Феня минуту помолчала и ответила: все жильцы и соседи говорят, что Граник был немножко тронутый еще до войны, а она до войны в этом дворе не жила, пусть спрашивают у тех, кто жил. Следователь посмотрел на нее пристально, как вначале, когда она только зашла, и сказал: Граник лежит в больнице, на Слободке, состояние тяжелое, его привезли из Дюковского сада — пытался повеситься.
В тот же день и на следующий милиция вызывала Орлову, Хомицкого, Дину Варгафтик и Клаву Ивановну. Беседа шла с каждым в отдельности, следователь предупреждал, чтобы говорили только правду, за ложные показания будут нести ответственность, однако, с какой стороны ни начинали, все сходились на том, что Ефим Граник всегда, еще с молодых лет, старался в своем поведении выделиться среди обыкновенных нормальных людей. Через день вызвали повторно Лялю Орлову, а потом больше уже никого не тревожили.
Товарища Дегтяря, хотя он чувствовал себя намного лучше и мог теперь самостоятельно двигаться по коридору, про новую выходку Ефима, конечно, не поставили в известность. Наоборот, Ляля сообщила, что весь двор, без исключения, стопроцентно подписался на новый заем, а насчет Ефима позволила себе выдумать небольшую подробность: как старуха Малая взяла Лизочку за руку, вместе зашли к нему, и у Ефима, в конце концов, заговорила гражданская совесть.
Однако, как ни скрывали, товарищ Дегтярь выписался из больницы и узнал всю правду. Дело было так: он зашел к Ланде, чтобы тот помог ему достать новое лекарство пантокрин, на которое пока еще в аптеках был дефицит. Ланда твердо не обещал, но сказал, что свяжется со своими терапевтами, а потом, без всякой связи, вдруг перешел к Ефиму Гранику, как будто Иона Овсеич полностью был в курсе дела. И теперь оставалось обсудить только детали.
Товарищ Дегтярь сказал, что он впервые узнал подлинную правду, но тем красноречивее выглядит вся история со всеми ее участниками. А самое главное здесь, конечно, линия самого Граника: хотел он того или не хотел, в своей подоплеке его поступок не вызывает сомнений.
— Не понял, — сказал полковник Ланда. — Какая подоплека и какие сомнения?
— Sapienti sat, Ланда, — Иона Овсеич привстал, опираясь ладонями на стол. — Разумному достаточно сказанного. В свое время ты учил латынь и должен помнить.
— Овсеич, — командирским голосом обратился полковник Ланда, — прошу говорить со мной по-русски: какая подоплека и какие сомнения, если по нашей вине едва не погиб человек?
Товарищ Дегтярь наклонил вперед голову, глаза смотрели исподлобья, губы по углам сильно опустились, глубокие складки легли до самого подбородка:
— Когда человек переходит трамвайную линию, иногда секунда решает судьбу. Но если человек, которого якобы затравили, накладывает на себя руки, и тут же, через секунду, обязательно находятся спасители, в этом может видеть счастливую случайность лишь тот, у кого аналогичная психология.
— Овсеич, — полковник Ланда сделался бледный, как полотно, — твоя болезнь служит тебе хорошую службу, но не надо злоупотреблять.
— Какая болезнь? — удивился товарищ Дегтярь. — Доктор Ланда поставил свой диагноз: не трепать другим нервы — и он гарантирует мне еще сорок лет.
— Не сорок, а двадцать, — поправил полковник, — но, конечно, я сильно завысил.
— Не вам, — Иона Овсеич провел пальцем дугу в воздухе, — не вам, доктор Ланда, выдавать мне индульгенцию на здоровье и жизнь! Обойдемся без вас.
Через два дня полковник Ланда позвонил товарищу Дегтярю, чтобы тот прямо с работы заехал в военный госпиталь, на улице Чичерина, возле парка Шевченко: там для него приготовлен пантокрин.
Старшая сестра передала Ионе Овсеичу флакон и сказала: пантокрин — сильный препарат, лучше принимать в условиях стационара. Иона Овсеич удивился: что значит лучше или хуже? Если надо в стационаре, значит, в стационаре, а если амбулаторно, значит, амбулаторно.
Сестра пожала плечами, на лице была небольшая растерянность, и взялась за свои дела.
Аня Котляр с Адей через день ездили на Слободку к Ефиму. В палату не пускали, но больной сам мог подойти к окну, спустить веревку, к которой привязывали передачу. Затем постоять и поговорить с посетителями. Правда, с Ефимом большого разговора не получалось, все вопросы были про здоровье, а кончалось тем, что он просто высовывал голову в окно, молча смотрел на Аню, Адю и улыбался, как тронутый.
В выходной день, когда Лизочка уже приготовила все уроки на понедельник, Аня хотела взять ее с собой на Слободку, но Тося не могла решить, хорошо это или нехорошо, и отложили до другого раза. Аня, как обычно, поехала вдвоем со своим Адей. Возле корпуса неожиданно встретили Зиновия, все двери были закрыты, он не знал, откуда начинать, и на каждом шагу возмущался.
Ефим, как только отворил форточку, приветливо махнул рукой Зиновию и сообщил, что недавно приходил старый Чеперуха. Насчет своего здоровья Ефим сказал, ничего, бывает хуже, а больше не удалось вытянуть из него ни слова. Зиновий всячески пытался расшевелить его, призывал Ефима Лазаревича тряхнуть стариной, Аня тоже упрашивала и подбадривала, но все усилия пропадали даром, и на душе делалось только тоскливее.
В город возвращались пятнадцатым трамваем и почти всю дорогу молчали, разговорились уже где-то в Лютеранском переулке, возле кирхи. Аня сказала, что больше всего опасается того момента, когда Ефима выпишут домой. Люди во дворе смотрят по-разному, а Дегтярь, конечно, захочет доказать, что он прав, и заставит всех думать, как он сам. Зиновий, в ответ, привел детскую присказку: кто хочет, тот делает губами. Нет, сказал Адя, тетя Аня здесь абсолютно права. Больше того, добавил он, можно ожидать, что Дегтярь еще будет искать сообщников Граника и наверняка найдет их.
— Ну, — сказал Зиновий, — тогда придется начинать с меня: первый раунд был со мной.
— Что за глупые шутки! — возмутилась Аня. — Ты думаешь, потерял ногу на фронте, так тебе уже все можно, все прощается!
Зиновий хотел немедленно ответить, но Аня схватила его за руку и просила помолчать: они так расшумелись, что пассажиры стали оглядываться. Адя засмеялся: а у наших пассажиров, как показывает статистика компетентных органов, неплохое зрение и неплохой слух.
Аня хлопнула Адю пальцами по губам, Зиновий спешно прикрыл рот ладонями, как будто опасался тоже получить.
— Мальчики, ой, мои мальчики, — тяжело вздохнула Аня, на глаза набежали слезы, она отвернулась к окну. — Я готова десять раз умереть, только бы вам было хорошо.
Адя возмутился, в этот раз не на шутку:
— А мы не хотим счастья, которое стоит кому-то жизни! На Тираспольской площади вышли из трамвая, Зиновий вернулся к прерванному разговору и сказал:
— Между прочим, кроме Ляли Орловой и Дины Варгафтик, в нашем дворе живет еще полковник Ланда.
— А что такое полковник Ланда? — повела плечами Аня. — У себя в госпитале он — большой начальник. Над своими больными.
Насчет визитов к Гранику Иона Овсеич был в курсе дела с первого дня и дал им четкую оценку: достаточно посмотреть, кто ходит, чтобы сделать вывод, который сам собой напрашивается. Степа Хомицкий и старуха Малая держались другого мнения: хорошо, что жильцы помнят своего соседа и заботятся о нем. Товарищ Дегтярь внимательно слушал и мог только удивляться, как охотно люди сами себе завязывают глаза, лишь бы на душе было спокойнее. Казалось бы, у тебя в доме, в твоем собственном дворе, прошли и Лапидис, и Настя Середа, и Котляр, рядом, по соседству, еще сегодня таятся всякие подонки типа Михоэлсов, Кацнельсонов, и все равно люди не хотят видеть дальше своего носа.
В отдельные моменты товарищ Дегтярь терял всякое терпение и готов был сравнить иных, даже из числа наших активистов, с людьми в упряжке, которым нужны плотные шоры, чтобы не глазели по сторонам, а шли прямой дорогой.
В больнице предупредили, что через пару дней Граника выпишут. Тося решила в этот раз поехать с Аней и взять с собой Лизочку. Но в последнюю минуту пришлось все переиграть: Лизочка устроила настоящую истерику и заявила, что не хочет ехать на Слободку, где сумасшедший дом и лежат одни сумасшедшие.
