— Ну, как, поможем им подобрать материал для заметок? — я повернулся на стуле и спрятал лицо между ее грудей. У Амелии была теплая кожа, от нее пахло сном.

— Извини, что я так поздно.

— Ты слишком многое пережил. Пойдем, — я позволил ей увлечь меня в спальню. Она раздела меня, словно малого ребенка. Я все еще был немного пьян, но Амелия с завидным терпением сумела обойти этот вопрос и многое другое тоже.

Я заснул, словно отключился, и проснулся, когда в доме уже никого не было. Амелия оставила записку на микроволновке — что у нее весь день строго расписан, начиная с восьми сорока пяти, и она надеется увидеть меня на общем собрании в обед. Сейчас было около десяти утра.

Ох, это субботнее собрание! Наука никогда не спит. Я откопал кое-какую чистую одежду в «моем» отделении шкафа и быстро вымылся под душем.

За день до того, как снова отправиться в Портобелло, у меня была назначена встреча в «Совете по Распределению Предметов Роскоши», в Далласе. Эти люди разбираются с нестандартными заказами на продукцию нанофоров. Я сел на монорельс «Треугольник», экспресс помчал меня к Далласу. Мимо промелькнул Форт-Уэрт — я никогда там не бывал.

До Далласа я доехал за полчаса, а потом еще битый час колесил по запруженным машинами городским улицам, добираясь до самого «Совета по Распределению Предметов Роскоши», который занимал огромную площадь за пределами города. У них было шестнадцать нанофоров, и по всей территории предприятия стояли сотни цистерн, вагонов, контейнеров, нагруженных всевозможными расходными материалами. Эти ресурсы доставлялись сюда из самых разных мест. Сейчас мне некогда было прогуливаться по окрестностям и глазеть на это многообразие, но год назад я приезжал сюда на экскурсию с Ризой и его приятелем. Тогда-то мне и пришла в голову мысль заказать для Амелии что-нибудь особенное. Мы не отмечали дней рождения или каких-нибудь религиозных праздников, но на следующей неделе была вторая годовщина того дня, когда мы с Амелией стали близки. Я, конечно, не вел дневника, но легко вычислил эту дату по записям в служебном журнале — на следующий день мы оба прогуляли собрание факультета.

Оценщик, который рассматривал мой заказ, оказался пятидесятилетним человеком угрюмого вида. Он с неизменно печальным выражением лица прочитал бланк моего запроса.

— Вы ведь хотите приобрести это украшение не для себя? Это наверняка для какой-то женщины, вашей любимой женщины, да?

— Да, конечно.

— Мне нужно знать ее имя. Я замялся.

— Она, собственно, мне не…

— Ваши отношения меня не касаются. Мне нужно только знать, кому предназначается это изделие, кто будет им владеть — если я разрешу его произвести.

Меня не очень радовала перспектива официально запротоколировать где-нибудь наши отношения с Амелией. Но все равно любой, кто войдет со мной в полный контакт при подключении, и так об этом узнает — значит, это останется такой же тайной, как любая другая тайна моей жизни.

— Это для Амелии Блейз Хардинг, — сказал я. — Мы вместе работаем.

Служащий аккуратно все записал.

— Она тоже живет при университете?

— Да.

— По тому же адресу, что и вы?

— Нет. Честно говоря, я даже точно не знаю, какой у нее адрес.

— Ничего, мы выясним, — он улыбнулся с видом человека, который только что сжевал лимон, но вынужден улыбаться. — Я не вижу никаких причин отказывать вам в этой заявке.

Принтер на его рабочем столе тихо зажужжал, оттуда выполз лист бумаги и лег передо мной.

— Это обойдется вам в пятьдесят три стандартных кредитки, — сказал оценщик. — Подпишите вот здесь — и через полчаса можете получить ваш заказ в Шестом Блоке.

Я подписал. За горсточку трансформированного песка я отдавал месячный запас кредиток. Но можно было посмотреть на это и с другой стороны: за пятьдесят три бесполезных бумажки я получал прекрасное украшение, которому еще в прошлом поколении не было бы цены.

Я вышел в коридор и пошел, ориентируясь по красной полосе, которая вела к Блокам от Первого по Восьмой. Полоса разделилась, и я повернул вдоль той, которая шла к Пятому — Восьмому Блокам. Я проходил мимо нескончаемой череды дверей, за которыми сидели люди и медленно, не спеша делали ту работу, с которой машины справились бы и быстрее, и эффективнее. Но машины не стали бы работать за сверхурочную оплату и государственные кредитки.

Пройдя через вращающуюся дверь, я попал в симпатичное полукруглое помещение, выстроенное вокруг сада камней. По саду бежал маленький серебристый ручеек, неся свои струи среди экзотической растительности, высаженной в клумбы из рубинов, алмазов, изумрудов и множества прочих сверкающих драгоценных камней, названий которых я не знал.

Я послал запрос в Шестой Блок, и выяснилось, что мне придется подождать еще полчаса. Впрочем, здесь было кафе — столики стояли по всему саду камней. Я предъявил свою военную карточку и получил прохладное пиво. На столике, за который я сел, кто-то оставил потрепанный мексиканский журнал «Сексо», так что следующие полчаса я провел в лингвистических упражнениях.

Табличка на столе гласила, что драгоценные камни в саду — это образцы, отбракованные по эстетическим соображениям или из-за структуральных дефектов. И тем не менее они все равно были более чем прекрасны.

Наконец меня вызвали и выдали мне маленький белый пакетик. Я осторожно раскрыл его.

Да, украшение было именно таким, как я и заказывал, но смотрелось еще великолепнее, чем на эскизе. На золотой цепочке висел кулон — крупный темно-зеленый «ночной камень», обрамленный маленькими рубинами. «Ночные камни» появились совсем недавно — всего несколько месяцев назад. Этот был похож на небольшое ониксовое яйцо, внутри которого таилось мягкое зеленоватое сияние. Если камень повернуть, зеленое сияние начинало переливаться в четыре раза ярче бриллиантов.

Кулон прекрасно подойдет к нежной, матовой коже Амелии, зеленый камень и рубины оттенят цвет ее ярких глаз и волос. Оставалось только надеяться, что украшение не покажется Амелии чересчур экстравагантным и она будет его носить.

Когда я ехал обратно, то показал кулон одной женщине — она сидела рядом со мной в купе. Дама нашла украшение великолепным, но сказала, что, по ее мнению, для чернокожей женщины камни слишком темные. Я сказал, что подумаю об этом.

Я оставил кулон на туалетном столике Амелии вместе с запиской, где напоминал, что скоро наша вторая годовщина. И уехал в Портобелло.

Джулиан родился в университетском городке и вырос среди белых людей, не страдавших ярко выраженными расистскими взглядами. В то же время в Детройте и Майами вспыхивали расистские бунты, но люди старались не обращать на это внимания, считая расовую нетерпимость исключительно проблемой больших городов, которой нет места в их собственном маленьком уютном мирке. И это почти соответствовало истине.

Но война с нгуми очень сильно переменила отношение американцев к расовой проблеме — или, как утверждали циники, позволила открыто выражать свои истинные взгляды. Только половина нгуми были чернокожими, но почти все экстремистские лидеры повстанцев, которые время от времени появлялись на телеэкранах, происходили из этой чернокожей половины. И, судя по комментариям информационных агентств, чернокожие партизаны жадно алкали крови белых.

По иронии судьбы Джулиан оказался в самой гуще событий, которые обратили настроения белых американцев против чернокожих. Но этот тип белых людей практически никак не соприкасался с личной, повседневной жизнью Джулиана. И та женщина в поезде наверняка была иностранкой. Люди, которые окружали Джулиана в университете, были в основном белыми, но их мало волновали расовые проблемы. А те люди, с которыми он вместе подключался к боевым машинам, раньше могли иметь какие угодно взгляды, но после общих боевых дежурств они больше не могли оставаться расистами: невозможно сохранить какие-то предрассудки против негров, если ты сам каждый месяц десять дней подряд живешь внутри чернокожей оболочки.