На самом деле, когда я открыл доктору Финчу наши с Букменом отношения, он сначала разозлился. Я даже записался к нему на прием, потому что боялся крупного скандала и не хотел говорить дома, когда доктор сидит в подштанниках перед телевизором и грызет куриную ногу. Когда я вошел в кабинет, он показал мне на кушетку:

— Ну, молодой человек, присаживайтесь и поведайте, что у вас на уме.

Странно было сидеть в его кабинете, на этой самой психотерапевтической кушетке, в окружении шкафов и ящиков со всякими медицинскими принадлежностями. Я ощущал себя пациентом.

— Мы с Букменом — бойфренды, — собравшись с духом, брякнул я.

— Бойфренды? — повторил он.

— Да. Началось это все просто с дружбы, но сейчас мы уже не просто друзья. Он в меня влюблен, и я тоже его люблю.

— И что, имеет место сексуальная связь? — уточнил доктор Финч странно профессиональным тоном.

Я кивнул.

Он закрыл лицо руками и некоторое время дышал сквозь пальцы.

— Я должен сказать вам, молодой человек, что уже проходил это со своей младшей дочерью Натали;

— Знаю, — ответил я. — Это почти то же самое.

— Хотя я не считаю, что в юности нельзя иметь близкие отношения с кем-то намного старше себя, тем не менее я обеспокоен твоим выбором.

Это он Букмене? О своем приемном сыне?

— Что вы хотите сказать?

— Видишь ли, — мрачно тяжело заговорил он, — Букмен — ненадежный человек. У него масса проблем, причем корни их уходят очень глубоко.

Однако я-то знал, что голова у Букмена варит очень даже хорошо.

— На вид с ним все в порядке, ~ заметил я.

— Ну, я же не говорю, что ты не можешь с ним встречаться. Тем более что, как ты сам сказал, дело уже зашло далеко. Многолетний опыт показывает, что если молодой человек или девушка что-то вобьют себе в голову, то уже ничто не сможет их остановить. Однако хочу тебя попросить, чтобы ты держал меня в курсе событий.

Если вдруг ощутишь, что ситуация меняется к худшему, сразу сообщи.

Я чувствовал себя так, словно купил подержанный «форд», и продавец предупредил, что машина не взорвется, пока мне не вздумается резко тормознуть. Однако необходимо постоянно следить, не идет ли дым.

— Хорошо — согласился я. — Постараюсь быть поаккуратнее. Хотя он и правда сейчас в полном порядке. У нас все хорошо.

— Рад слышать, — ответил доктор Финч. Потом повернулся вместе с креслом и взял с полки какую-то бутылку.

— Хочешь попробовать? — спросил он.

— А что это? — поинтересовался я, разглядывая белую бутылку.

— Подожди, дай посмотреть. — Он нацепил на нос бифокальные очки и начал внимательно изучать наклейку.

— Недавно прислали по почте, поэтому я не уверен... ах да. Понятно. Всего лишь мягкое успокаивающее средство. Для того, чтобы не волноваться понапрасну.

Я пожал плечами:

— Ну конечно, я могу это принять.

Он передал мне бутылку, и я засунул ее в карман, где лежали сигареты.

А сейчас мама посмотрела на меня и улыбнулась. Некоторое время она молчала, просто улыбаясь, как будто гордится мной или что-то в таком роде.

— Ты очень независимый молодой человек, — наконец произнесла она. — И я горжусь тем, что ты мой сын.

— Спасибо, — поблагодарил я, рассматривая дырку на джинсах, на коленке.

— Хочешь послушать стихотворение, над которым я работаю? Это всего лишь первый вариант — совсем черновой, — но речь идет о моем путешествии в собственный внутренний мир и о том, как мне удалось установить связь с собственным творческим подсознанием.

Мне кажется, тебе это может оказаться полезным, раз ты начинаешь путь свободного и очень умного молодого человека.

Сам я открылся лишь доктору Финчу и матери, однако, как мне кажется, другие тоже кое-что подозревали. Недавно, например, Агнес вошла в телевизионную комнату.

Моя голова лежала на коленях Нейла.

— Что здесь происходит? — закричала она, и Нейл попросил ее не лезть не в свои дела.

— Ничего такого особенного, — добавил он. Он так разозлился, что даже затрясся. А когда она вышла, мы оба встали, и он прижался ко мне. Прижался настолько сильно, что я даже намочил штаны.

Я пробыл в больнице две недели. Когда меня выписали, доктор Финч отправился в управление по образованию Амхерста и объяснил, что я совершил попытку самоубийства и теперь мне придется полгода находиться вне школы, под его пристальным наблюдением.

Кажется, все получилось, потому что они перестали звонить.

Через три дня после моего возвращения мать вошла в кухню, где я курил и жарил в чугунной сковородке ветчину.

-— Ты проводишь в доме Финчей много времени, — начала она.

— М-мм, х-мм, — ответил я, не имея желания объяснять, что торчу у Финчей из-за нее.

— Мне кажется, это хорошо, что ты проводишь так много времени в большой компании.

Думаю, что это было правдой. Мне нравилось, что в любое время суток можно было найти кого-то, кто не спит. Всегда кто-то болтался без дела и был готов развлечься.

— А я в настоящее время так истощена эмоционально. Безжалостно сражаюсь в поисках своего истинного Я — окончательно, раз и навсегда.

—Да. - отреагировал я, вилкой переворачивая на сковороде полоски ветчины.

— Ну и, разумеется, наши с Ферн отношения поглощают массу энергии и вызывают огромный стресс.

—Ты мне не передашь несколько бумажных полотенец?

— Мне очень трудно быть такой матерью, которая тебе необходима, — прижалась она, протягивая пачку полотенец.

— М-мм, х-мм.

— Поэтому мы серьезно обсудили все с доктором и пришли к выводу, что это — лучший выход. — Она помахала перед моим носом какой-то бумагой.

— Что такое?

—Хорошая новость. Доктор согласился стать твоим законным опекуном.

Я застыл от неожиданности. Потом с недоверием взглянул на нее.

— Чего?

— Сейчас это действительно лучший вариант. И он сам, и вся его семья могут оказать тебе то внимание, в котором ты так нуждаешься. — Она накрыла ладонью мою руку. — Опостен, доктор очень тебя любит. Он считает, что ты обладаешь огромной страстью и волей к жизни. Когда мы с ним говорили, он сказал мне: «У Огюстена очень мощное ощущение собственной личности. Он сможет сделать в этой жизни все, что захочет».

— То есть ты посылаешь меня куда подальше, — заметил я.

— Нет, — нежно возразила она. — Я просто делаю то, что считаю наилучшим и для тебя, и для нас обоих. Я тебя очень, очень люблю. И навсегда останусь твоей матерью.

А ты всегда будешь моим сыном.

Пара подписей — и доктор Финч уже не был просто психотерапевтом, лечившим мою мать. Он стал моим отцом.

Потолок в кухне был слишком низким. Он давил на нас. Он стал источником нашего жизненного несчастья.

— Ненавижу — неожиданно произнесла Натали.

— Что? — уточнил я, думая, что она имеет в виду потолок — сам я относился к нему именно так.

— Жизнь, — коротко ответила она. Не так, как жалуются на свою жизнь подростки, крича, что она ужасна, что она им опостылела и они хотят другой. Она произнесла это с простотой, не свойственной пятнадцатилетним, с той простотой, с которой обычно опускают руки люди куда старше. А потом раскрывают ладонь и насыпают в нее целую горсть таблеток. Она произнесла свои слова именно таким тоном.

Я выдохнул, и в воздух поднялась тоненькая струйка дыма от «Мальборо лайт». Потом образовалось небольшое светло-серое облачко — единственный движущийся объект в комнате. Оно начало подниматься к потолку, словно ночная бабочка, летящая на свет. Мы сидели совершенно неподвижно, словно во что-то вслушивались.

За окном уже стемнело. Мое место было сбоку от окна, и поэтому своего отражения в стекле я не видел, только остальную кухню, и потому чувствовал себя вампиром. Я был невидимым и летел на волшебных крыльях.

— За что ты ненавидишь жизнь? — спросил я, хотя и так все знал. Знал, что ответ заключается в Теренсе Максвелле.