— Плохи наши дела.
— Плохи, Александр Васильевич.
— Этот Чапаев! Одно утешает: Деникин со дня на день возьмет Москву. Говорят, у него недавно появился какой-то новый советник, очень дельный человек, отчаянно храбрый, офицерская косточка; вы не слышали о нем?
— Non, mon Admiral.
— Однако я позвал вас не за этим, monsieur Жильяр... Сегодня ночью привезли нашего юношу.
«Наконец-то!» — подумал Дзержинский. Теперь, когда армия Колчака с тяжелыми потерями отступила за Урал, он не собирался гнить в сибирской тайге и тонуть на обреченном адмиральском корабле, а хотел одного: как можно скорее увидать мальчишку и — с кольцом иль без него — бежать в Москву, в свои уютные лубянские подземелья, и там пересидеть бой Деникина с большевиками, а далее, в зависимости от того, чья возьмет, примазаться к победителю и заставить его служить своим целям.
Колчаковский адъютант ввел мальчика; Феликс Эдмундович впился в него глазами. Это был мальчишка лет пятнадцати-шестнадцати на вид, светловолосый, красивый, крепкий; если и было сходство с Алексеем, то лишь самое отдаленное. «Как же этот маленький негодяй собирается выкручиваться? — недоумевал Дзержинский. — Впрочем, не все ли равно!» Кольцо, кольцо на пальце правой руки, как две капли воды похожее на дягилевское, только меньше размером! (Дзержинский, в отличие от Ленина, ни разу еще не видел и не держал в руках настоящего волшебного кольца.)
— Ну что, мой юный друг? — спросил Колчак, обращаясь к мальчишке. Он явно избегал называть его именем, на которое тот претендовал. — Вы узнаете этого господина?
Парень, в свою очередь, внимательно посмотрел на Дзержинского. Он играл свою роль неплохо: сперва как будто оробел, потом лицо его сделалось взволнованным; наконец он ответил:
— Да, я его очень хорошо помню. Я знаю его. Он подошел к Дзержинскому и схватил его руку,
весьма правдоподобно изображая радость от встречи со старым знакомым; однако имени «старого знакомого» не назвал и, похоже, не мог объяснить, кем ему приходится этот «знакомый». Достаточно было задать один вопрос, чтобы разоблачить самозванца, и Колчак, похоже, собирался задать его; но Феликс Эдмундович не хотел допустить разоблачения до того, как узнает все о кольце. Он сказал поспешно:
— Будьте добры, мой юный друг... Могу я взглянуть на ваше кольцо?
— На что оно вам? — с искренним недоумением спросил самозванец. — Вот медальон с волосами моей матушки...
— Кольцо, пожалуйста.
Пожав плечами, мальчишка снял кольцо с пальца и подал Дзержинскому. Тот дрожащими руками взял его, прочел надпись на внутренней стороне; это было ОНО... «Неисповедимы пути твои, Господи!» — подумал Феликс Эдмундович.
Колчак смотрел на обоих недоуменно и хмурился: он явно не понимал, почему воспитатель, знавший мальчика всю его сознательную жизнь, не может сразу сказать, тот ли это мальчик, а намеревается опознавать его по какому-то украшению... Дзержинский с быстротою молнии начал соображать, что делать дальше. «Сказать Колчаку, что это самозванец... Кольцо как будто машинально опустить к себе в карман — кому какое дело до побрякушки самозванца? Но это может показаться адмиралу странным... Он и так уже что-то заподозрил... Вдруг он прикажет своим офицерам меня арестовать?! Нет; нужно выиграть время для размышлений... Колчак сейчас должен ехать в дивизию, ему не до нас... А с парнем я разберусь наедине...» Он протянул кольцо мальчишке — тот тотчас его снова надел на палец — и произнес голосом, полным печали:
— Несколько похожее кольцо было у государыни; оно вызвало во мне воспоминания... Что же касается нашего юного друга, я еще не вполне уверен...
— Неужели? — удивился Колчак.
— Сами понимаете, прошло много времени, а мальчики в этом возрасте меняются очень быстро; и такие ужасные потрясения... Вы позволите нам с нашим юным другом побеседовать наедине?
— Как вам будет угодно, — сухо и с заметным недовольством ответил адмирал. — Сейчас мой адъютант отведет вас в офицерскую столовую, и вы сможете позавтракать, а потом вам предоставят уединенное место для беседы. Я же сию минуту уезжаю в дивизию; завтра вернусь. Буду с нетерпением ожидать результата...
Завтрак прошел в молчаливой, натянутой обстановке. В присутствии нескольких офицеров Дзержинский делал вид, что ест с аппетитом, и самозванец делал вид, что ест с аппетитом; оба украдкой взглядывали друг на друга и тотчас отводили глаза. Офицеры, однако же, смотрели на мальчишку почтительно-заинтересованно. «Как можно не видеть, что он не умеет пользоваться столовыми приборами? — изумлялся Дзержинский. — Только купцы так вульгарно отставляют мизинец... Воистину слеп тот, кто желает быть ослепленным; эти глупые офицеры хотят, чтобы мальчик оказался царевичем, и ничего не замечают... Колчак умнее их; он уже, наверное, все понял. Надо скорей отобрать у маленького негодяя кольцо и — бежать, бежать в Москву!»
После завтрака адъютант проводил «Жильяра» и «царевича» в один из штабных вагончиков и вышел, оставив их наедине друг с другом. Лже-Алексей спокойно плюхнулся в мягкое кресло, закинул ногу на ногу и смотрел на лже-Жильяра без тени смущения... Дзержинский выглянул в окно: адъютант не ушел далеко, а продолжал околачиваться вокруг вагона. «Не иначе — Колчак велел за нами присматривать!» — с досадой подумал Дзержинский. Повсюду слонялись вооруженные белогвардейцы; он теперь уже не был уверен, что ему легко удастся бежать. «Может, безопаснее сделать вид, что я признал в мальчишке царевича?» — размышлял он. Так и не приняв окончательного решения, он сказал самозванцу:
— Дайте-ка сюда кольцо. Я его плохо рассмотрел.
— Чтой-то вы к нему прицепились? Кольцо да и кольцо. Нечего в нем смотреть.
— Отдайте! — повторил Дзержинский, стараясь не повышать голоса: стены вагончика были тонкие.
Однако мальчишка не отдал кольца, а, напротив, сжал руку в кулак и засунул ее глубоко в карман штанов. Дзержинский, конечно, мог применить силу, но парень был росл, крепок и мог оказать сопротивление, а шум драки привлек бы внимание адъютанта и других офицеров; убить его тоже было нельзя — как потом объяснить этот поступок? И вдруг, прервав его размышления, самозванец сказал:
— А ведь я вас знаю, дяденька! Вы не тот, кем прикидываетесь.
— Что?!
— У меня, чай, ум-то есть маленько... Я напугался страсть, как вас увидал: коли вас прислали меня опознать — стало быть, вы к царевой семье близки были, так? Я думал, вы дяденьке адмиралу тотчас скажете, что я не царевич никакой, и он меня выпнет под зад коленом... А вы чего-то мнетесь... Ну, думаю, разволновался дяденька или глазами слаб; подожду, авось обойдется. А пока вы кашу-то ковыряли, я на вас все глядел, глядел... И признал, кто вы есть. У нас в роду все глазастые, приметливые. И читать я умею. Я ваш портрет фотографический в газетах видел. Хоть вы нынче и без бородки, а глаза-то не спрячешь; глаза у вас уж больно приметные. Вы — Дзержинский, который Чекой заправляет. Вы тут шпионите за адмиралом!
— Ты глупый, лживый мальчишка и больше ничего, — сказал Феликс Эдмундович. (Однако сердце его забилось так, что едва не выскочило из груди.) — Я объясню адмиралу, что ты самозванец, и он велит тебя расстрелять.
— Да ладно вам, дяденька Дзержинский! Я ведь тоже молчать-то не стану, кто вы есть такой.
— Почему же ты не сказал этого офицерам, когда мы завтракали?
— А зачем? — возразил самозванец. — Я б сказал, что вы Дзержинский, а вы б сказали, что я не царевич. Дяденька Колчак отступает, он сердитый; он бы разбираться не стал, а нас обоих велел к стенке поставить. А так — вы меня не выдавайте, и я вас не выдам. Жить-то, чай, хочется!
«Маленький жулик рассуждает верно, — подумал Феликс Эдмундович. — Не по годам хитер и наблюдателен... Ладно; я попытаюсь его разговорить, войти к нему в доверие и выманю у него кольцо, а завтра доложу адмиралу, что он — подлинный царевич Алексей. Колчаку это не понравится, но расстреливать нас он все же не рискнет. Потом я улучу момент для бегства, уеду в Москву, затаюсь и буду ловить ситуацию, максимально подходящую для вступления на престол. Жаль, конечно, что не удалось выяснить местонахождение колчаковского золота! Но теперь, когда у меня есть волшебное кольцо, я и без золота обойдусь... У меня в Москве и так кое-что накоплено... А этот гаденыш пусть остается играть роль царевича — какое мне дело?!»
