— Клянусь, натурально, — сказал он как можно небрежнее. — Так что у вас за тайна?

— Эта история восходит к одному древнему пророчеству, — теперь голос Свердлова стал торжественным и даже слегка напевным. — Возможно, вы помните из гимназического курса о хазарах?

— Как же, как же! Неразумные хазары! Позвольте, они, кажется, были иудеями?

На губах Свердлова появилась горькая усмешка:

— Сколь многие из нас в погоне за золотым тельцом забывают о славном прошлом своего народа! Да, хазары — те десять колен Израиля, что рассеялись после гибели храма. Они пришли на эту землю раньше русских и раньше дикарей-татар, с которыми их почему-то роднят гойские историки. С собой они принесли бесценный дар — золотой перстень царя Соломона, тот самый, что умел укрощать духов зла. Тот, кто владел им, владел и землей, на которой жил. Много веков перстень был вделан в спинку трона хазарских каганов-священников, и никто не мог противиться их власти. Закон Моисея правил тогда на берегах Волги, а дикие русские племена в страхе глядели из своих лесов на сияющие хазарские города. Но сказал Господь: «Отниму Я силу у народа Моего, чтобы испытать любовь его ко Мне». Так и случилось: орды русских варваров ворвались в хазарскую столицу Итиль, и князь Святослав своей рукой убил последнего когена и вырвал из его трона драгоценный перстень. И оказался перстень Соломона у русских князей, — скорбно продолжал Свердлов, напомнив в эту минуту потрясенному Ильичу старую Алену Родионовну. Он сразу понял, о каком кольце идет речь, и нетерпеливо ждал продолжения. — Как никчемная безделушка, он пылился в их сокровищнице и хранил их власть. Совет мудрейших не раз посылал на Русь верных людей, чтобы они похитили перстень, но все они гибли от рук гоев. Один из них, не выдержав пыток, открыл Иоанну Грозному тайну перстня, и тот извлек его из сокровищницы, и хранил как зеницу ока, и переправил на нем надпись еврейским письмом на русскую. А когда почуял близость смерти, отдал перстень любимому сыну Дмитрию. Того не убили в Угличе, как пишут дурацкие русские учебники, — он увез с собой перстень в Польшу, где его увидел великий рабби Лёв, создавший глиняного Голема на страх гоям. Он сразу узнал перстень и рассказал о нем Дмитрию, поскольку увидел в нем человека полезного. Отпуская его в Россию, рабби Лёв отправил с ним любимого своего ученика Менделя, которого за остроту ума поляки прозвали «Свердло» — по-русски, стало быть, «сверло». И стал Дмитрий царем в Москве, а Мендель помогал ему советами и надзирал за перстнем, чтобы дождался он законного владельца из народа Израиля. Но Дмитрия предательски убили, а перстень, что он носил на шее, забрали, и он снова стал бесполезной игрушкой в царском дворце. И все эти годы потомки Менделя Свердла были рядом и ждали возможности завладеть реликвией...

Так вот оно что — и этот хочет на трон! Ленин ни минуты не сомневался, что рабби Лёва, или как там его, отправил на Русь будущего иудейского царя, который должен был увести колечко у доверчивого Дмитрия. Быть может, он и прикончил сыночка Грозного, да по еврейской привычке поторопился и не смог довести дело до конца. И теперь его потомок решил поправить промашку...

Безошибочным чутьем Ильич понял, что ходит по лезвию ножа, и решил не давать вида, что столь многое понял.

— А вы, как я понимаю, из этих потомков? — осторожно спросил он. — И теперь хотите получить назад перстень?

— Не только перстень, Ильич, но и власть над Россией! Эта страна должна принадлежать не тупым и ленивым славянам, а тем, кто когда-то ее основал. Известно ли вам, что Русь названа именем иудейского князя Роша, а Москва — его сына Мешеха?

Ленин пожал плечами. В гимназии он учил историю не слишком усердно (были занятия повеселее), и вся эта древняя белиберда порядком ему наскучила. Он знал только одно: всякий раз, когда евреи, русские, немцы или кто угодно еще начинали рассуждать о величии своего народа и исконных правах на какие-либо земли, следовало ждать большой крови. Однако нужно было выяснить планы этого кандидата в цари.

— Но что же делать с русскими и прочими пролетариями? — осведомился он.

Свердлов опять подпрыгнул на месте, будто ждал именно этого вопроса:

— Господь сказал: «Пасите их жезлом железным». Тех, кто взбунтуется, ждет кара, а остальные будут работать, как прежде. Работать на избранный народ. Открою вам еще одну тайну: рабби Лёв передал моему предку великий секрет изготовления Голема. Наши ученые уже делают глиняных воинов, которые бесстрашно идут в атаку на белые отряды. На лбу у них шапка с пентаграммой, что дает им силу, и такие же шапки для конспирации выданы всем бойцам Красной Армии. Хотя они, конечно, не големы... пока.

— А перстень? Перстень вы нашли? — Ленин, как ни берегся, не смог удержаться от главного вопроса.

— Пока еще нет, — Свердлов извиняюще развел руками. — Мы ищем его с первого дня переворота, перерыли все сейфы, все тайники... Но в этом свинском русском хаосе может пропасть все что угодно. Какая ирония — при царях ему ничто не угрожало, а теперь, когда наша власть так близка...

— Постойте, батенька, — перебил его Ленин, — а мне вы какую роль отводите при вашей власти?

Свердлов замялся:

— Н-ну, вы, как человек деловой и знающий эту страну, могли бы быть очень полезны. Внешняя торговля... отношения с другими странами. Далеко не все примут с восторгом возрожденный Израиль — нас особенно беспокоит Германия... Вы могли бы оставить за собой пост премьер-министра.

— А если я откажусь? — лукаво прищурясь, спросил Ленин.

— Будет очень жаль, — черные как угли глаза Свердлова смотрели так же искренне. — Тогда можете взять сколько угодно ценностей из царской казны — они в полном моем распоряжении — и уехать за границу. Боюсь, Россия в ближайшие годы будет не слишком приятным местом... для тех, кто не с нами.

«Ага, уеду, — подумал Ленин, — в первую речку с камнем на шее. Это не Романовы, чикаться не будут. Но как неожиданно! Я-то думал, они хотят только гешефт сделать. А они уже везде — и здесь, и у Эдмундыча в ЧеКа».

В «Черном Кресте» и правда появилось немало евреев — в основном дружки Урицкого из одесских бандитов, но были и хилые юнцы, вышедшие явно прямиком из хедера. Стреляли они кто в лес, кто по дрова, поэтому под Москвой для них открыли специальные курсы «Выстрел». По слухам, тренировались они на живых мишенях, но в палачестве не усердствовали, а все больше ездили по дворцам и усадьбам, оставшимся без хозяев, и что-то искали. Теперь Ленин понял, что именно, и его всегдашнее расположение к евреям сильно убавилось. Каковы гуси, а? Знал бы этот местечковый Наполеон, что в нем нет еврейской крови, — пожалуй, отправил бы в распыл вместе со всеми. Нет, недаром Коба их не любит...

Впервые в жизни проникшись общим чувством с кровожадным идиотом, Ленин ужаснулся сам себе.

— А за границей, — спросил он, — там тоже ваши люди?

— Конечно! — не задумываясь, воскликнул Свердлов. — Россия — слабое звено в цепи гойских империй, потому именно с нее начнется восстановление Великого Израиля. Но за ней последуют другие. Недавно я побывал в Америке — не скрою, под именем Троцкого, — и встретил там полное понимание. Сейчас там мой брат Беня, очень способный мальчик. Но не все готовы бороться за общее дело. Другой мой брат, Зиновий, связался с вашим Горьким, и тот забил ему голову своим русофильским бредом. Потом увлекся какой-то кокоткой и отрекся ради нее от веры отцов — и это Свердлов, какой позор! Его предали проклятью, старинному и страшному, от которого нет спасения. Так будет со всеми, кто встанет на нашем пути, — последние слова прозвучали почти угрожающе.

Ленин кое-как свернул разговор, надавал Свердлову неопределенных авансов и с облегчением отбыл домой. Социализм уже сам по себе был достаточно гадок, но возможное царство этих фанатиков внушало настоящий ужас. Не нравилось ему и то, что они уже начали подбивать одуревшие от водки и кокаина революционные массы на разорение церквей. К религии Ленин был равнодушен, но ему нравились тепло-золотое нутро храмов и жарко горящие свечки, вызывавшие в памяти что-то детское и праздничное. А как хорошо было в пасхальную ночь расцеловать какую-нибудь симпатичную мещаночку или под шумок позволить себе еще большие вольности! Ему не хотелось отказываться от этого привычного и родного Бога ради непонятного и жестокого Бога еврейского.