Первой подала голос мама:

— Это все из-за твоего отца.

Дело закончилосьтем, что ссора переехала в кухню. Там и свет был поярче, и кое-какое оружие под рукой.

— Только посмотри на свою рожу! – орала мама. - Ты выглядишь вдвое сташе своих лет. Тебе тридцать семь, а можно подумать, что все восемьдесят!

К тому времени отец успел как следует набраться. Он не придумал ничего лучше, чем схватить маму за горло.

— Убери от меня свои поганые руки! - вопила мама, вырываясь из отцовской хватки.

— Заткнись, сука, процедил он сквозь зубы.

Я, уже в пижаме, наблюдал за происходящим из дверей кухни.

— Прекратите! Прекратите немедленно!

Одним движением мать отпихнула от себя пьяного отца. Он стукнулся головой о посудомоечную машину, рухнул на пол и замер без движения. Под ухом у него натекла небольшая лужица крови. Я думал, он умер.

— Не шевелится, - констатировал я, подходя поближе.

— Этот слизняк просто ломает комедию. – Носком красной туфли она пихнула отца в больное колено. - Поднимайся, Норман, ты пугаешь Огюстена. Довольно фокусов на сегодня.

Отец в конце концов сел и прислонился головой к посудомоечной машине.

Мама с отвращением оторвала от рулона бумажное полотенце и протянула ему.

— За то, что пугаешь ребенка тебя нужно оставить истекать кровью.

Папа прижал к голове полотенце, пытаясь остановить кровь.

Увидев, что отец жив, я начал беспокоиться за маму.

— Пожалуйста, не обижай ее, — просил я, — пожалуйста, не убивай!

Меня пугало отцовское бесчувствие. Одно дело невозмутимое спокойствие человека, нарисованного на банке растворимого кофе, и совсем другое — пустое, отсутствующее выражение на отцовском лице. Я опасался, что он, как говорит мама, «лопнет от ярости».

Я снова подался вперед.

— Не убивай ее, пожалуйста!

— Отец вовсе не собирается меня убивать. — Мама зажгла ближнюю конфорку, вытащила из пачки сигарету и наклонилась, чтобы прикурить. — Скорее, он замучает меня своими издевательствами и дождется, что я сама перережу себе горло.

— Будь добра, заткнись, Дейрдре, — тихо проговорил усталый и пьяный отец.

Мать, с улыбкой глядя на него сверху вниз, выпустила дым через ноздри.

— Я буду добра заткнуться, когда ты будешь так добр сдохнуть.

Меня охватила паника.

— Ты правда собираешься перерезать себе горло? — спросил я.

Она улыбнулась и протянула ко мне руки.

— Нет, конечно, нет. Просто такое выражение.

Потом поцеловала меня в макушку и ласково почесала мне спину.

— Уже очень поздно, час ночи. Тебе давно пора спать, а то в школу не встанешь.

Я пошел к себе и тщательно выбрал костюм, который надену утром. Перевесил его поближе, в первый ряд. Завтра я надену свои любимые синтетические желто-коричневые штаны и голубую рубашку с пришитой жилеткой. Эх, сюда бы еще туфли на платформе!

Мысль, что костюм в порядке, успокаивала. Я мог добиться идеальной стрелки на брюках, даже если не мог остановить маму, когда та однажды выбросила за порог рождественскую елку. И мог сколько угодно полировать золоченое кольцо с печаткой, хоть пока позолота не сотрется, даже если не мог помешать родителям швырять друг в друга романы Джона Апдайка.

Именно поэтому меня так занимал вопрос, блестят ли мои драгоценности так же ярко, как у Донни Осмонда, и лежат ли мои волосы абсолютно гладко, словно пластмассовые.

Помимо одежды и драгоценностей я ценил в жизни еще две вещи: врачей и знаменитостей. Мне нравились в них белые халаты и лимузины. Я точно знал, что хочу стать или врачом, или знаменитостью. А лучше всего — исполнять роль врача в телевизионном шоу.

Хорошо, что мы жили в лесу, в окружении сосен. В самом крайнем, отчаянном случае сосны могли заменить собой камеру «Панавижн». Сломанные ветки играли роль микрофонов. Я мог ходить по лесу или по грязной дороге перед домом так, словно на меня постоянно направлены телекамеры. Их жужжание раздавалось совсем близко, почти над ухом: ведь они старались не упустить выражение лица.

Поднимая голову, чтобы взглянуть на птицу, я неизменно думал, хорошо ли освещено мое лицо и точно ли передает его вон та направленная на меня ветка.

Я жил в иллюзорном мире, наполненном высокими деревьями, следящими за мной через мощные объективы. Упавшая ветка оказывалась вовсе не веткой; она отмечала мое место на съемочной площадке.

Если я не участвовал в съемках, швыряя бионической рукой ветки или снимая рекламу зубной пасты перед каким-нибудь булыжником, то пытался обманом заставить маму отвезти меня к врачу.

К десяти годам мне уже понадобились еженедельные антиаллергические уколы, по одиннадцать в каждую руку. На пальцах у меня постоянно торчали бородавки, которые требовалось прижигать, а горло все время болело, оттого что я набирал в руки пыль и вдыхал ее.

Я любил накрахмаленные белые халаты и серебристый блеск стетоскопа вокруг шеи. Еще я знал, что врачи свободно могут ставить свои машины, где захотят, и превышать скорость — никто их не оштрафует. Все это казалось верхом привилегий в то время, когда президент Картер за-ставил нас ездить со скоростью сорок километров в час и жить в полутьме.

У меня было два доктора, которых я посещал регулярно. Доктор Лотье — у него на руках и в носу росли длинные волосы — и очень уважаемый аллерголог, индиец доктор Нупал. Доктор Нупал ездил на белом «мерседесе» (я его спрашивал) и пах так, как пахнут только что вымытые руки, с тонкой примесью «Аква Велва».

При одной мысли о врачах мне вспоминалась приятная картинка: флуоресцентные лампы над головой, новые блестящие иглы, ботинки, начищенные до такой степени, что во мне просыпалось чувство благоговения, как если смотришь по телевизору церемонию присуждения «Оскара».

А еще был доктор Финч.

Когда настроение в нашем доме перешло от простой ненависти к возможному двойному убийству, родители обратились за помощью к психиатру. Доктор Финч выглядел в точности как Санта-Клаус. Копна буйных седых волос, пышная белая борода и брови, больше всего напоми-нающие щетину зубной щетки. Вместо красного полушубка с белой меховой оторочкой он носил коричневые синтетические брюки и белую рубашку без пиджака. Иногда, правда, он надевал шапку, как у Санта-Клауса.

Впервые я увидел его, когда он появился в нашем доме посреди ночи, после особенно яростной драки между родителями. Мама, лежа на диване, дымила как паровоз, и тут раздался настойчивый звонок в дверь.

— Ну, слава Богу! — Она быстро встала и пошла в прихожую.

В руке доктор держал воздушный шарик, а на лацкане его пиджака красовался круглый значок с надписью «Всемирная организация отцов». Он посмотрел через мамино плечо, прямо на меня.

— Привет!

Я в растерянности слегка попятился.

Входите, пожалуйста, — пригласила мама, подкрепив слова жестом. — Я вас заждалась, просто не знала, куда деваться.

Уже все в порядке, Дейрдре, — успокоил ее доктор. Потом он опустил руку в карман и протянул мне точно такой же, как у него самого, значок. — Хочешь? В подарок?

Спасибо. — Я взял в руки значок и внимательно рассмотрел.

Потом доктор снова залез в карман и вытащил целую горсть шариков.

— И вот это — произнес он.

— Спасибо, — снова поблагодарил я. Разноцветные шарики никак не гармонировали с маминым настроением, но мне все равно понравились. Их можно будет надуть, связать в букет и привязать к ошейнику или хвосту Крим.

Доктор повернулся к маме.

— Где Норман?

Мама, тревожно нахмурившись, грызла ноготь на большом пальце. Она уже обглодала весь лак и сам ноготь, до самой кожи.

Наверху. Пьяный.

Понятно. — Доктор снял тяжелое черное пальто и повесил его на спинку стула в холле.

Сегодня я всерьез испугалась за свою жизнь, — продолжала мама. — Думала, он точно меня убьет. Сегодняшняя ночь могла оказаться последней.

Вечером родители, как всегда, орали друг на друга. Крик нарастал до тех пор, пока не перешел в погоню: отец бегал за мамой по всему дому с цветочным горшком в руках.