Было установлено, что текст воззваний и предписаний «Каморры народной расправы» отпечатан на пишущей машинке, принадлежащей статистическому отделу продовольственной управы 2-го городского района, находящегося на Казанской улице, 50. А клише печати изготовлено в мастерской Дворянчикова на Гороховой улице, 63.

21 мая Моисей Соломонович с утра был в Смольном, где решался вопрос о мерах, которые необходимо принять в отношении буржуазных газет, еще выходящих в Петрограде. По его предложению было решено организовать над ними показательный суд, а комиссару по делам печати Володарскому выступить на этом суде в качестве обвинителя. Доказательства контрреволюционных направлений газет, в частности по публикациям «Каморры», должен до 25 мая представить Урицкий.

Вернувшись в ПЧК в середине дня, Моисей Соломонович сразу увидел на своем столе список фамилий и адресов лиц, заподозренных в причастности к организации «Каморры». И тут же выписал ордера: чекисту Юргенсону на обыск и арест всех мужчин на Николаевской улице, дом 1, кв. 29, где проживает хозяин мастерской Дворянчиков; чекисту Шейнкману на обыск письменного стола заведующего статистическим отделом продовольственной управы Леонида Николаевича Боброва.

Доставленный на Гороховую, 2, Дворянчиков показал:

«13 мая с. г. пришел ко мне Золотников и заказал печать „Каморра народной расправы“ с просьбой выполнить заказ срочно. 14 мая печать была им лично получена».

В вещественных доказательствах — документах, изъятых Юргенсоном из письменного стола Боброва, были:

«программа антисоветского спектакля для „дикой дивизии“ с участием одесского артиста Сушкевича-Ронского и программа „Союза спасения родины“, в которой обосновывалась идея неделимой, единой и великой России с государственным монархическим строем, основанным на принципе народного представительства».

22 мая в 1 час дня Урицкий подписал новый ордер: «…произвести обыск и арест Леонида Николаевича Боброва и всех мужчин, находящихся в его квартире».

Выполняя поручение Урицкого, глубокой ночью оперативная группа уголовного розыска, возглавляемая инспектором Креневым, на старом, полученном в ЧК автомобиле прибыла на Офицерскую улицу. Оставив автомобиль в ближайшем переулке, группа направилась к светло-голубому особняку, в котором проживал один из руководителей пресловутой «Каморры», бывший князь Боярский. Прихватив с собой дворника, поднялись по черной лестнице в бельэтаж. Кренев постучал в дверь.

— Кто там? — раздался за дверью робкий женский голос.

— Уголовный розыск. Откройте, — громко сказал Кренов.

— А что вам нужно?

— Ищем налетчиков. Откройте!

Дверь приоткрылась. Увидев дворника, женщина, видимо, успокоилась и, сняв цепочку, открыла дверь. Группа вошла в тускло освещенную комнату, в которой никого не было.

— Где Боярский? — спросил Кренев.

— Они уже почивают.

Кренев предъявил женщине ордер па обыск, но она даже не взглянула на него и остановилась у двери, задернутой шторой.

— Разрешите! — И Кренев рывком распахнул дверь. В большой спальне на тахте, покрытой ковром, лежал мужчина. Он явно не спал и прислушивался к разговорам за дверью. Это и был бывший князь Боярский. Он поднялся с постели и, нарочито зевая, спросил:

— Чем обязан?

— Одевайтесь! — Кренев предъявил ордер на обыск.

— Это безобразие! Я буду жаловаться, — начал было Боярский, но Кренев его уже не слушал. — Приступайте к обыску, — распорядился он.

Сотрудники пересмотрели все книги огромной библиотеки, простучали полы, стены. Ничего предосудительного обнаружить не удалось. Наступало утро, и Кренев готов был закончить обыск, но тут его взгляд упал на небольшую статуэтку в виде танцующей женщины. На статуэтке висел золотой кулон. Кренев снял кулон. Он состоял из двух половинок. Раскрыв их, инспектор извлек тончайшую папиросную бумагу, сложенную в несколько раз и исписанную бисерным почерком — длинный перечень фамилий. До этого Кренев внимательно изучил записную книжку Боярского. На первый взгляд в ней ничего подозрительного не было. Целые страницы исписаны какими-то цифрами в рублях и копейках, а также именами людей, к которым эти цифры, очевидно, относились: «Станислав Павлович — 274 рубля 11 копеек, Владимир Дмитриевич — 504 рубля 70 копеек» и так далее. А не имеют ли эти рубли и копейки связи с перечнем фамилий, найденным в кулоне?

— Алексей Андреевич, посмотрите, — попросил он эксперта Салькова, принимавшего участие в обыске. Тот положил перед собой оба документа. Странно, что князь занимался расчетами с какими-то должниками. Это первое пришло в голову при виде цифр. Но может этого быть. А что, если это не рубли и копейки, а номера телефонов людей, поименованных в списке? А если попробовать позвонить?

— Сергей Николаевич, — обратился он к Крепеву, — попросите барышню соединить вас с номером 2-74.

Кренев снял телефонную трубку, назвал номер. В трубке послышался мужской голос.

— Станислав Павлович слушает.

— Очень хорошо. Николай Петрович просит вас приехать к нему, и как можно быстрее — моментально нашелся Кренев.

Догадка Салькова блестяще подтвердилась. В записной книжке и на листке папиросной бумаги были зашфрованы многие участники организации «Каморры», занимающиеся вывозом ценностей за границу.

Прихватив с собой Станислава Павловича, прибывшего по вызову, группа отбыла в управление.

Когда «трофеи» были положены на стол, а задержанные предстали перед ним самолично, начальник уголовного розыска, посеревший от бессонных ночей и нечеловеческой перегрузки, просветлел лицом. Илья Тарасович пробежал список глазами и крепко пожал руки инспектору Креневу и эксперту Салькову.

— Спасибо, товарищи! Теперь есть что и кого передать в комиссию Урицкого.

Вскоре в Петроградскую ЧК были доставлены все лица, причастные к «Каморре».

27 мая по делу «Каморры» Петроградской ЧК было вынесено постановление:

«Лука Тимофеевич Золотников. Арестован 3 июня 1918 года. В связи с распространением по городу прокламации „Предписание гл. штаба Каморры народной расправы“ следствием установлено, что автором и главным распространителем был Золотников. В. П. Мухин арестован за ссуживание деньгами черносотенной погромной организации „Каморра народной расправы“. В преступлении не сознался, но оно явствует из дела Луки Золотникова».

Золотников и Мухин были расстреляны. Молниеносные действия чекистов и сотрудников уголовного розыска ликвидировали организацию в зародыше.

Ненависть контрреволюционеров к Советской власти разливалась гнусными измышлениями на страницах издававшихся тогда в Петрограде буржуазных газет: «Новый вечерний час», «Вечерние огни», «Петроградское эхо».

В мае Петросовет, обсуждая вопрос о печати, предложил «принять твердый курс в отношении таких газет».

Тогда же, в мае, состоялись судебные процессы по делам о преступлениях в печати, где в ряде случаев в качестве обвинителя выступал комиссар по делам печати Володарский. Усилиями Урицкого и Володарского с этими газетами было покончено.

Трудно сказать, кого контрреволюционеры ненавидели больше — Урицкого или Володарского. Видимо, обоих.

Первым пал от руки террориста Володарский. Это случилось 20 июня 1918 года — в дни, когда в Петрограде проходили перевыборы в Советы.

Володарский с двумя сотрудницами Смольного выехал для предвыборного выступления за Невскую заставу. Когда автомобиль по пустынной набережной подъезжал к районному Совету, шофер вдруг заявил, что кончился бензин. Володарский вышел из машины и в сопровождении спутниц пошел в сторону Совета. Неожиданно перед Володарским появился незнакомец и в упор сделал несколько выстрелов из пистолета. Побежавшего террориста попытались задержать прохожие, он бросил бомбу и, воспользовавшись взрывом, скрылся…

…Выступавший в этот день на заседании Петросовета Урицкий был бледен. По долгу службы он лучше всех знал о преступной деятельности врагов революции. И хотя убийца Володарского еще не был найдеп, Урицкий твердо сказал: