Саладин хитро улыбаясь, следил за вихрем чувств, как в зеркале отражавшимся на лице пленника, он видел уже такое не раз, читал все мысли русского, словно в открытой книге и если бы захотел, легко мог бы поразить его, произнеся их вслух. Но молчание сейчас входило в правила игры, пусть, пусть пока считает, что он умнее всех, так же, как многие до него.

— Зачем тебе это? Зачем я тебе? — хрипло выдохнул Кэп, вглядываясь в прищуренные глаза араба.

— Буду с тобой откровенным, — вздохнул, беспомощно разводя руками Саладин. — Я и мои люди сражаемся здесь не только за Аллаха, но и за деньги, нам все равно, кто будет биться с нами рядом: чеченец, русский, мусульманин, христианин… Лишь бы он был хорошим воином. Ты хороший воин, а я за последнее время потерял очень много людей и нуждаюсь в новых бойцах. Ну как, согласен?

— Ладно, — Кэп облизал пересохшие губы. — Уговорил, красноречивый. Не могу тебе ни в чем отказать. Руки-то развяжешь?

— Развяжу, конечно, развяжу, но только позже, — улыбка Саладина просто сочилась медом.

Повернувшись в сторону пролома, он крикнул резким, командным голосом:

— Эй, кто там! Ну-ка русского сюда!

И не успел Кэп еще сообразить, чтобы это значило, как двое здоровенных бородачей в турецком камуфляже и черных беретах, втолкнули в комнату Колумбийца. На их фоне солдат выглядел особенно жалко, грязный оборванный, по-мальчишески худой, с непропорционально большой головой на узких плечах. Увидев своего бойца, Кэп вслух застонал от досады. Не вышло, все его жертвы, весь риск оказались напрасны. Боевики все-таки отыскали тех, от кого он пытался их увести. Когда бородачи отпустили Колумбийца, он без сил рухнул на подогнувшиеся колени. Губы солдата постоянно тряслись, глаза усиленно моргали, в них плескался дикий, животный страх. Кэп со стыдом отвернулся, сейчас перепуганный солдат являл собой точное отражение того, кем, точнее чем, был он сам всего несколько минут назад.

— Ну вот, теперь можно и развязать тебе руки, — довольно хихикнул Саладин.

Скупой жест командирской руки, и угрюмый Али, рванув все еще лежащего на спине Кэпа за шиворот, придал ему сидячее положение. Лязгнул, вылетая из ножен знакомый тесак, и капитан почувствовал, что его руки свободны. Еще не веря, он поднял к лицу затекшие, посиневшие запястья. Кровообращение быстро восстанавливалось, напоминая о себе тысячью иголок разом впившихся в многострадальную плоть, но пальцы уже шевелились и запястья нормально гнулись в обе стороны. Так что в принципе все было в порядке. В порядке, да не совсем.

Все так же хитро улыбаясь, Саладин вытянул из поясной кобуры пистолет. Самый обычный штатный пистолет российской армии, восьмизарядный ПМ. Ловко выщелкнув из рукояти обойму с восемью тупоносыми патронами, искоса поглядывая на трущего запястья Кэпа, он один за другим вылущил семь из них в подставленную кепку, затем одним щелчком загнал магазин назад в рукоять оружия, скинул вниз флажок предохранителя и передернул затвор. Кэп смотрел на него со все возрастающим беспокойством, он кажется уже знал, что последует дальше, знал, но даже самому себе не хотел до конца признаваться в этом знании. Чтобы не накликать и так неизбежную беду, что ли? Однако, самые черные его предположения все же полностью оправдались.

— Держи, — Саладин протянул ему пистолет с одним патроном.

Рука автоматически сжала еще теплую, нагретую пальцами араба рукоять, ладонь почувствовала привычную, рождающую спокойствие и уверенность тяжесть оружия. Вот только сейчас никакого спокойствия и тем более уверенности Кэп не ощущал.

— Убей его, и мы тебе поверим, — равнодушно заявил Саладин, ткнув пальцем в сжавшегося на полу Колумбийца.

Кэп глянул на дрожащего солдата, вскинувшего на него молящие глаза, и отрицательно мотнул головой.

— Ему все равно не жить, — терпеливо пояснил Саладин. — А смерть от пули, легкая смерть. Подари ему легкую смерть, и мы тебе поверим.

Кэп дрогнувшей рукой поднял пистолет. В голове бушевал ураган, мысли теснились, обгоняя друг друга. Что делать? Выстрелить в этого урода? Нет, не успеть, он встретился взглядом с одним из арабов, притащивших Колумбийца и тот предостерегающе качнув головой, показал ему направленный в его сторону автоматный ствол. Точно, не успеть… Господи глупо-то как… Почти поверил… Уже думал, что все, пронесло… Тогда, значит, надо стрелять в себя. Вот тебе шанс. Не ты ли всего несколько минут назад мечтал об ампуле с ядом, хотел легкой смерти? Но теперь отчего-то даже одна мысль о возможности повернуть оружие против самого себя, казалась капитану невыносимой. Сбился нужный настрой, умелый психолог Саладин, подарил пленнику надежду, заставил поверить в то, что все уже позади, все благополучно обошлось. Расстаться с подаренной жизнью теперь уже не хватало душевных сил. Значит, придется стрелять в Колумбийца? Пистолетный ствол неуверенно потянулся к голове стоящего на коленях солдата.

— Давай, давай! Стреляй! Чего ты ждешь?! — по-русски кричали, подбадривая его столпившиеся вокруг арабы.

Им было весело, перед глазами игрался забавный спектакль, итогом которого в любом случае будет смерть. Одна, или две, это уж как получится. Где-то сбоку мелькнул хищно сверкнувший глазок видеокамеры. Так-то вот, они и про видеосъемку не забыли! Выстрели сейчас и после не отмоешься, до конца жизни с ними будешь, душу им продашь с потрохами. Не человеком тебе дальше жить, а травленым волком, волком-людоедом, которому обратной дороги уже никогда не будет. Но ведь Колумбиец все равно умрет! И так, и так ему не жить! Ему так даже лучше, хоть без мучений умрет, без издевательств… Это же простая арифметика, пусть лучше погибнет один, чем оба, правда ведь? Ну это же понятно каждому… Ну! Ну!! Ну!!! Палец на спусковом крючке, будто сам по себе, как бы нехотя, преодолевая невероятно сильное сопротивление, пополз назад.

— Тащ капитан! Тащ капитан! Не надо! Пожалуйста, не надо! — зачастил, дергая губами солдат. — Я все сделал, как вы говорили… Все… Правда. Они только меня одного взяли. Слышите, одного! Не надо, тащ капитан, пожалуйста! Не надо стрелять, тащ капитан! Тащ капитан!!!

— Стреляй! Ну! — голос Саладина хлестнул по нервам ударом бича.

— А-а! Суки! — в голос взвыл Волк, зажмуривая глаза и дожимая спуск.

Грохот выстрела ударил в уши невыносимым громом, будто не маленький пистолет стрелял, а, как минимум, мощная гаубица. Рукоять выскользнула из дрожащих обессиленных пальцев. Лязгнул о камень металл, потом послышался мягкий звук завалившегося тела. Весело загомонили арабы. Не открывая глаз Кэп тоскливо, по-звериному завыл, качаясь из стороны в сторону, выплескивая в обращенном к небесам стонущем вопле весь ужас, презрение к себе и запоздалое раскаяние… Вот только небеса оставались глухи к его мольбам. Может тот, кто все же есть там наверху, не слышал этот полный боли стон, был, чем-то занят, а может, ему просто не было дела до страданий маленькой ничтожной букашки, вдруг переставшей быть человеком.

— Ты чего орешь?! — грубый рывок за плечо встряхивает его, заставляет открыть глаза.

Вокруг темнота лишь слегка подсвеченная заглядывающими в открытое окно звездами. Лицо склонившегося над ним Фашиста, в этом освещении видится бледным размытым пятном, вовсе не заспанные, как обычно остро и проницательно смотрящие глаза, кажутся темными бездонными провалами.

— Чего орешь, говорю? Время два часа ночи. Спи, давай!

— Извини, кошмар приснился, — сипло, едва выдавливая непослушные звуки из сведенного судорогой горла, хрипит Волк.

— Ничего, бывает, дядя Жень… Что, мальчики кровавые в глазах?

— Да, что-то вроде… — теперь он уже лучше владеет голосом, и тот звучит почти спокойно и ровно. — Пойду, покурю на балконе, воздухом ночным подышу.

— Иди, иди, — соглашается Фашист. — Врачи советуют… Полезно.

Желанной ночной прохлады на огороженном витыми гипсовыми колоннами балконе, прилепившемся к стене маленького отеля на уровне второго этажа, Волк не нашел. Ночь дышала в лицо удушливым жаром, густо замешанным на вони канализации и гниющих отбросов. Оно и понятно, гражданское население давно покинуло обреченный город, бросив и свое имущество и дома. Лучше быть нищим, но живым, чем умереть на нажитом добре. В городе остались только, готовящиеся к обороне боевики, а им было не до таких мелочей, как вывоз мусора и ремонт давно забившихся стоков. Потому, учитывая летнюю жару, весь город просто тонул в тошнотворных запахах гнили и разложения. Вокруг ни огонька. Бинт-Джебейль спал, тревожно ворочался во сне, изредка вздрагивая от то и дело хлопавших где-то на окраинах выстрелов. Это шайки мародеров делили между собой добычу в брошенных жителями частных домах. В центр они старались не заходить, чтобы не нарваться на не жалующих их боевиков, потому на этих искателей чужого добра пока что никто не обращал особого внимания, лишь бы под ногами не путались.