Но я призадумался. И как только Сюзетту отправили спать, я спросил о ней у Лайлы. Оказалось, что Сюзетта была единственным ребенком любимой подруги.
— Очень давнишней подруги, — добавила Лайла с какой-то отстраненной улыбкой.
— Она всегда такая предусмотрительная?
— Предусмотрительная? О, да!
— И смышленая тоже… Вы сами ее учите?
— Конечно. Какому-нибудь учителю Сюзетта может показаться слишком крепким орешком.
Лайла замолчала, словно прислушиваясь к какому-то шуму из холла внизу, потом разгладила волосы.
— Впрочем, в одном своем предложении, — проговорила она, — Джордж был, пожалуй, прав. Сюзетте нужна няня, нужно, чтобы кто-то ее укротил.
Она вновь замолчала. Теперь и мне стали слышны шаги. Кто-то шел по лестнице. Лайла взглянула на дверь и, улыбнувшись, повернулась ко мне.
— Надо будет поискать подходящую девушку.
В комнату вошел Джордж, ужасающе изможденный и бледный. Увидев нас, он задрожал, и я побоялся, что он рухнет на пол. Я бросился ему на помощь, но он выкрикнул что-то неразборчивое, пробормотав потом, что я предал его доверие. Я пытался успокоить его, потянулся пощупать его пульс, но в это время Джордж сжал кулак и с размаху ударил меня в челюсть. От неожиданного удара я попятился, а Джордж ринулся за мной, занес кулак и во второй раз ударил меня, на этот раз в висок. Инстинктивно я ответил ударом на удар, и Джордж рухнул на пол, а я в смущении кинулся к нему, ибо он был столь сла6, что я опасался, не покалечил ли его. Но он упорно отказывался от моей помощи, стараясь подняться, и шипя изрыгал обвинения в мой адрес, а в глазах его горела неукротимая ненависть.
Лайла, наблюдавшая за сценой с легким интересом, вмешалась, склонившись над распростертым телом Джорджа и попросив меня уйти.
Я воспротивился — ведь Джорджу нужна была помощь.
— Может быть, — ответила Лайла. — Но от вас он ее не примет. Не беспокойтесь, я присмотрю за ним. Идите же, Джек, идите!
Некоторое время я стоял в растерянности, после чего повернулся и вышел. У дверей я оглянулся: Лайла целовала и обнимала Джорджа, помогая ему приподняться.
Какая неприятная сцена! Сам себе не верю, что допустил такую глупость. Я должен был догадаться, что Джордж не так все поймет, он переработал и плохо себя чувствовал. А теперь я не смогу лечить его. Сегодня рано вечером навестил Джорджа. Дворецкий сообщил, что сэр Джордж гостей не принимает.
Письмо леди Моуберли доктору Джону Элиоту
Гросвенор-стрит, 2
24 июля
Уважаемый доктор Элиот!
Боюсь, должна просить вас не навещать больше моего мужа. Не знаю, из-за чего вы поссорились, Джордж отказывается говорить мне, но, насколько я понимаю, ссора вышла серьезная, и, какова бы ни была ее причина, он сейчас не хочет ничего слышать. Поэтому должна еще раз повторить: не навещайте его.
С глубоким сожалением пишу вам это — у меня так мало друзей в городе. Мне надо будет вскоре съездить в Уитби, уладить там кое-какие семейные дела, и, думая о доме своего детства, я с тем большей неохотой расстаюсь с обществом такого человека, как вы, человека, с которым я чувствую себя не так одиноко в лондонских дебрях. Надеюсь и верю, что вы оцените это. По правде говоря, сознаюсь, доктор Элиот, меня почти тянет остаться в Уитби по завершении моих дел и больше не возвращаться. Я нахожусь на грани помутнения рассудка, так Джордж переменился. Уверена, за таким изменением его характера стоит болезнь. Или это, или же мысли о речи, которую он должен произнести по завершении законопроекта на следующей неделе. Может быть, как только с работой будет покончено, он вновь станет самим собой. Мы, конечно же, должны на это надеяться.
Еще раз, доктор Элиот, с глубоким сожалением,
Искренне ваша
Розамунда, леди Моуберли
Дневник доктора Элиота
25 июля. С Джорджем случилась настоящая мелодрама, судя по письму его жены. Наверное, мне надо еще благодарить его за то, что он не вызвал меня на дуэль. Так заблуждаться! Он, должно быть, очень болен. Впрочем, меня он к себе не подпустит. Так что, видимо, ничего сделать не смогу.
Трудный день на работе, но благодарный. Вечером продолжил исследования пробы крови лорда Рутвена. Мне пока не хочется отказываться от решения этой проблемы. Лейкоциты живы — этот факт сам по себе чудо. Но нет, слово «чудо» не годится, и в этом моя проблема. Я оказался вне пределов медицины, вне пределов самой науки. И чувствую растерянность. С другой стороны, меня утешает воспоминание о словах Лайлы — существует много путей к тайнам природы. Повторяя это сейчас, я похожу на безнадежно свихнувшегося, но ночью, в оранжерее у Лайлы, я счел это за истину. Более того, я видел, что это истина. Это настроение, этот дух взволнованности разума… мне надо как-то восстановить их. Но остается вопрос: по какому пути идти?
28 июля. До сих пор никакого прорыва, а лейкоциты продолжают дразнить меня. Сейчас стало совершенно ясно, что имеющиеся у меня пробы нельзя изучать отдельно: в своем исследовании я должен сослаться на организм, из которого взяты кровяные тельца. В то же время я сам себя отрезал от лорда Рутвена и не могу ожидать от него каких-либо дальнейших разъяснений.
29 июля. Все бесполезно. Дальше двигаться не могу. Нет ни ресурсов, ни опыта, ни ума продолжать работу.
30 июля. Все еще сильно давит тяжесть моего провала. Не выношу такого признания, но слишком долго я строил свои дедуктивные умозаключения.
Слава Богу, сегодня у Стокера званый ужин. Не смог бы выдержать вечер в одиночестве.
Записки Брэма Стокера (продолжение)
…Я ожидал встречи с Элиотом с большим нетерпением, чем обычно, ибо надеялся, что он расскажет, что случилось за время, которое мы не виделись. Мне сообщили, что он заходил как-то во второй половине дня в «Лицеум», но я был занят с мистером Ирвингом и не смог с ним встретиться. Поэтому я решил подождать до своего званого ужина. Не знаю, на что я надеялся или чего опасался, но, поджидая прибытия гостей, нервничал все больше и больше, словно предвкушая рассказ Элиота.
Пришел доктор очень поздно, хотя и не последним. Я был рад видеть его, ибо почти убедил себя, что он не придет. Когда же он появился, радость моя сменилась огорчением. Ибо за месяц Элиот ужасно изменился. От него остались лишь кожа да кости, вид был измученный, взгляд — затравленный.
— Боже! — воскликнул я, глядя на его исхудавшее лицо. — Что с вами стало?
— Моя работа, — пробормотал Элиот, — идет не очень хорошо.
— Работа?
— Да-да, — нетерпеливо сказал он. — Один исследовательский проект, вряд ли вас заинтересует. Ну, Стокер, не будем же мы стоять тут весь вечер… Может, вы представите меня гостям?
— Да, конечно, — ответил я в некотором замешательстве.
Я оставил его с Люси и Оскаром Уайльдом, надеясь, что его угрюмость не устоит в обществе двух таких выдающихся гостей, и все же нервничая при виде его явной раздражительности. Когда я через несколько минут подошел к ним, то услышал, что Уайльд оживленно рассуждает о моде. Вдруг Элиот спросил его, не является ли интерес к данной теме пустой тратой умственных способностей и времени.
Уайльд рассмеялся, но, по счастью, вмешалась Люси.
— Вы должны извинить его, мистер Уайльд, — промолвила она, беря Элиота под руку. — Джек считает, что ничто не имеет ценности, пока не умрет и не ляжет под микроскоп.
