыбнулся Олег.

- Ну какой он специалист. О себе он пока помалкивает. Но с жаром говорит, что руководить страной должны умные инженеры. Такие, как наш Гризул. Он видит причину наших недостатков и трудностей в партийных работниках.

- Гризул беспартийный?

- Что ты, напротив, член парткома.

- Тем более. Выходит, Ключанский не против партийного руководства. Все в ажуре, так сказать, на высокой идейной основе.

- И ты считаешь… - начал горячиться Роман, готовый к острой дискуссии, но, как всегда, Олег решительно избегал, как он выражался, бесполезной болтовни и теперь оборвал брата на полуслове:

- Я считаю, что вся эта философическая демагогия не стоит выеденного яйца. И оставь меня, пожалуйста, в покое.

- Но ведь ты же будущий руководитель общества. Быть может, глава государства или, на худой конец, министр, - с издевкой продолжал Роман. - Может, вспомнишь тогда о своем бедном братце и престарелом отце-коммунисте, который всю свою жизнь провел на комсомольской, партийной и дипломатической работе.

- Да отстань же ты. Собери свое трио и обсуди с ними проблему, которая меня нисколько не интересует.

Роман никого не стал собирать и брата оставил в покое. Но "проблема технократии" засела в его мозгу, как все необычное и новое. Он попытался разобраться в ней самостоятельно, без посторонней помощи. Роман любил порассуждать наедине с самим собой, лежа в постели, перед тем как одолевал его крепкий, беспробудный сон. Роман до сих пор не может понять брата: действительно ли Олег равнодушен ко всему, что не связано с его непосредственной деятельностью, или играет. Роман не однажды называл брата аполитичным буйволом, но в серьезность этой своей оценки не верил. У младшего брата были свои убеждения, которые в главном и основном не отличались от убеждений Романа. К "проблеме технократии", по глубокому убеждению Романа, брат отнесся со свойственным ему ироническим равнодушием. Ничего серьезного в этой "проблеме" он не увидел. Роман был иного склада человек. Его интересовало в жизни все, и на все он должен иметь свое независимое мнение. Когда впервые Ключанский принес на завод "идею технократии", Роман как-то не обратил на это внимания. Слишком много приносил на завод различных "идей" и сенсаций Вадим Ключанский. То он, ссылаясь на "мировые авторитеты", утверждал, что абстракционизм - это новая прогрессивная ступень в изобразительном искусстве, то говорил, что Зоя Космодемьянская никакого подвига не совершала, все это выдумки досужих журналистов, авторству которых принадлежит и миф о залпе "Авроры" в Октябре семнадцатого. Никакого, мол, залпа не было, был одни выстрел и тот холостой, как не было и двадцати восьми панфиловцев. Но нашелся на заводе участник боев под Москвой из дивизии Панфилова, и Ключанский был публично осмеян и посрамлен. Однако его это ничуть не смутило. На другой день он рассказывал новую сенсацию, советовал, что читать в журналах, какой фильм или пьесу смотреть, рассказывал любопытные случаи из жизни именитых людей, старые и новые анекдоты, напевал не всегда приличные песенки безымянных авторов, выдавая их за "студенческий фольклор". Затевал споры, дискуссии, показывал, как надо танцевать твист и чарльстон, и вообще "веселил публику".