За стеклом комнаты неудачников находится приёмная, обитая мигреневыми планками. Приводят Фиаско, всего наряженного в наручники с электрозапорами, и швыряют внутрь. Невзирая на тюремную одежду, перещёлкивающиеся контакты и пуленепробиваемый загар делают его лёгкой мишенью быстрорастворимой моды. Он хмурится на посетительницу: у неё на воротнике плаща и на тулье шляпы капли дождя.

— Сказали, что ко мне пришли, я уж решил, что это Китти. Где я тебя раньше видел?

— Знаешь Тэффи Атома, так сказать, больше чем хотел, да, Гарри? Ты нас видел в Крепости. Я его партнёрша.

— Атом. Модальность ЧД, да? И была какая-то история с его отцом.

— Главный клоун в цирке. Погиб при аварии мини-машины. Вылетел прямо на капот. Отвалились все четыре колеса. Тэфф так и не оправился.

— Жёсткий надлом. Значит, ты Барбитур. Скажи, как я выгляжу?

1В английском языке наличие яиц сильно коррелирует с мужеством обладателя.

— Недожаренным. Но скоро будешь выглядеть как дорито, дружок.

— Прямо в точку.

— Значит, в конце ты не замёрзнешь.

— Мой стиль. Знаешь, мы с Китти часто занимались тазерным сексом.

— Она о тебе особо не говорит.

— Очень скрытная леди.

— Настолько, — Мэдисон зажимает амортизатор губами и прикуривает, — что её там не было.

— Дистанционно нет отдачи — она идеальный преступник.

— Никто не идеален, Гарри. Тебе надо было уезжать из города, пока была такая возможность.

— Моя мораль была в аду разработки. Я сроду ничего похожего не делал.

— Похожего на что?

— Халтурка на стороне. В один прекрасный день я осознал, что мы с Китти окажемся в двадцатимиллионном доме и будем биться за еду с белугой, представля-ешь? Что, мне надо было оставаться на этой работе, пока я бы не покончил с ней кулаками? Легко, как пасть в очереди, уверен. Но когда я взял образец той тыквы…

— Ты знал, что она, должно быть, дорогая, да? Джентльмен ради неё так напрягался.

— Не сразу. — Фиаско кажется смущённым. — Я считаю бдительность разновидностью ненадёжности. Доставил мозги Кэндимену, но потом во мне просну-лось что-то вроде интуиции. У некоторых болят ноги при перемене погоды — я чувствовал её в своей рубашке. В штанах появился настоящий якорь. Так что я вер-нулся на следующий день, спёр мозги и как следует разглядел эту прелесть. Похоже на древесный нарост и на ощупь — как яйцо в мешочке. Потом я понял, что не знаю, кому продать тыкву. Не знал даже, почему из-за неё столько шума. Но вот мне надо куда-то пристроить голову, исходящую паром. Сбыть её я не могу, вернуть джентльмену тоже, и я решил: пожалуй, спихну её Термидору, скажу, что случайно увидел хорошую штуку и занялся ею как бы от его имени, никто знать ничего не знает, как обычно. Но к тому моменту прошло немного времени, я не знал, какой приём встречу, может, придётся спешно скрываться, и конечно я не вплыл в двери Крепости с товаром в протянутых руках. Самый лёгкий способ сойти с ума — послать его по почте.

— Камера хранения?

— Центральный вокзал Светлопива. Пять-восемь-девять. Ключ отправил по почте Сайта-Клаусу.

— Забавно.

— Что?

— Почему ты всё рассказываешь, Гарри? Мы с Тэффом не особо тебе помогали.

— Всё перевернулось, мисс Барбитур. Понимаешь, смертный приговор — как декларация любви. Несколько слов — и весь мир изменился. Жизнь поздоровалась со мной пинком.

— Если ты выйдешь, группировка разберёт тебя на части и выбросит инструкцию.

— Меня не выпустят — Блинк набирает негодование за щёки, как хомяк. — Скорее всего, я щёлкну, как жук на сковородке.

Мэдисон гасит аморт.

— Ладно, спасибо тебе, Гарри. — Она встаёт, чтобы уйти.

— Эй, мисс, увидишь Китти, передай ей, что я её люблю. Скажи, я буду ждать её на сухой стороне.

— Обязательно, Гарри.

Мэдисон уходит по коридору прочь из комнаты неудачников.

— Жизнь стреляет первой, леди, — кричит Фиаско ей вслед.

Когда она доходит до конца коридора, Генри Блинк заворачивает за угол, перемещаясь в другую сторону.

— Ах ты красотулечка. Как давно ты знакома с нашим Вертопрахом, мисс Барбитур?

— Как давно ты ходишь прямо?

— Оу, да ладно тебе, Мэдди, ты разбиваешь моё сердце.

— Разбивай себе сердце сам — у меня дела.

Она шагает прочь, а он за её спиной ошеломленно пыхтит уважением.

Нада Нек заскочил в больницу как представитель праздника жизни.

— Неплохо выглядишь, Блоха. Люблю уши. Хотел извиниться за то, что стрелял в тебя в баре.

— А, забудь. — Блоха продолжает есть дыню, а Нек прогуливается мимо постели к окну. — На самом деле ты, скорее, оказал мне услугу. Вроде в тот день я совершил преступление нового вида. Близняшки Кайер были здесь, чтобы дать беспристрастную оценку.

— Слышал, эту больницу закроют, сделают какую-то бейсбольную свалку покойников. Да, на почтовых марках в этом городе рисуют черепа. Что напоминает мне… — Перешагивая, он вытаскивает из кармана вьюгу конфетти с портретом Атома и метёт её на постель Блохи. — Не знаю, что это — золотая пыль или пришлёпнутая моль. Не хочешь объяснить мне?

— Я тебе всё объяснил, — поднимаясь, излагает Блоха. — Чётко и однозначно.

— Блоха на стене, а? Как твоя грудь?

— Я в идеальной штормовой форме. — Блоха кладёт дольку дыни и вытирает руки о простыню. — Ладно. Однажды я видел, как Атом приподнимает «Фольксваген-жук» 69-го года. Он потянул правое плечо и сломал спину в трёх местах. Суровый парень. Сказал, мол, ему показалось, что курица — голубь на ходулях.

— Хочешь подработать остряком — пойдёшь веселить мою мамочку. Ты назвал Атома кротом.

— Ага. Любит сидеть в тени. У него собака, вывернутая наизнанку. Использует её дыхательное горло вместо поводка. Говорит людям, что работает маляром. Однажды вошёл в Реакцию с обаятельным копьём.

— Как может копьё быть обаятельным?

— Такая хитрость.

— Так значит, он ненадёжный.

— Не сказал бы.

— Блоха. — Нек раскуривает аморт. — Я занятой человек.

— Ну ладно. Ладно, как бы лучше сказать? Давай так: он из тех, кто голодающему пошлёт по почте свой аппендикс.

— И что? Всем плевать на свой аппендикс.

— Ему не плевать. Он его любит.

— Он любит свой аппендикс.

— Именно это я и пытаюсь сказать. Целует его всё время.

Нек нервно затягивается.

— Как может человек целовать собственный аппендикс?

— Этому только дай, — он сделает, что хочешь.

— Ладно, не дам. Если он готов использовать такого сорта возможности. Боже Всемогущий!

— Раны Атома идут глубоко. Знаешь этот эксперимент, где паукам дают разные наркотики и смотрят, какую паутину они сплетут? От спида получаются руины, от бургеров — древний улыбашка, и дальше в том же ключе. Старик Атома был архитектором. Его укусил тарантул. Он начал созидать членистоногие здания — осьминогие, с восемью выступами, ага? Яд тарантула — церебральный и спинномозговой стимулятор — изменяет сознание, его использовали цыганские варщики, чтобы высвободить то, что они называли «чёрной горящей душой». Оставляет постоянный отпечаток на нервной системе, так что это тебе не известный наркотик. И эти здания имели сверхизмерения: глубокие крылья, открытые углы, проходы в невозможных направлениях. Старик называл ксерокопии картами сокровищ. Однажды, когда Тэфф был ещё ребёнком, его папка исчез в одном из своих строений. Тэфф вошёл в кабинет, чтобы забрать ксерокопию — она торчала прилепленная к стене, а в середине комнаты в воздухе плавал один из тех крестов, что отмечают точку, и потихоньку гас. К тому моменту, как он позвал людей на помощь, креста уже не было. И он больше никогда не видел отца.

Помолчав некоторое время, Нек принимается равнодушно изучать свою сигарету, потом вроде бы вспоминает о Блохе.

— Блоха, ненавижу быть одним из тех людей, но…

— Я знаю, как это звучит, Нада, поверь мне. Знаешь странный участок Сканера, где раньше была Падшая Улица? Теперь там хаотичная тьма, если подойти к ней близко, начинает кружиться голова. Атом там разрядил пистолет, пистолет для фокусов, по имени Славная Рука.