– Так это ты, Блонди, волосы у тебя светлые, – начал я, слегка прикоснувшись к ее волосам.

Она только улыбается, но от такой улыбки чувствуешь себя мудаком. Вот если бы Терри прогнал нечто подобное, они б все загудели, вау… вау и все такое.

– Был сегодня на футболе. На Истер-роуд. Сделали мы этих гуннов гребаных, – прокричал ей прямо в ухо. Пахнет она охуительно.

– Футболом не интересуюсь, – ответила она.

– Но ты ж не «джем-тарт»?

– Мне футбол не нравится, отец болеет за «Мазервел».

– «Мазервел» – говно команда, – говорю.

Может, и не стоило так резко, но они и впрямь говно, она должна это знать.

Мы уходим с танцпола, и она идет к своим друзьям.

– Ладно, увидимся, – говорю.

– Ну да, – сказала она, пошла и села рядом со своими.

Подваливает Билли.

– Отшили?

– Считай, что я уже там, – говорю, – она аж повизгивает, как ей хочется.

Его вроде не отшили. Еще на что-то надеется. Тут завели «Start!» группы «Джем», это та песня, что выбила с первой строчки «Ashes to Ashes» Боуи. И все равно она мне нравится, мы все подпеваем, но слова как будто бы о гуннах… «если я никогда больше тебя не увижу… это будет начало!» Ду-ду-ду-ду… Охуенная тема.

Таблы что надо…

…не успел я сообразить, что сейчас будет последний медленный танец, как диджей стал советовать парам собраться и выйти на танцпол, хотя в его подбадривании никто не нуждается. Я снова несусь к блондиночке. Песня старая, Оливия Ньютон-Джон поет «Hopelessly Devoted to You»[22] из «Бриолина».[23] Мы немного пообжимались, но тут у меня встал, и я почувствовал, как она слегка отстранилась. Я прямо как мой пес Кропли.

Песня кончилась, мы разнялись, она улыбнулась. Сжала мою руку и смотрит на меня, а я будто застыл, не знаю, что сказать.

– Ну, я вернусь через минутку, – сказала она и направилась туда, где стоял Билли и разговаривал с Рентоном и Мэтти из Лейта. Карла не видно. Блондиночка ушла к друзьям.

Музыку вырубили, включили свет, нас стали подгонять к выходу. Мы шарим глазами в поисках Карла. Карл, похоже, свалил с какой-то рыжей толстухой, Билли говорит, что видел, как они улизнули. Видать, даже для него это дерьмовый вариант, коли он свалил так по-тихому. Я стараюсь сохранять спокойствие, но сам ищу ее, не Каролин Уркхарт, а эту блондинистую штучку.

Я увидел малышку, когда мы вышли в фойе. Ее подружка подошла ко мне, кивнула в ее сторону и сказала:

– Ты ей нравишься.

Я посмотрел и увидел ее лицо, такое напряженное, серьезное, с каким-то вызовом. Вот бы она улыбнулась, как раньше, а не смотрела так, будто собирается предложить мне выйти один на один, но я и сам не могу улыбнуться, слишком много вокруг чуваков, пиздежа не оберешься. Поэтому я кивнул в сторону выхода, мы зашли за угол и поплелись по аллее, идущей позади «Облаков», сразу за Толлкросс. И вот мы идем, и я прижимаю ее и пытаюсь ухватить за сиську, но она отводит мою руку, даже за сиську не дает мне подержаться, это совсем никуда не годится…

…мне нужно настоящее фачилово…

…я не хочу оставаться девственником…

– Че ты, как лесбиянка, бля, – говорю.

– Послушай, бля, мальчик, я не лесбиянка!

– Чего ты тогда охуеваешь?

Она отпрянула и пошла в сторону своей компашки. Я стал что-то говорить, она повернулась и такая:

– Отвали, понял?

Ее подружка, похоже, борзая такая девица. Темные волосы, упрямое лицо. Из тех, что носят лифчики безумных расцветок, это видно с первого взгляда. Она смотрит на меня и говорит:

– Давай, мальчик, пошустрей. Понял? Пошустрей давай!

Тут из клуба выходит Каролин Уркхарт со своей подружкой Эмми, с ними Терри и этот чувак из Лейта Саймон Уильямсон. Он вроде как дружок Рентона, и Томми, и Мэтти, а также братца Джо Бегби. Терри смеется, его рука лежит на ее талии, а Каролин глядит на меня, как будто я… хуй знает… ничто.

Тут я услышал крики, и все обернулись туда, где начался махач. Это дало мне предлог, чтобы съебать, и я пошел туда. Билли схватил меня за руку и говорит:

– Не суйся, Голли, это Дозо Дойл разбирается с чуваками из Клери. К нам это не имеет никакого отношения.

– Отъебись!

Я вырвался, вытащил перо, и вот он я. Тут я остановился и подумал: чего это я здесь делаю? Дозо мочит одного из Клери, а его дружки, заметив нож, поспешили удалиться. Перо сработало! Полмонт стоит себе, ничего не делает. Тот парень из Клери уже на земле, а Дозо пинает его ногами. Полмонт кивнул мне и потянулся за ножом, а я возьми и отдай. А он наклонился и разрезал этому чуваку щеку до скулы. Сердце у меня колотится, я вижу, как расходится кожа, и секунду ничего не происходит, потом рана заполняется, кровь течет.

– В Клери все гребаные мудаки! – кричит парню Дойл.

Парень сжимает свое лицо и говорит бред, без всякого смысла, а я стою и смотрю на него. А ведь это должна была быть драка один на один… Дозо и этот парень…

Я стою, как к месту прирос, а Полмонт сует мне в руку нож. Я беру его, не знаю зачем. Потому, наверно, что он мой. Полмонт посмотрел на меня и скорчил рожу, а Дозо покачал головой. Они заржали и пошли себе спокойненько.

Двое парней подошли ко мне, посмотрели на меня, на парня, на кровь. Ушли. Один из них что-то сказал, но я ничего не слышу. Парень, все еще сжимая свою щеку, посмотрел на меня и увидел в моей руке нож. Он посмотрел на меня с отвращением, как будто я зверь какой-то.

Я повернулся и дал деру через парковку, по аллее, на главную дорогу. Я бежал и бежал, останавливаясь, только чтоб перевести дыхание. Потом я выбросил нож в один из больших мусорных баков. Какое-то время я соображал, где нахожусь. Бежал я, оказывается, не туда. Я пошел обратно окружным путем, избегая больших дорог, пробираясь переулками и дворами домой.

Пошел дождь. Уличные огни отражались в иссиня-черном тротуаре, отчего у меня закружилась голова и стало подташнивать. Я застегнул свой «Харрингтон» и поднял воротник. Кишки с каждым шагом обжигает, как огнем. Каждый раз, услышав сирену или заметив полицейскую машину, мне кажется, что это за мной. Сердце выпрыгивает из горла, в жилах стынет кровь. Я вижу, как меняется город: за большими магазинами пошли особняки богатеев, потом многоквартирники, потом долго вообще ничего, потом двухполосное шоссе и за ним огни спальных районов.

В воскресенье с утра мы шатались по магазинам на Стенхаус-Кросс. Я не люблю воскресенья, чем они дольше, тем херовей. Кроме как перетирать события субботы, делать нечего, и ты чувствуешь, как подкрадываются страх и депрессия, и так до утра понедельника. Однажды я спросил своего дядю Дональда, который работает на стройке в Рентокиле: «А когда заканчиваешь школу и идешь на работу, лучше становится?» Он просто покачал головой и рассмеялся надо мной, как будто говоря: да, становится просто охуенно.

Теперь, однако, еще утро, и субботние победы еще свежи в памяти. Особенно у вконец оборзевшего Терри. Он такой:

– От этой малышки, нашей однокашницы, у меня до сих пор залупа огнем горит. Ох, какая она мягкая телочка. – Он развел руки и медленно покачал бедрами.

Ничего он от нее не добился. Кто угодно, только не Каролин Уркхарт. Все он пиздит, этот гондон.

– А что же ты выступал, типа: «Пальцем ее не трону»? – говорю.

– Ну, – улыбнулся Терри, – я подумал, что теперь я работаю и неплохо было бы время от времени натягивать телочку из школы.

Билли явно поражен его брехней, и видно, Терри прямо упивается этим. Биррелл выступил на футболе, как настоящий пацан, собственно, он-то всех и сделал, ну, он и еще Джент, и не важно, что забрали Терри. При этом он никогда не подмазывается к Дойлу, как Терри. Думаю, что Билли запал на Каролин Уркхарт и Эмми Коннор. Как, впрочем, и все, что бы они там ни говорили, как Терри.

– Она же гуляла с этим взросляком, разве нет? – спросил он.