Закончив беседу с пожилой дамой, д-р Гортхауэр подошел к английскому лейтенанту и приветливо заговорил с ним. Из его реплик Ленин понял, что он является лечащим врачом англичанина, так что ничего не было удивительного в том, что тот пристально пялился на доктора. Но почему-то на лице пациента была явная неприязнь. Он все не сводил глаз с левой руки д-ра Гортхауэра; и тут Владимир Ильич наконец обратил внимание на то, что на безымянном пальце доктора надето толстое, грубое золотое кольцо, очень похожее на то, что когда-то красовалось на руке Дягилева, только поменьше размером... Это, конечно, не могло быть волшебное кольцо, которого домогался Ленин: еще раньше у него состоялась одна знаменательная встреча, после которой он убедился, что волшебное кольцо находится там, где ему до поры до времени и положено быть — во дворце императора Николая Романова...
Это было летом 13-го года; он тогда получил телеграмму о смерти Алены Родионовны и был убит совершенно... Дзержинский, после Лонжюмо не спускавший с него глаз, не отпускал его в Россию, и он вынужден был совершить поездку тайно — никто никогда так и не узнал о ней... Из-за этой треклятой конспирации он к похоронам на сутки опоздал; тоска и раскаяние его грызли, настроение было прескверное... Единственный человек, которого он по-настоящему любил и который бесконечно любил его! «Что ей были мои деньги! Зачем, зачем я не приезжал так долго, зачем так редко писал?»
Сперва он хотел не задерживаясь проследовать в Париж, но потом подумал, что надо бы навестить брата Алены Родионовны, с которым он разминулся из-за своего опоздания на похороны. Он знал, что бывший сапожник Илья Родионович удачно в третий раз женился и сейчас проживал в местечке Тярлево близ Царского Села, сдавая дачникам квартиры на лето. У него кроме взрослых детей — ровесников Владимира — было трое не то четверо мелких. Владимир Ильич накупил им гору подарков и в том числе — велосипед (тридцать рублей, не шутка); заночевал в Петербурге, а наутро поехал в Тярлево. Он был там впервые. Он не любил деревни, но дачное местечко, где летом жили состоятельные петербуржцы, — совсем другой коленкор. Селение, расположенное на небольшом пригорке, показалось ему прелестно: средь зелени пестрели желтенькие домишки, кругом было по-чухонски чисто... В семье Ильи Родионовича его встретили с восторгом, который, возможно, в большей степени относился к велосипеду. Он долго пил крепкий вкусный чай с плюшками и разговаривал с Ильей Родионовичем и его супругой — приветливой чухонкою с несколько лошадиным лицом. Блаженная истома разливалась по его телу. Покой, уют, тихая, нежная грусть об усопшей... Хорошо он сделал, что приехал сюда.
— Не скучно вам, дядя Илья, без дела сидеть? — спрашивал он.
— Не все ж работать, надо и досуг иметь. Все супружница моя, дай Бог ей долгой жизни... А что скучно — это ты, Володька, зря. Дачники — народ шебутной, с ними не заскучаешь. А то еще цесаревич к нам зачастили — чуть не кажинный день на шикарной авто прогуливается... Все чухны и дачники сбегаются на авто поглазеть...
— Алексей Николаевич?
— Ну да. Со швейцаром своим ездют.
— Швейцаром? — несколько удивился Ленин. — Может, с шофером?
— Нет, швейцаром — это нация такая навроде французов. И уж такой мальчик-то славный — весь из себя беленький... А говорят важно, как взрослый, и пряниками угощают... Только они никому не признаются, что наследники. Ездют кого-ни то.
— Инкогнито?
— Угу. Смешные — думают, никто не догадается. А наши и рады вид делать, будто не поняли, кто это кого-ни то на авто катается...
Владимир Ильич был не прочь продолжить мирную беседу, но тут дети Ильи Родионовича, не выдержав, начали дергать его за рукава, требуя, чтобы он сейчас же, сию минуту учил их ездить на велосипеде. Ребятишки были сытые, умытые, избалованные. «Да, удачно женился дядя Илья! Эта зеленая веранда, кузнецовский сервиз... И на детей никто не орет, не одергивает... Тишина, покой и воля...» И царь-царевич, король-королевич, принц датский остро позавидовал сапожнику...
Окруженный детьми, он вывел велосипед на главную улицу Тярлева. Улица была проезжая, широкая, ровная — дорога из Царского Села. Они покатили по этой дороге в противоположную сторону, к соседней деревеньке Глазово. По мере того как процессия удалялась от Царского, дорога, как водится в России, становилась все хуже: колдобины, ухабы, ямы со стоявшей в них после ночного ливня водою. Дети хохотали, визжали, валились с велосипеда...
— А что, вправду к вам царевич на авто приезжает? — спросил Владимир Ильич. Он никогда еще не видел вблизи предполагаемого племянника, как, впрочем, и остальную родню, и ему стало любопытно.
— Ага... Ой, дядь Володя! Да вон же, вон они пылят! Ленин глянул из-под руки, щурясь от солнца: от
Глазова к ним навстречу летела изящная открытая вуатюретка ярко-красного цвета; плавная стремительность ее линий выдавала гоночную модель. «Сейчас промчатся мимо... Остановились бы хоть, что ли, — поглядеть на парнишку...» И тут, словно откликнувшись на его мысли, крохотный «Пежо-бэбэ», подняв тучу грязных брызг, въехал правым передним колесом в глубокую канаву и, накренившись, стал как вкопанный... Из машины вылез плотный бритый мужчина и, озабоченно качая головою, стал оглядываться кругом.
— Эй, сударь... monsieur! — с сильным швейцарским акцентом крикнул он, заметив Ленина. — Прошу вас, будьте любезны, подите сюда! Помогите мне вытащить авто!
Ленин приблизился. С сиденья соскользнул девятилетний мальчишка — светловолосый, круглолицый, в матросском костюмчике; прихрамывая, он подошел к Ленину, доверчиво улыбаясь, протянул ему руку.
— Уж пожалуйста, помогите monsieur Жильяру, — сказал он. — Я бы сам ее вытолкал, но мне не разрешают, потому что у меня болит нога... А она красивая, правда?
— Твоя нога?
— Это Peugeot. Мне на именины подарили. Ее имя — Baby. Но я не baby, я уже большой. Я и рулить умею, только maman об этом не знает.
— Красивая. — Ленин с улыбкой смотрел на племянника. «Славный постреленок. У такого скверного папаши и сумасшедшей мамаши... Удивительно».
— Вы не смотрите, что она такая маленькая. У ней мотор четырехцилиндровый, в десять лошадей.
— Да ну?!
— Честное слово! Ну ладно. Не буду вам мешать. Владимир Ильич засучил рукава. Вдвоем со мсье
Жильяром они легко извлекли «Пежо» из канавы и уселись на обочине, чтоб отдышаться и почистить одежду. Благодарный швейцарец протянул спасителю портсигар, но себе папиросы не взял.
— Курите, monsieur Жильяр, курите, — со звонким смешком сказал мальчик. — Я maman ничего не скажу. А вы за это не говорите ей, что я на траве сидел.
— Хорошо, ваше вы... — швейцарец осекся и бросил быстрый взгляд на Ленина, но тот сделал вид, что не расслышал. — Хорошо, Альоша...
Мальчик уселся рядом с мужчинами, сорвал травинку и стал грызть ее. Сапожниковы дети стояли чуть поодаль, не решаясь приблизиться; он приветливо махнул им рукой, они подошли и стали глазеть на машину.
— И не говорите, что я курточку снял. — На его тонкой шейке в раскрытом вороте рубашки болтался крестильный крест и еще — подвешенное на цепочке толстое, грубое кольцо. — А я за это не скажу, что у вас в кармане фляжка коньяку.
— Ах, Альоша, Альоша! — застонал воспитатель. — Умоляю вас, наденьте сейчас же курточку. Вы простудитесь.
— Вот еще! — с негодованием возразил маленький принц. — Разве я девчонка?
— А что это у тебя такое? — вкрадчиво спросил Владимир Ильич, указывая на кольцо. Ему было отчаянно стыдно, что он обманом выспрашивает мальчишку, но удержаться он не мог... «Да это, конечно же, совсем не то кольцо. Я уж с Дягилевым так обманулся... Мало ли таких уродливых колец на свете».
— А, это так. Какая-то старинная штучка. Взял у maman из туалетного столика — поиграть... Я у нее иногда беру без разрешения разные штучки. Я знаю, знаю: это не хорошо. Но я не виноват, что она мне не разрешает. Я один раз с разрешения papa помаду взял и покрасил себе лицо помадой, a maman очень рассердилась и почему-то сказала, что я вырасту как покойный дядя Сергей Александрович... Ой! — Принц зажал рот ладошкой, сообразив, что проговорился и выдал свою принадлежность к императорскому дому, но Ленин опять прикинулся, что ничего не заметил. — Так что я теперь потихоньку все беру. А потом потихоньку возвращаю на место... Monsieur Жильяр, и про это тоже maman не говорите, идет? А я за это не скажу про Пелагею... (Измученный шантажом воспитатель воздел руки к небу, но промолчал.)
