Я взял фонарь и отправился в путь. Направо ничего не обнаружилось, хотя я прошел сто пятьдесят шагов вместо ста. Вернувшись, я доложил обстановку и двинулся налево. Отец, возившийся с носилками, лишь что-то проворчал.

Пройдя двадцать три шага налево, я нашел дорогу, провалившись почти на фут, упав ничком и едва не потеряв фонарь. Поднявшись, я вернулся назад.

– Отлично! – сказал отец. – Накинь это себе на шею.

«Это» оказалось подобием хомута, который он соорудил, заново обвязав носилки одеялами и освободив часть веревки. Просунув в петлю шею, я мог нести основной вес на плечах, лишь поддерживая свой край носилок руками. Не то чтобы было очень тяжело, но руки начали коченеть от стужи.

– Неплохо! – ответил я. – Но, Джордж, пусть Молли возьмется с твоего конца.

– Чушь!

– Никакая не чушь. Молли вполне справится – да, Молли? И ты знаешь дорогу лучше нас – ты множество раз ходил по ней в темноте.

– Билл прав, дорогой, – тотчас же сказала Молли. – Возьми Мейбл.

Сдавшись, отец взял фонарь и повод. Мейбл не хотелось идти дальше, – вероятно, она предпочла бы сесть. Отец пнул корову под зад и дернул за повод, явно оскорбив ее в лучших чувствах, – к подобному обращению она не привыкла, особенно со стороны отца. Но ублажать ее у нас не было времени – становилось все холоднее.

Мы пошли дальше. Не знаю, каким образом отец держался дороги, но ему это вполне удавалось. Прошел, вероятно, еще час пути, и гряда Кнейпера осталась далеко позади, когда Молли споткнулась, а потом у нее подогнулись колени и она опустилась на снег.

Остановившись, я тоже сел, чувствуя, что крайне нуждаюсь в отдыхе. Мне ничего не хотелось – я готов был остаться тут, и пусть меня занесет снегом.

Вернувшись, отец успокаивающе обнял ее и сказал, чтобы теперь она вела Мейбл, – на этом участке заблудиться было почти невозможно. Молли настаивала на том, чтобы нести носилки, но отец, не обращая на нее внимания, снял хомут с ее плеч, затем отогнул с носилок часть одеяла, посветил внутрь и вернул одеяло на место.

– Как она? – спросила Молли.

– Дышит, – ответил отец. – И открыла глаза, когда на них попал свет. Идем.

Он надел хомут, а Молли взяла фонарь и повод. Она не могла заметить того, что заметил я: пластиковый пузырь носилок покрылся изнутри инеем. Отец не видел, как дышит Пегги, – он не видел ничего вообще.

Я долго думал о том, как относиться к подобной лжи. Отец определенно не был лжецом, и все же мне казалось, что в данный момент ложь лучше правды. Сложный вопрос.

Вскоре я об этом забыл – все мое внимание было занято тем, чтобы ставить одну ногу впереди другой и считать шаги. Казалось, будто я больше не чувствую собственных ступней.

Отец остановился, и я наткнулся на край носилок.

– Слышишь? – сказал он.

Прислушавшись, я услышал отдаленное громыхание.

– Землетрясение?

– Нет. Тихо! – помолчав, он добавил: – Это на дороге. Всем отойти вправо!

Громыхание стало громче, и наконец я различил сквозь метель свет в той стороне, откуда мы пришли. Отец тоже его увидел и, шагнув на дорогу, начал размахивать фонарем.

Источник громыхания остановился прямо перед ним – это оказалась камнедробилка, нагруженная цеплявшимися за нее со всех сторон людьми, которые ехали даже на лопате.

– Забирайтесь! Быстрее! – крикнул водитель.

Увидев корову, он добавил:

– Скотину не берем!

– У нас носилки с моей девочкой, – крикнул в ответ отец. – Нам нужна помощь!

Последовало короткое замешательство, затем водитель приказал нескольким мужчинам спуститься и помочь нам. В суматохе отец куда-то исчез. Мгновение назад Молли еще держала повод Мейбл, а потом отец пропал вместе с коровой.

Мы подняли носилки на лопату, и несколько человек приперли их собственными спинами. Я не знал, куда девался отец, и уже собирался спрыгнуть и отправиться на его поиски, когда он вдруг появился из темноты и вскарабкался рядом со мной.

– Где Молли? – спросил он.

– Наверху. Но где Мейбл? Что ты с ней сделал?

– С Мейбл все в порядке.

Он сложил нож и убрал его в карман. Больше вопросов я не задавал.

После мы миновали еще несколько человек, но водитель не останавливался. Мы уже почти въехали в город, и он утверждал, что они могут добраться и сами. Как он сказал, у него заканчивался заряд аварийной энергобатареи – он ехал от самого поворота к озеру, за десять миль от нашей фермы.

К тому же я понятия не имел, где бы он мог их разместить. Мы и так висели почти в три слоя, и отцу приходилось предупреждать народ, чтобы они не наваливались на носилки.

Потом энергобатарея все-таки села, и водитель крикнул:

– Всем сойти! Добирайтесь самостоятельно!

Но к тому времени мы были фактически уже в окрестностях города, и если бы не снежная буря, проблем не было бы вообще никаких. Водитель вызвался помочь отцу с носилками, а когда я увидел его при свете, оказалось, что это тот же самый, который дробил камни на нашем участке.

В конце концов мы очутились в больнице, где Пегги передали врачам и поместили в палату под давлением. К счастью, она была жива – в крайне тяжелом состоянии, но жива.

Молли осталась с ней. Я тоже предпочел бы остаться, – в больнице, где имелся собственный аварийный источник питания, было достаточно тепло. Но мне не разрешили.

Отец сказал Молли, что идет доложиться главному инженеру, а мне велели отправиться в приемный пункт для иммигрантов. Там все выглядело точно так же, как в тот день, когда мы сюда прилетели, только еще хуже – и холоднее. Я очутился в том же самом помещении, которое первым увидел на Ганимеде.

Зал был забит народом, и с каждой минутой из окрестностей прибывали все новые беженцы. Меня пробирал холод, хотя и не столь пронизывающий, как на улице. Свет, естественно, не горел – электричество, как и тепло, поступало с энергостанции. В разных местах стояли ручные фонари, позволявшие хоть как-то пробираться на ощупь. Как обычно, кто-то жаловался, хотя, возможно, и не столь раздраженно, как порой приходилось слышать от иммигрантов. Я не обращал на них внимания, устало радуясь тому, что нахожусь в относительном тепле и кровь вновь начинает приливать к ногам.

Мы провели там тридцать семь часов, и лишь сутки спустя нас хоть как-то покормили.

Устояли все металлические сооружения, подобные приемному пункту. Но, как мы узнали из разговоров, не уцелело практически ни одно из каменных зданий. Энергостанция вышла из строя, а вместе с ней и тепловая ловушка. Нам ничего не говорили, за исключением того, что сейчас ее чинят.

Тем временем мы набились в помещение до упора, согреваясь в основном теплом собственных тел, словно овцы в загоне. Как нам сказали, для обогрева использовались также несколько энергобатарей, которые включались каждый раз, когда температура падала ниже нуля по Цельсию. Даже если так, я ни одной не видел и сомневаюсь, что там, где я находился, температура поднималась хотя бы на долю градуса.

Я сидел, обхватив руками колени и то и дело проваливаясь в полудрему. Проснувшись от очередного кошмара, я вскакивал и ошеломленно озирался вокруг, а потом снова садился на пол, продолжая морозить задницу.

Помню, я встретил в толпе Горлопана Эдвардса и, помахав пальцем у него под носом, заявил, что у меня в планах начистить ему рожу. Вроде бы он уставился на меня, словно не узнавая, хотя, возможно, мне все это просто приснилось. Мне казалось, что я наткнулся и на Хэнка, с которым мы долго о чем-то говорили, но, как мне сказал потом Хэнк, он ни разу за все время меня не видел.

После долгого ожидания – казалось, будто прошла неделя, но, судя по имеющимся данным, было лишь восемь часов утра воскресенья – нам выдали немного тепловатого супа, чудесного на вкус. После я хотел выйти из здания и отправиться в больницу, чтобы найти Молли и выяснить, как дела у Пегги.

Но меня не пустили. Температура снаружи составляла семьдесят градусов ниже нуля по Фаренгейту и продолжала падать.