– Я фотограф, Генри. Фотограф. Видишь, фотоаппарат вот у меня… Пришел поснимать интерьеры.

– Генри, мне повезло, что вы знакомы, – Ариадна переводила взгляд с одного на другого. – Может быть, вы сможете повлиять на мистера Таннера? Он, видите ли, согласился выполнить наш заказ, а теперь уверяет, что ему лень фотографировать.

– Мистера… Как вы сказали?

– Таннера, Генри. Ты уже забыл мою фамилию? Я же всего месяц назад снимал тебя для «Форчунс», – Грег поймал ошарашенный взгляд Генри и едва заметно подмигнул ему.

– А… Ну, да… Конечно. Как же… Слушайте, у меня сейчас встреча… Рад был вас увидеть. Обоих… Грег, ты мне позвони сегодня, ладно? Есть это… Ну… один разговор о фотографии.

– Конечно, Генри. Спасибо. Сегодня же и позвоню.

– Отлично, – Генри уже пришел в себя и поднялся. – Ариадна, я вижу дела у «Першинга» идут хорошо. Грег – очень дорогой фотограф. Вы уж с ним поласковее, а то, если он огорчится, может в сердцах купить отель. Что тогда будет с интерьерами…

Он помахал рукой и ушел, не оборачиваясь. А вовремя он подошел. Поддержал реноме… Грег проводил его взглядом, наслаждаясь тем, как он с очевидным недоумением встряхивает на ходу головой, и вновь повернулся к Ариадне.

– На чем мы остановились? Да! Вы же хотели взять мой фотоаппарат и поснимать «Першинг»!

– Давайте так, Грег… Мои пятнадцать минут почти истекли. Сейчас сюда должен приехать очень важный для нас клиент. Между нами: он крайне неприятный человек. Капризный, скандальный, напыщенный и очень закомплексованный, а потому – злой и мстительный. Но, увы, очень влиятельный. У него здесь заказан ужин с его новой пассией. Она пустоголова, абсолютно меркантильна и уже больше месяца, увы, совершеннолетняя. Я должна их встретить, проявить необходимые почтение и любезность и оказать радушный прием. Мне, как вы говорите, сегодня очень лень это делать. Но мы же с вами профессионалы – что должно быть сделано, то должно быть сделано хорошо. Так вот… Я беру фотоаппарат и гарантирую классные снимки. При одном условии – вы встречаете этого жирного борова и гарантируете мне, что он останется абсолютно доволен. По рукам?

Теперь он внимательно смотрел на нее, ничего не отвечая. Она спокойно выдержала этот взгляд, лишь один раз коротко взглянув на часы.

Они не могли знать, что он предложит ей взять фотоаппарат. Он сам этого не знал еще несколько минут назад. Значит, никак не могли подготовиться. Если это игра, никакого клиента не существует, и сейчас все вскроется. Если не игра – ее нельзя будет подвести. То есть, можно, конечно, но как-то… Разве что потом ему, действительно, придется купить отель.

В конце концов, ничего слишком сложного… Неприятно, но терпимо. По большому счету, когда нужно было любезничать с губернатором штата, это было почти то же самое, только серьезнее. Здесь – так, шутка. Детское развлечение. И потом, отказаться – значит спасовать. Нехорошо…

– Как его зовут?

– Малкольм. Мистер Малкольм.

– Что еще мне нужно знать?

– А что мне нужно знать, чтобы уметь фотографировать?

– Правда… По рукам.

– Хорошо. Они должны подъехать с минуты на минуту. Метрдотеля я о вас успею предупредить – все равно я бы предупреждала персонал, если бы вы начали расхаживать здесь со своей камерой.

Они приехали на длинном «Майбахе». Грег несколько лет назад, когда еще доказывал что-то окружающим, а не себе, чуть было не купил такой же. Однако вовремя представил себе, как на это отреагировали бы родители, почти увидел сконфуженно-ироничную улыбку матери, и «Майбах» испарился, не успев стать явью, оставив лишь острое чувство неловкости. А в гараже появилась красная Феррари. Все веселее…

Жирный боров оказался совсем не жирным. Наоборот, вполне подтянутым, явно следящим за собой и излучающим довольство устройством мира.

Девица ничем не отличалась от множества таких же, хотя ей, по сравнению с большинством прочих, эта рыбалка, пусть и ненадолго, уже удалась. Она еще как бы небрежно перекладывала с места на место золотой телефон «Вирту», чтобы он бросался в глаза с любого ракурса, но уже выражала каждой гримасой устойчивое недовольство несовершенствами окружающих. Грега она не замечала также, как официантов, бесшумно порхавших вокруг столика все два с половиной часа, которые продолжалась трапеза.

Ей действительно было не до них – она с видом прилежной ученицы слушала своего спутника, кивая на опережение в середине каждого его предложения. Разумеется – как еще выразить вселенскую общность, которая, наконец, свела эти две таких одинаковых, таких взаимодополняющих, таких ни на секунду непредставимых порознь половинки единого большого сердца?

Есть ей было непросто, потому что минимум одна рука постоянно, в прямом смысле слова, держала любимого Малкольма – либо обвивая его шею, либо сжимая ладонь, либо поглаживая колено.

Малкольм был вальяжен. Он откинулся на мягкую спинку и обрисовывал благодарной слушательнице собственную, а потому наиболее правильную, теорию мироздания. Насколько можно было судить по выхваченным фразам, она состояла, как обычно, из смеси агрессивного маркетинга с эзотерикой Пауло Коэльо. Смесь была одновременно гремучей и беспомощной, но обоим собеседникам нравилась. Хуже было то, что риторика казалась очень знакомой, но отсюда, с другой стороны жизни дорогого ресторана, сознание отказывалось вспомнить, где это все уже не раз было слышано, кем – с таким же мессианским пафосом – говорено…

В принципе, это оказалось даже легче, чем он ожидал. Более того, ему удалось получить определенное удовольствие, как когда-то на детских карнавалах, когда надетый костюм давал тебе индульгенцию, позволяя экспериментировать с собственным поведением – это не ты, это всего лишь твой персонаж. Невинные шалости…

Один только раз его по-настоящему замутило: когда под десерт боров вытащил и положил перед ней футляр с логотипом известного ювелирного дома, а она, вцепившись в подарок одной рукой, другой обвила его за шею, и через его плечо Грег увидел ее глаза – не холодные, не жесткие, а просто пустые и ничего не выражающие. Кроме трезвой констатации хорошо сделанной работы: «Yes» .

И впервые заглянув в них вот так – с другой стороны, как если бы глаза были у него самого, но на затылке, сразу же, как в моментальном кино, он увидел, как несколько месяцев назад, в Палм Бич, в каком-то модном кабаке, сидел с такой же, если не с этой самой девицей, танцевавшей там вокруг шеста. И почему-то показавшейся ему ненадолго той самой, единственной и настоящей, имеющей право вот так обнимать его шею цепкими руками. Он тогда подарил ей какую-то ерунду, стоившую целое состояние. Как ее звали-то…

Уходя, Малкольм Великолепный потрепал его по плечу и всунул в карман куртки купюру в двести евро. Что делает карнавальный костюм – Грег не вмазал ему по физиономии, его даже не передернуло, более того, он очень убедительно изобразил признательность и лично распахнул перед щедрым боровом дверцу лимузина.

Она и на самом деле была, признательность. Что-то важное сделал для него, сам о том не подозревая, этот Малкольм… Только в причинах благодарности сейчас разбираться не хотелось.

И шутить с Ариадной, которая ждала его, когда он вернулся в холл, проводив «Майбах», он не стал. Почему-то не было сил.

– Моя часть договора, – сказала она, возвращая фотоаппарат. – Флэшка внутри.

– Вот моя. Чаевые от щедрот.

– А вот это – прокол, – устало сказала она. – Им и в голову не может придти, что нам можно всучить на чай. Так что – это ваше, уж как-нибудь употребите.

– Все с опытом… К тому же, вы – другое дело. Хозяйкам на чай не дают.

Выходя из отеля, он чуть не избавился от купюры. Рука потянулась, чтобы положить ее перед той рецепционисткой с модельной внешностью.

И тут накрыло…

Он не стал вызывать такси, а пошел пешком – через Елисейские поля, Конкорд, по Риволи…

В Сент-Эсташе был тот самый медный ящик для пожертвований. Пусть строят больше исповедален…