Перетащив тележку через переезд, они остановились у обочины шоссе. Мимо на огромной скорости промелькнула машина, и оба от испуга отпрыгнули назад. Оглянувшись несколько раз и удостоверившись, что больше машин нет, Харриет и Хилли покатили тележку через пустую дорогу, через пустыри, через коровье пастбище, изборожденное колеями от колес тракторов, и наконец прибыли к месту назначения. Целью их экспедиции была эстакада, проходящая над Лайн-Роуд. Никто не ходил по эстакаде, да и кому это было нужно? Она никуда не вела и начиналась ниоткуда.

Сначала они хотели спрятать кобру в лесу, но памятуя о своей неудачной охоте, побоялись лезть в лесные заросли с тяжелой корзиной. Можно было бы спрятать ее на одном из пустующих складов, но на всех зданиях, даже самых разрушенных, красовались надписи «НЕ входить».

Что ж, бетонная эстакада в этом смысле была идеальным местом для хранения кобры, к тому же с обеих сторон она была закрыта метровыми бортиками, за которыми можно было спрятаться от случайных прохожих (хоть и крайне маловероятных).

Сопя и пыхтя от напряжения, они втащили тележку на самый верх — здесь гулял приятный прохладный ветер, и Харриет подставила ему разгоряченное лицо. Хилли заметил, что она уже не выглядит такой несчастной, как раньше, и это почему-то наполнило его бесшабашной радостью.

Вдали раздался протяжный свисток паровоза.

— Матерь божья, — сказал Хилли. — Еще восьми часов нет!

Харриет не ответила, подошла к ограждению эстакады и, облокотившись на него, поглядела в сторону железной дороги. С головокружительной скоростью товарный экспресс вылетел из-за поворота, гремя колесами, пронзительно свистя и громыхая на стыках рельсов. А ведь не прошло и пятнадцати минут, как они везли тележку по этим самым рельсам! Колени у Хилли ослабели, а в животе стало холодно и пусто.

Змея в корзине дернулась, и оба вздрогнули и взглянули на нее.

— Ну что ты, милая, — примирительно обратилась Харриет к кобре. — Не волнуйся, все будет хорошо…

— Надо торопиться, — сказал Хилли. — Гроза собирается.

Вдвоем они стащили корзину с тележки и осторожно задвинули ее между мешками с цементом, оставленными рабочими. Харриет притащила еще один мешок с цементом и загородила корзину с третьей стороны. Потом они пошли на поиски маскировочных средств, для этих целей подошел пустой мешок из-под цемента, который они набросили на корзину сверху, закрепив вокруг камнями, чтобы его не унесло ветром. Отряхнув ладони о шорты, оба отступили назад, чтобы полюбоваться на творение рук своих.

— Ей тут будет хорошо, — неуверенно произнесла Харриет. — Змеям же не надо есть каждый день, правда? Надеюсь, она хорошенько напилась вчера.

Сверкнула молния, гораздо ближе, чем раньше, и следом за ней послышалось ворчание грома.

— Эй, давай вернемся длинной дорогой, — сказал Хилли, откидывая волосы со лба.

— Почему? Поезд из Чикаго еще не скоро.

— Через полчаса пойдет.

— Мы успеем.

— Как хочешь, — решительно заявил Хилли. — Я не собираюсь опять тащиться по путям. Я пойду по шоссе.

Последовало молчание.

— А что ты будешь делать с тележкой?

— Да здесь оставлю, она же мне не нужна.

— А если ее кто-нибудь найдет?

— Кто? Сюда никто не ходит.

— Ну ладно, пошли.

Они сбежали с эстакады, чувствуя, как ветер играет в волосах, и какое-то время бежали по инерции, пока не добежали до шоссе. Здесь они перешли на быстрый шаг.

— Эй, Харриет, — сказал Хилли, — спорим, я быстрее добегу до того столба?

Он чувствовал себя настоящим воином, грубым, мужественным, завоевателем планеты. К тому же Харриет уже не была такой напряженной и даже смогла пару раз улыбнуться его шуткам. Вприпрыжку они вбежали в город и тут, прячась в боковых улочках и скрываясь за помойными баками, дошли до здания кино.

— Фильм уже давно идет, — высокомерно сказала им девица за окном билетной кассы.

— Неважно, — ответил Хилли, протягивая ей два доллара.

Девица открыла пудреницу, проверила в зеркальце, все ли прыщи остались в наличии, и нарочито медленно пошла открывать им двери в зал. Как раз в этот момент они услышали пронзительный гудок — это подходил к станции пассажирский из Нового Орлеана.

— Когда-нибудь нам тоже надо будет туда прокатиться, — сказал Хилли, толкая Харриет в плечо. — Ну и вечерок!

Харриет отвернулась от него, скрестила руки на груди и оглядела улицу. Небо разорвал низкий рык грома, и в тот момент, как высокомерная девица открыла им двери в зал, на землю упали первые тяжелые капли дождя.

— Гам, ты сможешь сама вести «транс Ам»? — спросил Дэнни. Он был под кайфом и парил, парил так высоко над землей, что с этой высоты Гам казалась старым высохшим кактусом, красным кактусом в своем летнем платье с цветами. «Цветочный кактус, — сказал он себе, усмехнувшись, — красный бумажный кактус, сиди на месте, поняла?»

Гам, как будто услышав команду, несколько минут постояла на одном месте, жуя губами.

— Вести-то его не проблема, — сказала она наконец, — да только что-то уж больно низко он у тебя сидит. С моим артритом…

— Ладно, — пропел Дэнни с высоты птичьего полета, — я отвезу тебя в город, чтобы ты могла исполнить свой долг, да только машина от этого выше не сядет, ха-ха-ха…

— Ну что ж, — мирно сказала бабка, — давай отвези меня. Хоть немного отработаешь эти свои водительские права — мы на них и так чуть не разорились.

Медленно-медленно она протянула свою коричневую высохшую лапку и положила ее Дэнни на рукав, а потом поковыляла рядом с ним к машине — через двор, где Фариш, сидя на своем любимом стуле, разбирал на запчасти телефонный аппарат. Дэнни вдруг пришло в голову, что все в его семье особенные, все понимают природу вещей. Кертис видел в людях только хорошее, он был как сама Любовь; Юджин видел во всех Божье начало; он, Дэнни, мог проникать в мысли людей и даже иногда предвидеть будущее, а Фариш, по крайней мере до операции, знал, что движет и управляет людьми, и всегда умел этим пользоваться.

Гам не любила радио, и они какое-то время ехали в молчании. Дэнни с наслаждением слушал, как урчит мощный мотор его великолепной машины, представляя себе, как все части ее изящного металлического тела работают слаженно, как единое целое.

— Да, — безмятежно произнесла Гам, — я всегда боялась, что из твоей работы водителя ничего не выйдет.

Дэнни ничего не сказал, но воспоминание о днях, проведенных за рулем грузовика, больно кольнуло в сердце. На самом деле те дни, до второго ареста, были самыми счастливыми в его жизни — у него была работа, он был как все, уважаемый человек, играл на гитаре, вечерами болтался по барам, обнимался с девчонками. Когда это было? Всего три года назад, а кажется, целая вечность прошла с тех пор.

Гам вздохнула.

— Ну и хорошо, что так получилось, — сказала она, — а то ты так до смерти и водил бы этот грузовик.

«Ну и что? — хотел сказать ей Дэнни, — лучше, что ли, дома торчать целый день?» Бабушка всегда насмехалась над его работой.

«Дэнни не много ожидает от жизни, — говорила она. — И правильно, Дэнни, меньше будешь ждать, меньше расстроишься». Она была глубоко убеждена, что от жизни надо ждать как можно меньше, и это убеждение с детства вдалбливала в головы внуков.

«Человек человеку — волк» — еще одна мудрость Гам, которую Дэнни усвоил вполне крепко.

— Я вот говорила Рики Ли, — продолжала Гам, удовлетворенно складывая на коленях покрытые язвами и незаживающими ссадинами руки и разглаживая подол красного платья. — Когда он получил этот грант от баскетбольной команды в Дельте, помнишь? Он ведь тогда в колледж собрался, ни больше ни меньше. Так я и говорю ему: «И что теперь, ты будешь по ночам работать, чтобы скопить себе на жилье и еду, в то время как богатенькие мальчики будут насмехаться над тобой? Рики, ты слишком хорош для этого».

— Ну да, — пробормотал Дэнни, когда понял, что Гам ждет его реакции. Он помнил то время: Гам и Фариш вконец загнобили Рики Ли, так что он ушел из колледжа. И где же он теперь? В тюряге.