Так продолжалось всю зиму. На перилах террасы росли снежные валики, а в доме становилось все темнее, потому что ветки сосен склонялись под тяжестью снега к окнам.

Отец проводил почти все свободное время внизу, в спальне. Пил. А мать направила свою энергию в маниакальное предпраздничное безумство.

Она постоянно ставила одну и ту же пластинку с одной и той же песней: «Нам нужно маленькое Рождество». Когда песня заканчивалась, мать ставила на диван миску с клюквой, из которой она нанизывала бусы для елки, и возвращала иглу в начало.

На обеденный стол из тикового дерева она водрузила красные и зеленые свечи, а в центре тарелки с орехами пекан из сада своего отца в Джорджии поставила норвежского щелкунчика. Из подвала вытащила швейную машинку «Зингер» и принялась шить рождественские чулки, ангелов и оленей — на елку.

Когда я предложил испечь что-нибудь, она смастерила четырнадцать противней всякой всячины.

Читала мне рождественские истории, перьевой ручкой нарисовала рождественскую открытку, а потом отдала ее распечатать, чтобы посылать родственникам и знакомым. Даже разрешила собаке спать днем на диване.

Эта внезапная и лихорадочная жизнерадостность передалась и мне. Меня охватило страстное желание украсить собственную комнату в рождественском духе. Особенно хотелось повторить оформление, виденное в торговом центре. Пока мать проявляла чудеса вкуса и изобретательности, я попросту наполнил комнату многочисленными гирляндами дешевых мерцающих огней. Они свисали с потолка, теснились на окне и стенах. Даже вокруг настольной лампы я в несколько рядов обернул безвкусную серебряную гирлянду; прикрепил такие же на книжную полку и зеркало. Карманные деньги я истратил на две большие мерцающие звезды, которые повесил с обеих сторон стенного шкафа. Казалось, меня внезапно поразил вирус дурного вкуса.

Мать настояла, чтобы мы купили самую большую елку, которую смогли найти. Елку пришлось спиливать, а потом ее тащили к машине двое крепких мужчин. Когда ее привязали на верхний багажник «аспена», машина заметно осела.

Дома елка почти достала до потолка высотой семнадцать футов, а в ширину оказалась почти до дивана.

Буквально за несколько часов мать ее полностью украсила. Глубоко среди веток повесила шары, разместила колокольчики с золотыми лентами. Здесь было абсолютно все, включая гирлянды из попкорна и клюквы, которые она собственноручно нанизала, пока смотрела «Джеф-ферсонов».

— Правда, очень празднично? — спросила мать, насквозь вспотев.

Я кивнул.

— Мы сделаем это Рождество совершенно особенным.

Даже если твой сукин сын папочка не в силах сделать ничего, кроме как поднять к губам стакан.

И мама начала подпевать Анжеле Лансбери — как она выбросит ветки падуба и елку еще до того, как настроение испортится и захочется наложить на себя руки. Или как там это пелось.

За два дня до Рождества домой вернулся брат. Он был по обыкновению угрюм и неразговорчив, а когда мать спросила, собирается ли он остаться на Рождество, что-то проворчал, а потом ответил, что не знает.

У меня тоже были свои сомнения. Хотя под елкой лежали уже десятки подарков, я как-то не заметил ничего, по форме напоминающего вожделенный альбом Тони Орландо «Завяжи вокруг дуба желтую ленту». Если я не получу эту пластинку, то незачем дальше жить на свете. Однако сколько бы я ни искал, под елкой не было ничего плоского и квадратного. Лежало много всяких мягких и пухлых вещей — свитеров, рубашек с пришитыми жилетками. Были широкие штаны, о которых я мечтал; может, даже пара туфель на платформе — но без этой пластинки Рождество мне вовсе не было нужно.

Матери, похоже, передалось мое настроение.

В тот вечер, когда отец поднялся наверх и сделал какое-то замечание относительно застрявших в ковре иголок, процессы в ее мозгу явно пошли в другую сторону.

—- Ну, если вы так настроены, — завопила она, врываясь в гостиную в развевающейся синей кофте, — то мы просто-напросто все отменим!

Ее физическая сила меня поразила. То, что двое крупных мужчин долго и упорно взгромождали на крышу машины, она смогла опрокинуть и разрушить всего лишь за несколько секунд.

Мишура, разбитые рождественские шары и гирлянды волочились по полу, в то время как мать тащила елку по гостиной, на веранду, а потом сбрасывала ее вниз.

Я никогда раньше не замечал в ней такой физической силы, и сцена произвела на меня большое впечатление.

Брат сморщился:

— Что это с ней?

Отец разозлился:

— Ваша мать просто ненормальная, вот что.

Мама ворвалась в дом и скинула иглу с пластинки. Потом склонилась над деревянным капитанским сундуком, в котором хранила свои записи. Нашла то, что искала, протерла пластинку, включила звук на всю катушку и поставила иглу:

«Я женщина, которая умеет кричать так громко, что вы не сможете пройти мимо»...

В комнату вошла Хоуп.

— Там что-нибудь осталось? — поинтересовалась она, показывая на елку и имея в виду конфеты.

— Нет, — быстро ответила Натали, как раз в этот момент что-то засовывая в рот. — Это была последняя.

— Жаль. — Хоуп вышла.

— Ну вот, — заметила Натали. — Теперь я толстая и в депрессии.

В комнате появился Пух. Он подошел к елке и тоже начал искать, чем бы подкрепиться. Елка приобрела качества холодильника. Каким-то чудом Пух нашел в тылу елочного скелета шоколадного Санта-Клауса, ловко развернул его и сунул в рот.

— Что здесь происходит? — поинтересовался он.

— Ничего особенного, — ответила Натали, глядя прямо на экран телевизора.

Жюли там отпустила очередную шутку, и кто-то из пассажиров с готовностью засмеялся.

— Скучные вы ребята, — заметил Пух и удалился.

Вернулась Хоуп, на сей раз очень сердитая.

— Знаете, — заявила она, — поскольку вы вдвоем проводите так много времени в этой комнате, я считаю, что вам следует заняться елкой.

Мы, как по команде, повернулись и внимательно посмотрели на нее.

— Да, именно так, — подтвердила она.

Первой обрела дар речи Натали:

— Ты что, хочешь, чтобы мы ее убрали?

— Ага. Уже май, так что можешь особенно не удивляться.

Натали поднялась и взялась за основание елки. Одно быстрое и резкое движение — и елка упала. Без единого слова Натали потащила ее по комнате, потом по коридору и по лестнице вниз, прямиком в комнату Хоуп.

— Не смей! — заорала Хоуп.

Однако было уже поздно.

— Ну вот, теперь это твоя проблема.

Натали вернулась к лестнице, а Хоуп тем временем кричала ей вслед:

— Раз ты так настроена, то, может быть, в этом году нам вообще не стоит устраивать Рождество? Может быть, просто его отменить?

Я отправился в гостиную, сел к роялю и начал наигрывать единственную песню, которую умел играть: тему из «Экзорциста».

В тот вечер елка перекочевала в столовую. Нашла там себе место под окном. Агнес тоже в столовой. В руках у нее веник и она, склонившись, подметает. Метет вокруг елки. Несколько часов подряд. Метет даже после того, как пробило полночь. Потом в комнате появляется заспанная Хоуп.

— Господи, Агнес, я пытаюсь спать. Неужели тебе вот так необходимо создавать весь этот шум?

— Должен же кто-то в этом доме за всем следить, — отвечает Агнес. — Я просто стараюсь, чтобы все здесь не развалилось на части.

— Может быть, займешься поддержанием порядка утром? А то мне завтра надо рано попасть к папе в офис.

— Отправляйся к себе и спи. Я работаю очень тихо.

— Да одно твое бормотание чего стоит! Прекрати хотя бы его!

— Я не бормочу.

— Нет, бормочешь. Я прекрасно тебя слышу через стену. Ты бормочешь и поешь эти чертовы «Джингл беллз».

Сейчас ведь даже и не Рождество!

Хоуп разворачивается и уходит к себе в комнату. Агнес продолжает подметать.

— Я вовсе ничего не бормотала, — произносит она вслух. — Ну и дети! Совсем ненормальные.

На следующее утро я смотрю на лежащую на полу елку, и она напоминает мне остов индейки. Почему-то елки и птичьи кости с трудом находят дорогу за пределы этого дома.