Клава Ивановна засмеялась, слава богу, все обошлось, и сообщила доктору, что у Иосифа Котляра есть еще одна семья, а законная жена с первого дня на фронте. Доктор внимательно посмотрел на Иосифа и сказал: ну, тогда у молодого человека жизнь еще вся впереди.
Через два дня, как обещал доктор, мадам Лебедева со своей Ниной вернулись домой, райисполком дал им дополнительный срок, и Клава Ивановна объяснила: пусть скажут спасибо за отсрочку товарищу Дегтярю.
Вечером, хотя впереди оставалась целая неделя, мадам Лебедева сама зашла к Ионе Овсеичу и честно призналась, что раньше жили в Овидиопольском районе, село Аккаржа, муж бросил их с дочкой еще до войны, завел себе другую семью и никакой помощи от него не было.
— Можно полагать, — перебил Иона Овсеич, — регистрация с ним отсутствовала.
Мадам Лебедева ответила, что с таким сукинсыном она бы сама не пошла в загс, нехай горит, где он сейчас есть, огнем. А при румынах чуть с голоду не подохли, Нинка сказала: давай, мама, в Одессу переберемся — там на стирке можно кусок хлеба заработать. Вот так они три года из себя жилы тянули и ждали, когда наши вернутся, а то уже перестали чувствовать себя людьми.
— Лебедева, — опять перебил Иона Овсеич, — имеются данные, что ты и твоя дочь брали поденную работу у румынских офицеров, коммерсантов и властей, находясь круглые сутки бок о бок с ними, и не только как прачки.
Мадам Лебедева заплакала и сказала, все это брехня, на самом деле Нина не гуляла с офицерами, а с одним капралом, он обещал жениться и говорил, что большевики все равно победят и Советы придут обратно.
— Ну, а ты лично, — спросил Иона Овсеич, — все время верила и ждала или были перерывы?
Мадам Лебедева ответила, что она верила и ждала с первого дня до самого последнего, а когда Советы отступали и немцы дошли аж до Волги, она первая сказала своей Нинке: там их всех и потопят.
— Подожди, — остановил Иона Овсеич, — если ты так твердо верила, как же получилось, что твоя дочь гуляла с румынским оккупантом?
Мадам Лебедева повторила, что он был не такой, как другие, всегда вежливый, приносил продукты, имел свое хозяйство возле города Мойнешти, а все равно сволочь оказался: в сорок третьем году, как отправили на Дон, ни одного письма не прислал. Нинка была от него в положении, и такая взяла ее ненависть, что сама пошла к бабке и вытравила до последней крошки, хотя была уже на шестом месяце и могла пострадать. А евреев, как эта сволочь Настя Середа, не выдавали: кто спрятался, нехай себе прячется, кто имел чем откупиться — тому на здоровье. Мебель и вещи, какие застали у себя в квартире, все стоят на места, только шкаф притащили от доктора, который из другой парадной. Нина с самого начала говорила: приедет доктор — сразу позовем его, чтобы не гонял даром по городу.
— Лебедева, — обратился Иона Овсеич, — как я понимаю, тебе не очень хочется уезжать из Одессы?
— Товарищ Дегтярь, — обиделась женщина, — и чего вы так по-казенному: Лебедева, Лебедева. У меня есть имя: Феня.
— Значит, — повторил Иона Овсеич, — из Одессы ты не хочешь уезжать. Какой же выход, Феня батьковна? Котляр переходит в свою квартиру, дворницкую пока закрываем на ключ и передаем начальству.
— Товарищ Дегтярь, — мадам Лебедева раскраснелась и закрыла щеки руками, — если вы захотите, я могу оформиться на дворничку.
Иона Овсеич улыбнулся.
— Я вижу, Феня батьковна, ты думаешь, Дегтярь такой всесильный, что любое желание для него исполняется по щучьему велению.
Мадам Лебедева не ответила прямо, но поклялась здоровьем, что дурой, как тот раз, когда черт ее дернул облаять товарища Дегтяря, больше никогда не будет.
— Ладно, — подбил итог Иона Овсеич, — пока могу тебе сказать одно: ты очень правильно поступила, что откровенно нарисовала, как было на самом деле, и не крутила хвостом.
С понедельника Феню Лебедеву оформили на дворничку, Котляр переехал в свою квартиру, она — в свою. Клава Ивановна говорила, что не было нужды пороть горячку с Феней, а следовало еще присмотреться: человек, который так быстро нашел общий язык с румынами во время оккупации, требует хорошей проверки. Иона Овсеич отвечал, что он действовал не с бухты-барахты, кроме того, люди проверяются в работе, а уволить всегда успеем.
Первый месяц дал неплохие результаты, Клава Ивановна сама признавала, но в душе у нее все равно оставался черный осадок, и она талдычила свое: раз человек нашел общий язык с оккупантами, об этом никогда нельзя забывать.
Двадцать третьего октября, когда войска 3-го Белорусского фронта, под командованием генерала армии Черняховского, перейдя в наступление, вторглись на территорию Восточной Пруссии, то есть самой гитлеровской Германии, из военкомата пришло извещение, что старший лейтенант Котляр Пинхос Иосифович героически погиб в воздушном бою, сражаясь за Родину.
Иосиф целую ночь курил, наверно, три дюжины цигарок, Клава Ивановна сидела рядом и рассуждала вслух, надо поставить Аню в известность или лучше немного подождать. Наутро Иосифу сделалось плохо: сначала сильно разболелась голова, потом затряслась нижняя челюсть, и отнялся язык. Из поликлиники срочно вызвали доктора, он посмотрел и сказал: небольшой инсультик, главное, чтобы явления не нарастали. Если некому ухаживать, можно госпитализировать.
Первый день Иосиф пролежал дома, на следующий взяли извозчика, Дегтярь с Малой помогли спустить больного вниз и отвезли в горклинбольницу, нервное отделение, Феня Лебедева, только извозчик тронул, сказала вслед: жид — хитрый, хитрый, а Бог правду видит.
Клава Ивановна, когда узнала про Фенины слова, сказала, что за одно это надо поставить к стенке, и погрозила Ионе Овсеичу пальцем:
— Дегтярь, ой, Дегтярь, мы еще нахлебаемся.
— Малая, — одернул Иона Овсеич, — не перегибай: когда человека выселяют из квартиры, он не обязан за это любить и говорить спасибо.
— Дегтярь, ой, Дегтярь, — повторила Клава Ивановна, — а я говорю тебе: мы еще нахлебаемся.
От Ани Котляр пришло сразу два письма: ее госпиталь находится в Югославии, очень красивая страна, население встречает Красную Армию как родную, целуют, обнимают, каждый просит к себе в дом, люди вокруг радуются, она одна не находит себе места — за целый месяц от Саши было единственное письмо, а от Пети ни слова.
К Иосифу вернулась речь, но еще держалась большая слабость, и писать своей рукой он не мог. Клава Ивановна сама написала ответ, от жильцов дома передала Ане и всему госпиталю горячий привет и пожелание скорейшей победы над Гитлером; про Иосифа она сообщила, что на пальцах у него панарица, через пару дней пройдет — он сразу напишет.
Насчет пары дней Клава Ивановна немножко преувеличила, но через полторы недели Иосиф почувствовал себя значительно лучше и мог писать своей рукой, только почерк чуть изменился в худшую сторону. Про Петю он сообщил, что тоже давно не имел известий, а от Саши кладет в конверт письмо, которое почтальон принес буквально полчаса назад.
Палатный врач обещал выписать Котляра денька через три. Феня Лебедева по своему почину принесла несколько ведер воды и хотела сделать в квартире у больного уборку, но Клава Ивановна не разрешила и взялась сама, вдвоем с Тосей Хомицкой. Когда кончили уборку, квартира имела вид, как хороший танц-класс. В такой квартире, сказала Клава Ивановна, можно жить до ста лет, только бы не знать горя.
На другой день Клаве Ивановне передали извещение, что старший лейтенант Котляр Александр Иосифович героически погиб в воздушном бою, сражаясь за Родину.
— Нет! — закричала Клава Ивановна на весь двор. — Нет! Потом она бросилась на кушетку, вцепилась ногтями в дерево, Дина и Тося хотели ее поднять, она вцепилась еще сильнее и кричала, чтобы все убрались к чертовой матери и оставили ее в покое.
Иона Овсеич сказал, он сам поставит Иосифа в известность, надо только подождать, пока полностью восстановится здоровье.
Феня Лебедева качала головой и объясняла: от этой квартиры всем несчастье, а ей с Нинкой судьба, что успели оттуда выбраться.
