Но в конце концов Сплинту не повезло: здесь его подстерегла беда. Сам он, к сожалению, ограничился ссылкой на волю рока, но можно предположить какую-нибудь стихийную катастрофу — землетрясение, сброс горных пород, — в результате чего корабль пошел ко дну, а выход из бухты оказался закрыт…

Товарищи, мы имеем достаточно оснований предполагать, что в наши руки попал датчик информации с неведомой планеты. Несомненно, что шар заключает в себе энергию в форме, совершенно не известной нам, землянам. Излучение света, явление вибрации, звуковые колебания атмосферы — все это, а возможно, и многое другое — результат излучения этой энергии в пространство, побочное действие ее. Кто знает, какие открытия последуют, когда прибор попадет в руки ученых и подвергнется детальному и квалифицированному исследованию? Предлагаю принять следующее решение: немедленно радировать на Большую землю и… продолжать исследование острова!

Воздух недвижим. В раскаленном бледном небе ни облачка. Внизу — справа и слева — леса, перелески, долины, холмы, голые утесы, сверкающие на солнце река, ручьи, глубокие бухты. С вершины горной цепи, где движется маленький отряд, как в панораме открывается остров во всем своем разнообразии красок, тонов, оттенков, во всем великолепии буйной, нетронутой природы.

Ермоген Аркадьевич, вы не устали? Может, устроим привал?

Вот еще немного, — он палкой указал на плоскую вершину. — Поднимемся туда.

Источник, прорыв себе в базальте глубокий желоб, из крохотного озерца ручейком вился по террасе.

Сбросив рюкзаки, сумки, снаряжение, путешественники с наслаждением умылись холодной водой.

— Дима, передайте, пожалуйста, рюкзак, который Степан Максимович любезно нес за меня… Спасибо. Надеюсь, вы не пожалеете, что дали себя уговорить не брать с собою консервных банок и прочих тяжеловесных продуктов.

Стожарцев достал из рюкзака завернутые в большие листья несколько «губок».

Он аккуратно разрезал розовую, с кулак величиною, «губку» на мелкие кусочки, бросил их в котелок с водой. С другой «губки», напоминающей телячью печенку, он снял тонкую пленку, разрезал на двенадцать долек.

— Вот и все.

Вооружившись киноаппаратом, ребята отправились снимать остров «с птичьего полета».

Товарищи, смотрите. — Федя стоял у восточного края террасы. — Так это же… та долина!

Мальчики! Как это мы до сих пор не спросили Ермогена Аркадьевича, что это такое? Пойдем, узнаем, а?

Как раз перед тем, как вы вернулись, наш дорогой капитан обратился ко мне с тем же вопросом… Ну что ж — я и сам хотел рассказать вам сегодня об этом. Вот наше первое блюдо и готово. Можно «накрывать на стол». А тем временем поспеет и второе.

Проголодавшись, путешественники отдали должное вкусному обеду.

Ермоген Аркадьевич, так вы обещали…

Извольте, я готов. Это, пожалуй, последнее, что вам еще не известно о моей жизни на острове.

Убедившись, что только счастливый случай может избавить меня от судьбы классического Робинзона Крузо, и будучи, естественно, не в состоянии представить себе, как долго этого случая придется ждать, я, продолжая работать, начал вместе с тем систематическое исследование острова. Третьего мая 1902 года — потом вам станет ясно, почему я так хороню запомнил эту дату, — бродя по северной его оконечности, я обратил внимание на купу очень высоких деревьев. Темный массив тесно сомкнувшихся крон, возвышавшийся над морем кустарника, живо напомнил мне мой остров, вздымающийся из океана громадами гор, и у меня возникло желание проникнуть туда, в центр зарослей, под сень величественных деревьев. Приблизившись, я увидел, что заросли непроходимы: никогда еще не приходилось мне встречать подобного переплетения веток и стволов, которые местами срастались между собою наподобие решеток, усаженных острыми и крепкими шипами. Убедившись в невозможности осуществить свое намерение, я оставил его… Валя, будьте так добры, налейте мне чайку. Кажется, еще остался?

Ермоген Аркадьевич, а я сейчас новый вскипячу.

Это еще лучше. Так на чем я прервал свой рассказ? Вспомнил!.. Вернувшись к себе, я занялся обычной своей работой, но никак не мог сосредоточиться. Дело не спорилось, несколько раз ловил я себя на совершенно непростительной рассеянности. Воображение разыгрывалось все сильнее, теперь уже мне казалось, что в центре зарослей, под непроницаемым сводом крон непременно что-то таится, я в этом был почти убежден! Кончилось тем, что на другое утро, едва рассвело, я снова отправился в поход.

Работа продвигалась медленно, но с каждым взмахом топора я неуклонно приближался к цели. И вот, во втором часу, весь изодранный, исцарапанный, я отбросил последнюю колючую ветку кустарника.

За моей спиной лежал тоннель, длиною около двадцати пяти сажен, впереди — глухая поляна, поросшая огромными деревьями. Между стволами виднелся невысокий длинный холм, сплошь заросший растениями.

Это было место, забытое богом и людьми… Да, да— именно забытое, я это почувствовал сразу необыкновенно сильно и остро. Безотчетное, как инстинкт животного, чувство того, что я нахожусь в месте, где когда-то обитали люди, охватило меня. Я слишком хорошо знал ощущение человека, ступающего по нехоженым тропам девственных дебрей, чтобы не уловить этой разницы: здесь царило запустение, но никак не нетронутость. Полагая, что с вышины можно будет не без пользы осмотреться вокруг, я, цепляясь за лианы, упираясь руками и ногами в ветки и стволы, вскарабкался по отвесной стене и оказался на плоской вершине, шириною около четырех сажен. Насколько она тянется в длину, невозможно было определить — так сильно здесь все заросло… Но каково было мое удивление, когда среди густой листвы я обнаружил вдруг… трубы! Не стану описывать охватившее меня волнение, когда я понял, что нахожусь на крыше дома!

Дверь была в торцовой стене — как раз в той, по которой я спустился.

Стожарцев умолк.

— В комнате работали четыре человека Очевидно, они были погружены в свою работу, когда… разбилась колба. Трудно сказать, почему она разбилась, всего вероятнее, что ее кто-нибудь уронил. Еще труднее было бы определить, когда это произошло. Одежда и накинутые поверх нее белые халаты сохранились отлично, но в костюмах были только… белые, гладко отполированные временем скелеты.

Я сразу понял, что смерть мгновенно сразила этих людей. Осколки колбы я тоже сразу заметил.

Я долго стоял, не в силах сделать хотя бы шаг. Просторная комната представляла собою микробиологическую, точнее — бактериологическую лабораторию. За широким столом трое были заняты приготовлением питательных сред и посевом бактериальных культур. Они сидели и сейчас: один упал лицом на руки в позе человека, сильно уставшего и задремавшего за столом: другой словно бы задумался, подперев голову руками; третий откинулся на спинку стула — череп его сместился, как у человека, втянувшего голову в плечи; четвертый лежал на полу — вероятно, именно он уронил колбу.

Первой моей мыслью было обещание достойно предать земле прах безвестных мучеников науки, отдавших свою жизнь во имя счастья и безопасности людей, ибо одного взгляда на выстроившиеся в шкафах и на стеллажах сосуды было достаточно, чтобы я обнаружил среди них культуры бактерий, вызывавших самые страшные бичи человечества: чуму, холеру, сибирскую язву…

Затем я задал себе вопрос: что же все-таки было в злополучной колбе? Ведь никакие даже самые страшные возбудители инфекционных заболеваний не обладают моментальным действием! Может быть — какой-нибудь сильный яд, вроде синильной кислоты? Позднее я подвергнул анализу осадок на осколках разбитой колбы и убедился, что вещество это органическое и, несомненно, представляет остаток питательной среды и выросшей на ней культуры микроорганизмов.

Кроме этих четырех человек в доме не было никого.

… Копать могилу тут же. около дома, не было никакой возможности, я сделал это за пределами колючих зарослей. За этим занятием меня и застала ночь…