Но было крайне сложно удержаться от вопросов, особенно теперь, когда передаваемые ему в желтых папках фотографии и задания к ним приняли зло-вещий оттенок. Себастьян не строил иллюзий и отлично понимал, что рано или поздно работа по разглаживанию мятых пиджаков и изменению роста или прически Монтенегро подойдет к концу и ему придется заняться такими неоднозначными моментами, как изъятие из кадра определенных неугодных персонажей — как в случае с Торговцем Пудрой. Нет, он отнюдь не строил иллюзий. И все же при виде все новых и новых желтых папок — Монтенегро в окружении различных людей, некоторую часть которых требовалось изъять со снимка — сомнения разрывали его. Однажды от группы из шестнадцати человек в кадре осталось лишь семь, а на другой фотографии из пяти запечатленных на ней людей сохранился один Монтенегро. Вероятно, это и было конечной целью проекта: если каждый индивидуум, находящийся вблизи центра тяжести диктатуры, оказывался в той или иной степени затронутым ее пламенем, скомпрометировавшим себя элементом, то Себастьяну предстояло уничтожить их одного за другим, пока в прямоугольниках кадров не останется единственный человек — нынешний президент, — и вовсе не потому, что избежал коррупции, спрятавшись в нарисованном мелом круге, отделившим его от остальных.

Его интересовало, как далеко там, наверху, собираются зайти. Хотелось спросить Исабель, для чего будут использоваться исправленные им цифровые фотографии. Утешением служил тот факт, что существовали негативы, а пока они существуют, всегда есть возможность доказать, как обстояли дела на самом деле. Но можно ли удовлетвориться подобным утешением? До недавних пор многие газеты были не способны на такую роскошь, как штатные фотокорреспонденты, и, экономя на выплате регулярных зарплат, пользовались услугами различных фотографов, которые выезжали на места катастроф или многочисленных политических конференций, а затем продавали сделанные снимки издателям, при-чем негативы обычно оставались у авторов. Таким образом, пленки, конечно, существовали, но рассеянные по всей стране в ящиках и коробках многочисленных фотостудий. А если никому не известно их точное местонахождение, то какой тогда от них толк?

Тем не менее в Национальном архиве и библиотеках хранились подшивки изданий того времени. А ведь были еще записи теленовостей и записанные и заснятые свидетельства многих людей. Кроме того, за рубежом фотографии тоже публиковались, и имелось целое воинство историков, без устали роющихся в событиях того времени в поисках все новых и новых фактов. Монтенегро было совершенно бесполезно прикидываться добродушным и прогрессивным диктатором: слишком многие доказательства подтверждали противное, слишком много улик осталось на месте преступления.

С другой стороны, откуда ему знать истинные намерения президента? И именно это смущало Себастьяна больше всего: он работал вслепую, угадывая в лучшем случае лишь вершину айсберга и не имея ни малейшего представления о скрытой под поверхностью океана Цитадели ледяной глыбе. Сколько зданий расположилось по периметру эс-планады? А сколько кабинетов в каждом здании? Неужели региональному отделению Министерства информации действительно необходима подобная инфраструктура?

Словно ненастоящие поросшие плющом каменные стены — как декорации к так и не снятому фильму. Заброшенный университет. К какому факультету относилось здание, в котором работал Себастьян? Какому преподавателю принадлежал его кабинет? Наверняка кому-то не слишком солидному — иначе бы он вряд ли гнездился в этом подземелье; может, читал лекции по колониальной литературе или по семиотике искусства — что-нибудь из этих никому не нужных гуманитарных курсов с обязательным посещением (потому как кто же по собственной воле придет слушать эту никчемную и малополезную чушь). Эдакий несгибаемый в борьбе за свои убеждения марксист-ленинист (красновато-бурые пятна на полу вполне могли оказаться призрачными следами крови, пролитой им во время оказания бессмысленного сопротивления или пыток).

Себастьян представил себе молодого преподавателя, сидящего за рабочим столом кабинета и читающего Фому Аквинского. Затем представил его обнаженным — тело Ракель Уэлч, лицо Че и размеры Монтенегро; ярко-желтая блестящая кожа, словно облитая тремя банками свежей краски.

В фотографии Кардоны присутствовал некий центр, вокруг которого выстраивалась вся композиции. Крохотная таинственная деталь из тех, что своим несоответствием окружению привлекают внимание и заставляют забыть обо всем остальном: на правой руке Кардоны не хватало пальца. Захваченные объективом штрихи реальности, осаждаемые фильтрами памяти и перешедшие в вечность (пока существуют негативы). Словно все в мире существует с единственной целью — попасть в кадр, но тем не менее из огромного количества застывшей во времени реальности сохранится лишь аномальное, эксцентричное и странное.

Себастьян взял палец с левой руки Кардоны и переставил его на правую. Интересно, кто-нибудь заметит? Маловероятно.

Его так и подмывало подписать фотографию, спрятать где-нибудь крохотное стилизованное «S», свой элегантный интеграл. Себастьян выбрал щекастое лицо Кардоны и задал двукратное увеличение. Фрагмент занял собой весь экран. Еще щелчок — и через несколько секунд компьютер (считывание изображения, декомпрессия выбранного фрагмента) предоставил его взору неровную текстуру кожи. На следующем шаге лицо полностью пропало и взору предстало нечто скорее напоминающее странную молекулярную структуру или по-верхность загадочной оранжевой планеты, чем часть человеческого тела.

Так. Вполне достаточно. Еще одно увеличение — и на экране монитора во всей своей геометрической красе выстроятся педантичные пиксели. Себастьян поместил стилизованный интеграл в центре и вернулся к первоначальным параметрам обзора; его подпись, как и ожидалось, была совершенно незаметна.

Хотелось курить, и Себастьян вышел в коридор. Сегодня вечером он обещал Пикселю сходить с ним в кино на один из фильмов Вонга Кар-Вая — Пиксель просто пел ему дифирамбы и уверял, что он самый крутой из всех ныне работающих, и обязательно нужно посмотреть «Падших ангелов» — Тарантино отдыхает. Ники прислала ему в изда-тельство e-mail, где говорила, чтобы он не ждал ее на ужин — много работы, и она вернется поздно. Ох, Никки. Лучше о ней не думать. И не видеть. Сплошное расстройство. Надо же было свалять та-кого дурака; сделать шаг, после которого невозможно жить по-прежнему. Неужели он не чувствует ревности? Невероятно. Да, фантазии не долж-ны сбываться. А это была даже и не его фантазия. Да, по большому счету, и не ее.

Поднявшись в кабинет Исабель, Себастьян застал ее в растрепанных чувствах и потекшим макияжем.

— Я как раз о вас думала, — сказала она, пытаясь взять себя в руки. — Даже собиралась спуститься к вам. Я хочу попросить об одном одолжении.

— Да, конечно, — кивнул Себастьян, — все, что угодно.

Она протянула ему две изодранные в мелкие клочья фотографии.

— На первой я с одним человеком, — объяснила Исабель. — Вторая — портрет моего друга.

Того самого, чью фотографию Себастьян раньше видел на столе? Рамки на прежнем месте не оказалось.

— Конечно, можно склеить их скотчем, — продолжила женщина, — но это уже не то. Вы могли бы сделать это на компьютере?

— Да, без проблем, — он едва удержался, чтобы не спросить, кто этот мужчина на фотографии.

В голову пришла трагичная история любви с… женатым мужчиной? С кем-то из начальства? Исабель — женщина загадочная и скрытная, она никогда не заводила бесед на личные темы. Может, просто пыталась держать дистанцию с подчиненными? А может, дело не только в этом. Впрочем, что зря терять время на бесплодные попытки угадать истину.

Себастьян уже готов был выйти из кабинета, как вдруг вспомнил о первоначальной цели своего визита и остановился. Исабель нервно взглянула на него. Наконец, он заговорил:

— Не знаю, правильно ли то, что я делаю. Думаю, мне было бы спокойнее, если бы я имел более полное представление о том, как будет использоваться моя работа. В противном случае… не знаю, смогу ли продолжать заниматься этим делом.