Так 6 января 1918 года бесславно закончилось сборище противников Советской власти, надеявшихся на этом Учредительном собрании утвердить буржуазную демократию, противопоставив ее диктатуре пролетариата.

Опустело здание Таврического дворца. Комендант Урицкий обходил все помещения, в воздухе еще чувствовался запах крепких духов и одеколона, смешанный с махорочным дымом, запахом солдатских сапог. Мысли уносили его в недалекое прошлое, оживала в памяти «Красноярская республика», железнодорожный батальон, выручивший социал-демократов от расправы монархистов. Но то были явные враги, борющиеся за сохранение всех благ и привилегий, которые так щедро дарила им царская власть за счет рабочих и крестьян. Эсеры же называли себя социалистами, а на деле… Нa деле — сегодняшнее собрание… На деле — открытый переход на сторону буржуазии. А раз так, нужно с ними бороться всеми имеющимися средствами…

Еще и еще раз вспоминал он события, происшедшие за истекшие сутки. Все ли сделано так, как просил Владимир Ильич Ленин? И удовлетворенно отвечал себе: кажется, все.

«И надо было видеть, — пишет Анатолий Васильевич Луначарский, — нашего комиссара над Учредительным собранием во все те бурные дни. Я понимаю, что все эти „демократы“ с пышными фразами на устах о праве, свободе и т. д. — жгучей ненавистью ненавидели маленького круглого человека, который смотрел на них из черных кругов своего пенсне с иронической холодностью, одной своей трезвой улыбкой разгоняя все их иллюзии и каждым жестом воплощая господство революционной силы над революционной фразой.

Когда в первый и последний день „учредилки“ над взбаламученным эсеровским морем разливались торжественные речи Чернова и „высокое собрание“ ежеминутно пыталось показать, что оно-то и есть настоящая власть, — совершенно так оке, как когда-то в Лукьяновке (в тюрьме), с той же медвежьей походкой, с той же улыбающейся невозмутимостью, ходил по Таврическому дворцу товарищ Урицкий и опять все знал, всюду поспевал и внушал одним спокойную уверенность, а другим полнейшую безнадежность.

„В Урицком есть что-то фатальное“, — слышал, я от одного правого эсера в коридорах в тот памятный день».

И конечно же эсеры не смирились со своей судьбой. Контрреволюция стала открыто выступать с оружием в руках. На второй день после разгона Учредительного собрания на улице прозвучал выстрел. Урицкий почувствовал, как что-то больно обожгло ухо. Схватившись за него рукой, ощутил тепло, меж пальцев тонкой струей потекла кровь. Стало ясно, что это первый ответ на разгон Учредительного собрания. Ответ эсеров.

В номере газеты «Правда» от 7 января 1918 года появилась короткая заметка:

«Покушение на жизнь товарища Урицкого.

Вчера утром было произведено покушение на жизнь М. Урицкого, комиссара над Всероссийской по делам о выборах в Учредительное собрание комиссией.

Пуля, слегка задев ухо, пролетела мимо. Задержать стрелявшего не удалось».

В день открытия Учредительного собрания с Моисеем Соломоновичем произошел как будто забавный случай.

«Находясь уже в Таврическом дворце, — пишет Бонч-Бруевич, — Владимир Ильич снова захотел видеть Урицкого, которого в этот момент не было во дворце. Но вот открылась дверь, и Урицкий, расстроенный, бледный, пошатываясь, своей походкой вразвалку, пошел к нам и даже как-то смутился.

— Что с вами? — спросил его Владимир Ильич.

— Шубу сняли, — ответил Урицкий, понижая голос.

— Где? Когда?

— Поехал к вам, в Смольный, для конспирации на извозчике, а там вон, в переулке, наскочили двое жуликов и говорят: „Снимай, барин, шубу. Ты, небось, товарищ, погрелся, нам холодно“… Я: „Что вы?“ А они свое: „Снимай да снимай“. Так и пришлось снять. Хорошо, что шапку оставили. До Смольного ехать далеко, в Таврический — неловко. Так я пешком переулками и придрал в Таврический. Хорошо, пропуск был с собой, вот все обогревался…

Владимиру Ильичу было „и больно и смешно“, но он сделал серьезное лицо и громко спросил:

— Кто ответственный за этот район?

— Я, — ответил ему я.

— Что же это у вас, батенька, воры там пошаливают?

— От воров не убережешься…

— Прошу расследовать…

Я тотчас же написал эстафеты всем моим комиссарам нашего района. Они перерыли все, но ни жуликов, ни шубы тов. Урицкого не нашли».

Это курьез. Но не такой «курьез» готовили большевикам правые эсеры. Абсолютной уверенности в своем большинстве в Учредительном собрании у них не было. Ведь по многим избирательным округам избирались членами Учредительного собрания и левые эсеры, и большевики. Избран был в члены Учредительного собрания и Урицкий. Избран в трех округах: в Новгородском, Херсонском, Самарском.

«А что, если по большинству избирательных округов будут избраны большевики?» Эта мысль заставила правых эсеров прибегнуть к так называемым «мирным» демонстрациям, чтобы при поддержке «народа» вырвать власть из рук рабочих и крестьян.

Не было в числе демонстрантов ни рабочих, ни крестьян. «Мирно» демонстрировали чиновники-саботажники и контрреволюционеры, руководимые правыми эсерами, а также боевики, открывшие провокационный огонь по войскам, несущим охрану города. Нет, не напрасно в день открытия Учредительного собрания все подходы к Таврическому дворцу контролировались верными Советам войсками: после провокационной стрельбы у «мирных демонстрантов» были отобраны не только стрелковое оружие, но и бомбы.

За день до открытия Собрания Моисей Соломонович получил письмо от левой эсерки Марии Спиридоновой, которая, испугавшись последствий задуманного правыми эсерами, написала:

«Необходимо, тов. Урицкий, предотвратить возможность совершенно излишнего кровопролития. Учредительное собрание загаснет и умрет естественно, если не будет 5 января павших жертв лирическо-трагической романтики, которую нам нельзя для них создавать нашим врагам. Они же хотят вызвать нас на то, что не должно исходить от нас».

Одновременно с письмом Спиридоновой Моисей Соломонович получил открытку из Черкасс от Берты. Но письмо эсерки надо было немедленно показать Дзержинскому и Антонову-Овсеенко, непосредственно готовящим встречу «демонстрантов». Положив открытку от сестры в карман пиджака, Урицкий заторопился в Смольный.

Когда все, что было связано с Учредительным собранием, осталось позади, он достал открытку. Ровный, округлый, такой знакомый почерк звал в юность. Дорогая Берта, сколько хорошего ты сделала своему брату Моисею! Только с твоей помощью он смог и получить образование, и стать профессиональным революционером, посвятившим всю жизнь делу пролетарской революции. Поправив пенсне, Урицкий читает. Все по-прежнему: беспокоится о его здоровье, спрашивает, «не надо ли чем помочь?». Ни слова об обстановке в Черкассах, о политике. Нужно ей написать, чтобы передала «дело Урицких» государству и приезжала в Петроград. Совсем. Жить постоянно рядом с братом. А работу ей всегда можно будет подобрать. Но здесь не отделаться открыткой и несколькими словами привета, а на большое, серьезное письмо нет времени — Центральный Комитет поручил Урицкому обеспечить успешное проведение в Таврическом дворце III Всероссийского съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Но выкроить время на письмо необходимо. Нужно написать так, чтобы Берта поняла, как важно выполнить его совет. В Питере он познакомит сестру с Клавдией Тимофеевной Свердловой, женой Якова Михайловича. Она настоящий друг и поможет Берте найти себя в новых условиях даже лучше, чем родной брат.