– Она добилась, что суд постановил вернуть мистеру Поппа велосипеды на время слушания дела, а она обязалась внести залог. Поэтому мистер Поппа снял обвинение в мошенничестве, но не отказывается от гражданского иска о возмещении ущерба.

– Хмм… мой банковский счет чувствует себя немного лучше. Что ж, дорогая, придется пойти и заняться этим делом. Кажется, тут нет ничего такого, что не помогла бы уладить толстая чековая книжка.

– Да, дорогой.

– Напомни, чтобы я купил тут пару орегонских башмаков[75], когда соберемся домой. Мид, каков размер налога?

– Сорок процентов.

– Это еще ничего. Может, их прибыль его покроет.

– Но это еще не все, папа. Сорок процентов, да сорок процентов штрафа, да конфискация велосипедов…

– Да еще две недели у позорного столба, надеюсь?

– Папа, не делай ничего сгоряча. Их защиту ведет Хейзел.

– С каких это пор ей разрешено выступать в суде?

– Не знаю, но с этим, кажется, все в порядке. Она, например, добилась того постановления.

– Дорогой, – сказала доктор Стоун, – может быть, взять мальчикам настоящего адвоката? Твоя мать – замечательный человек, но она иногда бывает чуточку порывистой.

– Если ты хочешь сказать, что она ненормальная, как скошенная орбита, то я с тобой согласен. И тем не менее я ставлю на Хейзел. Пусть она ведет дело. Возможно, это обойдется мне дешевле.

– Как скажешь, дорогой.

Они пробрались на задние места в зале суда, который в остальные дни служил, похоже, церковью. Хейзел вела разговор с судьей. Она видела, как вошли все трое, но сделала вид, что не узнает их. Близнецы, очень, удрученные, сидели перед судейским столом. Они узнали родителей, но по примеру Хейзел не подали виду.

– С позволения суда, – говорила Хейзел, – я здесь иностранка. Я не искушена в ваших законах и не посвящена в ваши обычаи. Если я ошибусь, заранее прошу суд извинить меня и вернуть на правильный путь.

– Мы ведь уже обсуждали это утром, – откинувшись на спинку кресла, сказал судья.

– Разумеется, судья, но это хорошо звучит в записи.

– Хотите, чтобы я вернулся к этому?

– О нет! Мы решим дело прямо сейчас – так я чувствую.

– Я бы не стал полагаться на чувства. Я говорил вам утром, что проконсультирую вас относительно законов, если возникнет необходимость. Что касается судейских формальностей, то у нас здесь фронтир. Я еще помню времена, когда, если кто-нибудь совершал проступок, вызвавший общее неодобрение, просто созывали городское собрание и подсчитывали поднятые руки, и уверен, правосудие срабатывало не хуже, чем при любом другом порядке. Времена переменились, но не думаю, чтобы наш суд слишком стеснял себя этикетом. Продолжайте.

– Благодарю вас, судья. Этот молодой человек, – она ткнула большим пальцем в сторону обвинителя, – хотел заставить суд поверить в то, что мои мальчики состряпали злодейский план с целью лишения граждан этой страны их законного дохода. Я это отрицаю. Затем он уверяет, что мальчики, составив этот Макиавеллиев заговор, привели его в исполнение и думали, что им все сошло с рук, однако их настигла неспешная, но неотвратимая рука правосудия. Это тоже сплошной вздор.

– Минутку. Кажется, утром вы признавали факты обвинения?

– Я признала, что мои мальчики не уплатили пошлину за велосипеды. Ничего другого я не признавала. А не уплатили пошлину они потому, что никто с них ее не требовал.

– Я понял вашу позицию. Вам придется обосновать ее и подтвердить позднее свидетельскими показаниями. Как видно, наше дело затянется.

– Не обязательно, если мы все скажем правду, и только правду. – Хейзел помолчала. – Уорбертон… Уорбертон… ваша фамилия Уорбертон, судья? Родственников на Луне нет?

Судья расправил плечи.

– Я потомственный гражданин свободного государства, – гордо сказал он. – Оскар Уорбертон был моим дедом.

– Точно! – сказала Хейзел. – Меня это мучило все утро, но колесики никак не зацеплялись, пока я только что не увидела вас в профиль. Я хорошо знала вашего дедушку, я ведь тоже «отец-основатель».

– Как так? В списке не было никаких Стоунов.

– Хейзел Мид Стоун.

– Вы Хейзел Мид? Да не может быть – вы же умерли!

– Посмотрите хорошенько, судья. Я Хейзел Мид.

– К’Раат милосердный! Извините, мэм. Нам нужно будет встретиться и потолковать, когда все это кончится. – Судья выпрямился. – Я надеюсь, вы понимаете, что это никоим образом не повлияет на ход судебного процесса?

– Естественно! Но признаюсь, мне все-таки стало легче, когда я узнала, кто ведет дело. Ваш дедушка был справедливый человек.

– Спасибо. Итак, мы продолжаем?

Молодой обвинитель встал:

– С позволения суда!..

– Чего «с позволения суда»?

– Мы считаем это совершенно недопустимым. Мы считаем, что в сложившихся обстоятельствах единственной надлежащей процедурой будет заявление суда о самоотводе. Мы считаем…

– Брось ты это «мы», Герберт. Ты не издатель и не августейшая особа. Возражение отклоняется. Ты не хуже меня знаешь, что судья Бонелли заболел. Я не собираюсь нарушать порядок сессии из-за какой-то ложной теории, по которой я не могу сосчитать, сколько будет дважды два. – Он посмотрел на часы. – Собственно говоря, если никто из вас не в состоянии представить новые факты – факты, а не теории, – я могу констатировать, что вы оба ссылаетесь на те же самые факты. Есть возражения?

– У меня нет, судья.

– Нет возражений, – устало сказал обвинитель.

– Можете продолжать, мэм. Думаю, мы сможем закруглиться минут через десять, если вы оба будете придерживаться сути дела. Послушаем вашу версию.

– Да, ваша честь. Сначала я попрошу вас взглянуть на этих двух невинных юношей и самим убедиться, что они не могут быть преступниками.

Кастор и Поллукс сделали героическое усилие, чтобы соответствовать характеристике, но это им не очень-то удалось.

Судья Уорбертон посмотрел на них и поскреб подбородок.

– Это только утверждение, мэм. Я что-то не заметил у них крылышек.

– Тогда забудьте о нем. Это пара сорванцов, и для меня они – чистое наказание. Но на этот раз они не сделали ничего плохого и заслуживают благодарности от вашей Торговой палаты и от граждан Марсианской республики.

– Первая часть звучит правдоподобно. Вторая лежит за пределами юрисдикции данного суда.

– А вот увидим. Ключевой вопрос здесь – является ли велосипед орудием труда или предметом роскоши. Верно?

– Верно. Все дело в том, как был использован импортированный товар. Наша тарифная политика в этом отношении проявляет гибкость. Желаете, чтобы я сослался на сходные прецеденты?

– О, не трудитесь!

Роджер посмотрел на мать.

– Хейзел, похоже, что товар был использован для туризма, что подсудимые знали об этом, что они даже сами предложили использовать товар таким образом и построили на этом свои торговые переговоры, не удосужившись уведомить покупателя о таможенном статусе упомянутого товара. Правильно?

– Все точно – до девятого знака за запятой, судья.

– Я что-то не улавливаю суть вашей версии. Возможно, вы не согласны с тем, что туризм – это роскошь?

– Роскошь и есть!

– Мадам, по-моему, вы действуете не на пользу своим внукам. Если вы возьмете самоотвод, я назначу им адвоката.

– А вы спросите у них, судья.

– Я так и намеревался поступить. – Он вопрошающе посмотрел на близнецов. – Вы довольны вашей защитой?

Кастор, переглянувшись с Поллуксом, быстро ответил:

– Мы так же недоумеваем, как и вы, сэр, но мы полагаемся на бабушку.

– Что ж, отдаю должное вашему мужеству. Продолжайте, мэм.

– Мы сошлись на том, что туризм – это роскошь. Но роскошь – понятие относительное. Роскошь для кого? Жареный молочный поросенок – это роскошь для нас с вами…

– Уж конечно. Ни разу не пробовал его на этой планете.

– …но безвременная смерть для поросенка. Могу ли я дать юридическую оценку отрасли, называемой «невидимым экспортом Марса»?