Дерзкий поход замыслен, да без дерзости удачи не сыщешь…
…Гудит над городом большой колокол, сзывает народ ко княжьему двору на совет, на вече. Побросали люди свои дела, выскакивают на улицу.
— Пожар аль явление небесное?
— Разное говорят. Может, и явление…
Улицы рыльские, как тропы в лесу, извилисты. Выходят они к божьему храму и княжьему терему. Текут по ним людские ручейки, вливаются на взгорье в широкий поток. Не вместиться всему городскому люду на просторном дворе — запрудили ближние улицы. Ветром пронеслась над толпою весть: собирает князь войско на половцев — Дон воевать, к морю путь пробивать.
Всколыхнулись, зашумели, словно улей встревоженный.
— За чужими идти — свое потерять.
— Чего тебе терять? Мышь в сусеке да таракана в печи.
— Эх, пригоню себе невольницу…
Быстро двигая локтями, пробиваются сквозь тесные ряды тринадцать дюжих молодцев.
— Самошке-кузнецу дорогу!
Шествует за ними щуплый старичишка, прокопченный насквозь кузнечной копотью. Как теленка в лосином стаде, оберегают его плечистые сыны. Выбрались в передний ряд. Встал Самошка среди именитых людей — босой, измазанный, важно вскинул бороденку. Сзади выстроились сыны. Пригладил кузнец седые вихры, перемигнулся с чадами и крикнул:
— Говори, князь!
Святослав стоит на высоком резном крыльце в окружении бояр и дружинников сивоусых. По случаю вече облачился он в воинский наряд. Шлем с золотою насечкой придерживает на руке у груди. Против степенных бояр еще младенец: и бороденка жидковата, и телом хлипок. Разве только тяжелый открытый лоб и придает ему достойную князя мудрость и величие.
С виду спокоен Святослав, но есть у него сомнение: поддержат ли рыльские люди? На всякий случай в толпу заслал крикунов, чтобы при нужде горла не жалели.
— Кузнец тута, начинай! — кричат и смеются в толпе.
Князь вперед шагнул. Речь его не была долгой. И без нее хорошо ведомо рыльскому люду, сколько обид чинят им половцы. Жгут города и села, арканят и угоняют в степь девок и отроков, продают их в рабы в дальние земли.
Потупясь, слушают люди негромкий княжий голос.
Прижатый к воротам, тянется, пытается разглядеть Святослава белобородый гусляр. То улыбнется в бороду, то хмуро бровью пошевелит. Знать, особое у него любопытство ко князю.
— Седлать коней зову вас, смерды и холопы, торговые и работные люди! — Голос Святослава звенит уверенней, громче. — У кого коня нету — пускай пешим идет! Честь великая и добыча богатая ждет вас, храбрые русичи!
Колыхнулся народ, зашумел.
Выскочил вперед Самошка-кузнец и крикнул визгливо, даже голос сорвался, как у молодого петушка:
— С детьми пойдем, Ольгович!
— Куда тебе, старому, версты мерять! — гаркнули из народа. — Пусти сынов одних, а сам дом сторожи…
Вытянул шею Самошка, будто хочет увидеть обидчика. Еще задорней поднялся хвостик его бороденки. Глянул на плечистых своих сынов и сказал с горечью:
— А куда они без меня?
Дрогнули передние ряды от хохота.
— С детьми пойдем! — дружно грянули голосистые крикуны. Сперва нестройно, а потом во всех концах подхватил слова их народ. Святослав вздохнул полной грудью и легко улыбнулся.
Самошка весело замахал руками и пустился в припляс перед княжьим крыльцом, выкрикивая:
— А мечи-то халаружные накованы, а не хуже басурманских они.
«С радости зачудесил», — подумал Святослав. Доволен князь Самошкой. Хоть и посмеиваются над стариком, а уважают его, с легким сердцем на его слово откликаются.
…После веча по случаю великого похода забражничал Самошка, как монах расстриженный. Ходил он по улицам и орал соромные песни. Куда бы ни семенил босой кузнец, всюду следовали за ним сыны в длинных расшитых рубашках и огромных лаптях. А за ними валом валили зеваки — авось кузнец еще что-нибудь вычудит.
Залез Самошка на городскую стену. Постоял в раздумье, покачался и вдруг свирепо погрозил в сторону степи сухим кулаком.
— Чего рты поразинули! — взвизгнул он на сынов, и те тоже обратили к степи свои пудовые кулаки. Домой возвращался кузнец совсем пьянехонек. Сыны вели его осторожно, подхватив под мышки. А он свесил бессильно голову и что-то бормотал.
Когда ноги его совсем волочились по земле, сыны подбадривали:
— А как ты, батя, в Олеговом войске ходил?
Кузнец вскидывался, выпячивая грудь, и старался идти сам, высоко поднимая ноги.
Агафья возилась у печи, двигала горшками на шестке. Сыны усадили кузнеца на лавку рядом с кадкой, в которой набухала квашня. Самошка навалился на кадку и заехал локтем в тесто. Агафья оттолкнула его и переставила кадку на стол.
Самошка обиделся:
— Может, животы сложим. А ты с квашней…
Дрогнула широкая спина супруги. Сынам почудилось, что мать всхлипнула. Но тут же ответила сердито и твердо:
— Поход походом, а хлебы печь надобно.
ВСТРЕЧА
Веселися народ — скоморошина идет!
Появился гусляр белобородый на княжьем дворе. Гам и суета вокруг. Дружинники, готовясь к походу, снуют в терем и из терема, спорят, оружие пробуют.
Гусляра окружили тесным кольцом:
— Повесели душу, старинушка!
Гусляр тряхнул бородой, подернул бровью и заприговаривал, ногой притопывая:
Как струна-то загула, загула,
И другая приговаривала:
Пора молодцу женитьбу давать,
Молодому свататься…
Слышит князь знакомый басок, спускается с крыльца. Из-за спин челядинцев не видит того, кто поет:
Стару бабу за себя ему взять,
Стару бабу на печи держать,
Стару бабу калачами кормить…
Раздвигает людей Святослав, пробирается к гусляру.
— Куда прешь! — огрызнулись на него, но, увидев князя, расступились.
…Кабы бабе калача, калача —
Стала б баба горяча, горяча.
Кабы бабе молока, молока,
Стала б баба молода, молода.
Видит Святослав белую бороду, смешливые прищуренные глазки под лохматыми бровями.
…Кабы бабе сапоги, сапоги,
Пошла б баба в три ноги, в три ноги!
Путята!
Вот кого не ждал и не чаял он видеть.
Сколько лет минуло! В те же годы, когда был Святослав отроком, повстречались они с Путятою.
…Сидит у городских ворот белобородый гусляр, щурится подслеповато на солнышко. На губах улыбка играет, тихая, ласковая. Лаптишки у старинушки потрепаны, одежонка от пыли поседела. Рядом брошены гусли, мешок, холостяной да суковатая дубинка. Знать, не ближнего пути странник. Спешился с коня юный княжич, подошел.
— Здоров будь, добрый человек.
Недоверчиво стрельнул в него глазами старик:
— И тебе доброго. Коли знатен — дворов поболе, коли холост — красу-девицу.
И отвернулся, будто княжич мимо проехал. Постоял Святослав, помялся, потом спросил:
— Какого роду-племени, куда ноги несут?
Хитро сощурился старик, будто сказать хочет: не тебе бы спрашивать, не мне отвечать.
— Все мы плоды одного деревца: от Адама род свой ведем. А ногам дурная голова спокою не дает: землю они топчут — на меня ропщут.
Святослав вспыхнул от дерзкой речи. Но сдержал в себе обиду: любопытство перебороло. Приходилось ему видеть песнетворцев, что на пирах садились в почетном ряду, слагали они песни князьям за славную сечу или удачную охоту. Дивился отрок, как шьют они словесный узор под ласковый гусельный рокот, как легко напевом играют. Но холоден тот узор, без душевного тепла соткан.
Втихомолку пробовал он и сам воинские песни слагать. Залучив однажды гусляра бродячего, поведал ему одну. Сказывалось в ней, как ходил походом на половцев Владимир Мономах. Притоптал он великими полками их землю. В честь победы золотым шеломом из Дону воды зачерпнул.
