После прохладной, кондиционированной спальни ночной воздух дохнул ему в лицо застоявшимся жаром — на лбу выступила испарина, и волосы сразу прилипли к шее, но он мужественно бежал всю дорогу, а под конец даже лихо перемахнул через изгородь. Харриет ждала его на крыльце в своей любимой позе — обняв колени, положив голову на сцепленные руки.

Хилли вручил ей куриную ногу, которую стащил со стола, и Харриет принялась с жадностью ее обгладывать.

— Ты знаешь, в чем разница между щитомордником и гадюкой? — спросила Харриет. Ее губы в лунном свете поблескивали от жира.

— Мне всегда казалось, что разницы нет — все они одинаково мерзкие. — Ладони у Хилли были горячими, а сам он чувствовал себя так, словно температура у него поднялась как минимум на два градуса.

— Нет, это две разные породы. Вот водяной щитомордник и медноголовый щитомордник — один и тот же вид.

— А ты знаешь, что водяной щитомордник нападает, когда ему в голову взбредет, он совершенно непредсказуемый, — выпалил Хилли, довольный, что у него хватило ума за ужином подробно расспросить Пембертона о змеях. Сам Хилли панически боялся любых рептилий и даже картинки в «Энциклопедии» всегда пролистывал. — Ужасно агрессивная змея.

— А что, они все время живут в воде, на землю не выползают?

— Не знаю, наверное, выползают. А гадюки — это такие небольшие змейки, сантиметров шестьдесят в длину, тонкие, красноватого цвета, — повторил за братом Хилли. — Они воду не любят.

— А какую из них легче поймать?

— Наверное, гадюку, — сказал Хилли, хотя понятия об этом не имел. Всю свою жизнь он называл всех ядовитых змей гадюками, независимо от формы их головы, цвета и размера.

Харриет размахнулась и забросила кость в кусты крапивы, вытерла руки о свои грязные голые щиколотки и развернула салфетку, в которую был завернут кусок торта, также принесенный Хилли. Дети замолчали и некоторое время сидели не шевелясь, думая каждый о своем. Хилли думал о том, что двор Харриет и при свете дня выглядел каким-то заброшенным и что здесь всегда было холоднее, чем во дворах его друзей, и что ночью залитые неласковым лунным светом джунгли из некошеной травы и разросшихся кустов производили прямо-таки зловещее впечатление. Казалось, под этими иссиня-черными кустами кишмя кишат разные жуткие твари.

— Да, — задумчиво протянула Харриет, — видишь то место прямо рядом с изгородью? Прошлой зимой Честер нашел там целое гнездо небольших красных змей. Наверное, это были гадюки. Они сплелись в клубок, вот такой, — она нарисовала руками в воздухе круг размером с футбольный мяч, — и все замерзли, представляешь? На них был лед, серьезно.

— Так кто боится дохлых змей?

— А они не были дохлые, просто впали в анабиоз. Честер сказал, что они оживут, если их оттаять, понял?

— Фууу, гадость!

— Он их полил керосином и поджег. — Харриет передернулась, слишком неприятно было вспоминать, как заледеневшие гадюки внезапно ожили, то ли от огня, то ли действительно вернулись к жизни, и пытались высунуть свои острые головы из огненной ловушки. Но их тела накрепко примерзли друг к другу, и все они сгорели прежде, чем смогли оттаять и расцепиться. Бррр! До конца зимы на этом месте оставалась маленькая кучка жирной золы и клубок обгоревших позвонков.

— Но все было напрасно, — сказала она, рассеянно ковыряя торт. — Честер сказал, что от этих змей никогда в жизни не отделаться. Уж если им захотелось здесь жить, так они тут и останутся.

А Хилли с дрожью подумал о том, что он всегда прыгал через изгородь в этом самом месте. Босиком. Но вслух сказал:

— А ты знаешь заправку на старом шоссе? Ну, ту, где владелец — такой жуткий урод с заячьей губой? Он еще устроил себе этот, как его, «Приют рептилий»?

Харриет обернулась и уставилась на него не мигая.

— Ты что, был там?

— Ну да.

— Ты хочешь сказать, что твоя мама там заправляется?

— Да нет, конечно нет, — смущенно поправился Хилли. — Просто мы возвращались домой, когда уже стемнело, и бензина у нас было совсем мало, вот и пришлось там остановиться. А там такое! Даже крутой Пембертон примолк и вжался в спинку своего сиденья. Бог мой, Харриет, тот мужик, он был такой страшный, настоящий леший. Весь покрыт татуировками, изображающими змей, и шрамами, как будто его сто раз кусали. И у него совсем не было зубов — я чуть дуба не дал со страха, когда он на меня ощерился своими розовыми деснами. А на шее он держал настоящего удава и мне говорит: «Давай, погладь его».

— И что, ты погладил?

— А то! — Хилли до сих пор помнил ощущение холода в желудке, он не посмел возразить страшиле-лешему и тронул пальцем холодную кожу удава.

— Ну и как там, в «Приюте рептилий»?

— Противно, воняет рыбой. И знаешь что — он держит своих змей в аквариумах, их там штук двадцать расставлено вдоль стен. А еще больше змей просто валяются на земле как попало. Но самое удивительное, что они не уползают! Лежат себе смирненько, греются.

— Может, они больны? Нам не нужна больная змея.

Хилли вдруг охватило странное чувство. Вот эта девочка, его кумир, воинственная Харриет задумала отомстить за смерть брата и готова пожертвовать чуть ли не жизнью для достижения своей цели. А если бы Робин не умер? Он тогда был бы возраста Пембертона. Наверно, он дергал бы ее за волосы, или рылся в ее вещах, или смеялся над ней… И она бы вовсе не боготворила его, а может, даже ненавидела иногда, как Хилли ненавидит Пема…

Он собрал волосы в пучок на затылке и обмахнул рукой липкую от пота шею.

— Уж лучше пусть лежат себе смирненько, — заявил он. — Я тут видел по телику передачу про черную мамбу, так эта гадина вырастает до трех метров в длину, прикинь! А когда она завидит добычу, так поднимается вверх метра на два и чуть не летит по воздуху на своем хвосте, а когда настигнет, кусает прямехонько в лицо.

— А у твоего друга-лешего такая есть?

— У него всяких тварей полно, уверен, что и такая тоже имеется.

— Понятно. — Харриет замолчала, обхватив колени руками, и склонила голову. Черные волосы упали на бледное лицо, почти полностью закрыв его. Сейчас она была похожа на малолетнего китайского пирата.

— Знаешь, что нам еще нужно, — сказала она чуть позже. — Машина.

— Да, точно! — подхватил Хилли, но про себя выругался, — зря он когда-то хвастался ей, что умеет водить машину. Он искоса взглянул на подругу, потом перевел взгляд на звезды. «Нет», «не могу», «не получится» — таких слов Харриет не признавала в принципе. Он не раз видел, как она бросается в бой с яростью одержимого — наскакивает на парней вдвое выше себя, прыгает с крыш и заборов, кусается и лягается до последнего, даже если ее уже серьезно прижали. Но потом он подумал о змеях, что копошатся и извиваются в «Приюте рептилий», представил себе их красноватые, покрытые пестрым рисунком мускулистые тела, и ему стало не по себе.

— Харриет, — тихо пробормотал он, — а не легче все же предоставить это дело полиции?

— Намного легче, — не поворачиваясь к нему, отчеканила Харриет. Вот за это он любил ее больше всего — в ней не было ни капли сонной дремоты, она всегда была сосредоточена и сжата как пружина, казалось, напой ей любую мелодию и она тут же повторит ее за тобой такт в такт не моргнув глазом.

— Ну, тогда, может быть, так и сделаем? Позвоним из автомата, скажем, что знаем, кто убил твоего брата. Я умею говорить в точности как старуха.

Харриет посмотрела на него так, будто он лишился рассудка.

— Почему я должна позволить чужим людям убить его? Это мое дело. — Ее лицо стало таким неприятным, что Хилли поспешно отвернулся. По правде говоря, он был готов сделать все, о чем бы она ни попросила, и они оба прекрасно это знали.

Гадюка была маленькая, не больше полуметра, самая маленькая из пяти змей, которых Хилли и Харриет обнаружили утром следующего дня. Она лежала не шевелясь, изогнувшись буквой S, среди сухой травы в самом конце нового, строящегося квартала «Дубовая роща» недалеко от Загородного клуба.