Случалось, прежде я велел отвезти себя за тридцать-сорок километров от Парижа. Просил Эмиля остановиться и шел пешком, куда глаза глядят. Иногда заворачивал в таверну и выпивал стакан легкого местного вина. На меня смотрели с любопытством, потому что видели, как я выходил из «роллса».

— На площадь Оперы, Эмиль…

Я хочу, чтобы вокруг меня была уличная толпа, хочу поглазеть на витрины. Тепло. Иду по улице Мира, где почти все те же магазины, которые я знаю всю жизнь.

Захожу в бар отеля «Риц» выпить рюмку портвейна, и бармен Жорж замечает:

— Давненько вы у нас не были.

Он приглядывается ко мне — не изменился ли я, не был ли болен.

— Вы все такой же! В полной форме! Совсем не полнеете!

Завтракаю один, подает мне мадам Даван. Я не ошибся сегодня утром. Между нами возникла какая-то неловкость. Я еще не знаю, как устранить ее и стоит ли ускорять события.

Любопытно, что эта неловкость возникла из-за Жанны. Она высказала свое предположение как бы невзначай, но, насколько я ее знаю, она никогда не говорит просто так.

Ложусь отдохнуть. Главное — ни о чем не думать. Только вспоминать какие-нибудь картины прошлого. Лучше далекого прошлого. Я предпочитаю картины детства, в особенности те, которые уже утратили отчетливость. В конце концов они мешаются, и это признак того, что я засыпаю.

Я удивился, увидев, что солнце заливает комнату. Мадам Даван, стоя у окна, поднимает шторы.

— По-моему, сегодня вы уснули, правда?

— Кажется, даже видел сон…

Напрасно я стараюсь его вспомнить. Но он был приятный.

— Вас ждут в гостиной.

— Кто?

— Молодая женщина, она просила доложить, что пришла Хильда.

Должно быть, Жак сказал ей, что легче всего меня застать после дневного отдыха.

— Она одна?

— Да.

Любопытно, но за последнее время я привык к неожиданностям. Я не тороплюсь. Я дорожу минутами, когда я пью кофе и смакую его маленькими глотками. Раз или два подхожу к окну.

Почему я думаю о пышности эпохи, когда были построены здания на Вандомской площади? Тогда же был построен и Версаль. Мужчины носили камзолы из переливчатого шелка, парики.

Им тоже нужно было обрести уверенность в себе. В том числе, конечно, и Людовику XIV, который захотел окружить себя всем этим великолепием.

Пересекаю кабинет и вхожу в гостиную. Перед «Буксиром» Вламинка задумчиво стоит высокая светловолосая девушка. Она быстро оборачивается, и в ее взгляде я читаю удивление.

Значит, мой вид удивляет ее? Неужели по описаниям Жака или Натали она представляла меня иным? Выше? Толще? Старше? Моложе?

Лицо у нее открытое, она смело смотрит мне в глаза.

— Наверное, я поступила невежливо?

Я улыбаюсь, подавая ей руку. На ней шотландская юбка, очень короткая, белые чулки, не доходящие до колен, и мокасины.

Бежевая куртка довершает ее сходство с ученицей коллежа, но она на целую голову выше меня.

— Я подумала, что если буду ждать, пока Жак познакомит меня…

— Он, вероятно, занят устройством нового помещения?

— Вы не представляете, в какое состояние привела его ваша щедрость. Идеи просто бурлят в нем. И каждый день новые, а бедный архитектор не знает, на чем остановиться…

Говорит по-французски она свободно, акцент едва заметен.

Она снова поворачивается к Вламинку.

— Великолепно, правда? Художникам этой поры можно позавидовать!

Потом она осматривается вокруг, покачивает головой. Очевидно, гостиная производит на нее впечатление.

— Я не думала, что все это можно еще у кого-то увидеть… — Она показывает на картины: — Сезанн… Пикассо… Хуан Грис… Настоящие музейные полотна, вы понимаете?

Я улыбаюсь ей, чувствуя, что она прямая н бесхитростная девушка. На лице ее не заметно никакой косметики. Может быть, немного пудры и чуточку губной помады.

— А вид какой из окон!.. Мебель, несомненно, той же эпохи, что и эти здания…

— Да… В кабинете висит моя любимая картина… Ренуар… Хотите посмотреть?

Мы проходим через столовую, и она все так же восхищенно оглядывается вокруг. В кабинете Хильда живо оборачивается ко мне.

— Это вы придумали обить стены кожей?

— Я решил, что это больше подходит для мужчины…

Она с какой-то нежностью смотрит на мою юную купальщицу.

— Я не ожидала… Я думала увидеть строгую обстановку, как у большинства богатых людей… Вы давно собираете картины?

— Я не коллекционер… Я аросто покупал картины, которые мне нравились, — начал еще в то время, когда денег у меня было совсем немного… Тогда они стоили  недорого…

— Здесь как в волшебной сказке…

У нее длинные ноги, очень светлые волосы. Рядом с ней Натали должна казаться ужасно неестественной или совсем девчонкой — в сущности, она и есть девчонка, и ее косметика, ее сигареты, ее ужимки исчезнут в один прекрасный день.

— Это правда, что вы не возражали, когда Жак объявил вам о своем желании жениться?

— Но ведь он совершеннолетний, не так ли?

— Конечно. Но вам могло не понравиться, что в вашей семье появится незнакомая женщина…

— Я подозревал, что вы не долго останетесь незнакомой…

— Какое я произвожу на вас впечатление?

Ее прямота меня просто смущает.

— Впечатление рослой, здоровой и свежей девушки…

— Вам не кажется, что я держусь слишком наивно?

— По-моему, скорее непосредственно… Что мне вам предложить?.. Шотландское виски?..

— У вас, наверно, нет фруктовых соков?

— Конечно, есть…

Я звоню. Мадам Даван сразу замечает, что мы с Хильдой уже подружились.

— Какие у нас есть фруктовые соки?

— Апельсиновый, малиновый, лимонный…

— Малиновый, если можно… А вам?

— Я только что пил кофе…

— Знаю… После дневного отдыха… Я многое о вас знаю… Только все представляла себе иначе…

Мы сидим друг против друга в кожаных креслах, и мне приятно, что она не натягивает то и дело на колени свою короткую юбку, как большинство женщин. Ей совершенно безразлично, что я вижу ее ляжки. Она вполне могла быть нюдисткой.

— Вы из какой части Германии?

— Из Кёльна… Мой отец — учитель музыки… Когда я говорю это, на меня смотрят с удивлением, все думают, что теперь не учатся играть на рояле… У меня два брата, младше меня… Моя мать еще очень молодая…

— Вы сообщили им о том, что выходите замуж?

— Разумеется… Я пишу им два или три раза в неделю, в особенности отцу… Мы с ним вроде сообщников…

Такой радости я не испытал. Завидую этому человеку.

— Например, когда я решила ехать учиться в Париж, то сказала об этом ему… Мама подняла бы крик и сделала бы все возможное, чтобы мне помешать… А отец все уладил… Он мягкий, терпеливый человек и в конце концов всегда добивается своего…

Она, как ребенок, пьет свой малиновый сок, и вокруг рта у нее появляется лиловая кайма. Она догадывается об этом по моему взгляду, достает из сумочки платок, смачивает его языком.

— Жак говорил вам, как бы мы хотели пожениться?

— Ничего он мне не говорил. Мои сыновья и внучка почти не посвящают меня в подробности своей частной жизни…

— Почему?

— Наверное, думают, я слишком стар, чтобы понять…

— Вы не старый… Я, например, все рассказываю отцу… Когда я влюбилась в Жака и сошлась с ним, я написала отцу об этом…

Просто чудесно. Не устаешь смотреть на нее и слушать и жалеешь, что в молодости тебе не повезло и ты не встретил такую девушку, как она.

Понимает ли сын, какое редкое счастье ему выпало? Не испортит ли он ее, если введет в мир Сен-Жермен-де-Пре, повезет в Сен-Тропез, еще бог знает куда?

— Впрочем, с вами я тоже буду делиться всеми своими мыслями… Ничего, если я иногда буду приходить к вам?

— Я был бы в восторге…

— Натали не часто к вам приходит, правда?

— Только когда я ей нужен…

Она качает головой.

— Не надо на нее сердиться… Не ее вина, что она не может жить просто… Я уверена, она сама мучается… Поэтому и не сидит дома, идет куда угодно, и чаще всего туда, где шум, полно народу, табачный дым, музыка…