Если И. В. Морозов склонен был видеть причину затоваривания солженицынских произведений в них самих, то их автор во всем обвинял директора ИМКА-пресс. В такой ситуации Б. Ю. Физ вынужден был поставить вопрос об оставке И. В. Морозова и начал переговоры с его преемником Владимиром Ефимовичем Аллоем (41).

Вспоминая эти события, В. Е. Аллой называл еще одну причину активности А. И. Солженицына. «По-видимому, — писал он, — самое время сказать несколько слов о… наступлении Вермонта на сложившуюся систему эмигрантских институций. Отношения с „третьей эмиграцией“ у Александра Исаевича были достаточно сложными. Обвинив практически всех уехавших в дезертирстве и предав анафеме „демдвиж“, Солженицын всячески подчеркивал свою неприязненность к самим принципам и идеям правозащитников, а тем более к идее свободы выезда из страны — что естественно не могло вызвать сочувствия в среде эмигрантов. Соотвественно воззрениям Александра Исаеевича следовало менять всю систему контрпропаганды, построенной на совершенно чуждых ему началах. А для этого надо было прежде всего подчинить структуру, за нее ответственную, а уж затем решать „кадровые вопросы“» (42).

Между тем, отмечал В. Е. Аллой, «финансовое положение ИМКИ к середине 70-х было катастрофическим». Только А. И. Солженицыну издательство задолжало 400 тыс. франков. Совет РСХД раскололся (43). «В середине весны [1978] Никита передал вердикт: если Совет не решит судьбы Морозова, Солженицын не только покидает ИМКУ, но и забирает все свои деньги и, главное, требует немедленной выплаты долга» (44). Вместе с тем, по свидетельству В. Е. Максимова, Александр Исаевич заявил о своем намерении «лишить публикаторов издательских прав на его сочинения. Потеря таких прав для ИМКА-пресс означала не только потерю лица, но и значительные материальные убытки» (45).

«С этим „убойным“ доводом в кармане, — вспоминал В. Е. Аллой, — и прислал Александр Исаевич на главную баталию своего полномочного министра иностранных дел — жену» (46). Это значит, что Наталья Дмитриевна не подтвердила мнение мужа о его готовности поддержать отставку И. В. Морозова, а привезла его ультиматум о необходимости такой отставки. Факт подобного ультиматума признает и Александр Исаевич: «…сам я очень расскаиваюсь, что вмешался в эту внутреннюю перетасовку в Имке — угрозой больше не печататься в ней при Морозове» (47).

Лукавит Александр Исаевич и в другом отношении. «Иван Васильевич, — писал В. Е. Максимов, — чтобы спасти издательство, повиновался, пошел на жертву, хотя ему было только без трех месяцев 59 лет, а во Франции пенсия выдается в 65 лет. Издательство не приняло на себя обязательство полностью обеспечить ему шесть лет, остающиеся до права на пенсию» (48).

В разгар этого конфликта 15 апреля 1978 г. скоропостижно от разрыва сердца скончался Борис Юльевич Физ (49). 5 ноября, лишившись прежнего источника доходов и оказавшись не у дел, повесился И. В. Морозов (50).

Директором издательства стал В. Е. Аллой, директором книжного магазина — Алик Хананий, директором антикварного магазина — Юрий Николаев. Как ехидно отмечал А. Флегон, все трое выехали из СССР в Израиль, но вместо земли обетованной оказались во Франции (51).

Еще в мае 1975 г., сообщает А. И. Солженицын, «какой-то швейцарский журналист Петер Холенштейн, уже не знаю, подставной или нет, пишет мне в Цюрих, что ему доставлены документы большого интереса и вот он посылает мне копию одного: прежде чем его опубликовать, он, дескать, по добросовестности журналиста, хотел бы знать о нем мое мнение. В позднейшей переписке он сообщил мне, будто подбрасывалось целое собрание таких подделок — часть — через видного функционера ГДР» (1).

«Видный функционер ГДР» — это, по всей видимости, член ЦК СЕПГ Генри Тюрк, который в это время проявил «интерес» к А. И. Солженицыну и в связи с этим не только побывал в СССР, но и интервьюрировал здесь Н. Д. Виткевича. Не исключено, что во время этой поездки в его распоряжении оказались те самые документы, о которых мы узнаем из воспоминаний А. И. Солженицына, и которые через него ушли на Запад (2).

Получив копию упомянутого документа, представлявшего, по свидетельству А. И. Солженицына, сфабрикованный от его имени лагерный донос 1952 г., он сразу же, 18 мая 1976 г. передал его телеграфным агенствам, охарактеризовав как фальшивку (3). «И, — пишет он, — ждал. Ждал, что начнут доказывать, настаивать, другие подделки совать. Нет! Трусливо подобрали растянувшиеся хвосты. Вместо бомбы вышла хлопушка» (4).

В то же 1976 г. в Лондоне появились воспоминания Ильи Зильберберга «Необходимый разговор с Солженицыным», в центре которых была история с изъятием «архива» А. И. Солженицына осенью 1965 г. Особое внимание автор воспоминаний обращал на то, что Александр Исаевич, а затем «Литературная газета», почему-то утверждали, что архив был обнаружен на квартире Теушей, между тем, как Александру Исаевичу с самого же начала было известно, что КГБ изъял его на квартире И. И. Зильберберга (5). У читателей этих воспоминаний невольно возникал вопрос: откуда «Литературной газете» был известен факт подобного обыска. И невольно напрашивался ответ: только от КГБ. Неужели Александр Исаевич озвучивал версию, которая исходила из этого учреждения?

Тогда же в 1976 г. в Дании вышла брошюра К. С. Симоняна «Кто такой Солженицын?», в которой ее автор, характеризуя свои взаимоотношения со знаменитым писателем и, объясняя причину прекращения дружбы с ним, связывал это с тем, что А. И. Солженицын оклеветал его как на следствии в 1945 г., так и позднее в 1952 г., дав неверные показания (6). Правда, у читателей брошюры невольно возникал вопрос: если все это являлось правдой, почему ни в 1945 г., ни в 1952 г. К. С. Симонян не был арестован?

Прошло еще полтора года, и 15 февраля 1978 г. во втором номере гамбургского журнала «Neue Politik» появилась статья «Советская служба безопасности. Сообщение провокатора Ветрова — он же Александр Солженицын. Из посмертных документов Франка Арнау». Здесь был опубликован тот самый донос, якобы написанный А. И. Солженицыным 20 января 1952 г. и подписанный кличкой «Ветров», который начал циркулировать еще весной 1976 г. (7).

Вот его текст:

«В свое время мне удалось по вашему заданию сблизиться с Иваном Мегелем. Сегодня утром Мегель встретил меня у пошивочной мастерской и полузагадочно сказал: „Ну, все, скоро сбудутся пророчества гимна, кто был ничем, тот станет всем“. Из дальнейшего разговора с Мегелем выяснилось, что 22 января з/к Малкуш, Коверченко и Романович собираются поднять восстание. Для этого они уже сколотили надежную группу, в основном, из своих — бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски. Мегель рассказал, что сподвижники Романовича и Малкуша из 2, 8 и 10 бараков должны разбиться на 4 группы и начать одновременно. Первая группа будет освобождать „своих“. Далее разговор дословно: „Она же займется и стукачами. Всех знаем. Их кум для отвода глаз тоже в штрафник затолкал. Одна группа берет штрафник и карцер, а вторая в это время давит службы и краснопогонников. Вот так-то“. Затем Мегель рассказал, что 3 и 4 группы должны блокировать проходную и ворота и отключить запасной электродвижок в зоне.

Ранее я уже сообщал, что бывший полковник польской армии Кензирский и военлет Тищенко сумели достать географическую карту Казахстана, расписание движения пассажирских самолетов и собирают деньги. Теперь я окончательно убежден в том, что они раньше знали о готовящемся восстании и, по-видимому, хотят использовать его для побега. Это предположение подтверждается и словами Мегеля „а полячишка-то, вроде, умнее всех хочет быть, ну, посмотрим“.

Еще раз напоминаю в отношении моей просьбы обезопасить меня от расправы уголовников, которые в последнее время донимают подозрительными распросами.

20.1.52. Ветров».

На донесении сверху написано: «Сов. секретно. Донесение с/о Ветров от 20/I -52 г.» Чуть ниже под углом: «Доложено в Гулаг МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Еще ниже: «Е.А.» и под донеснием: «Верно: Нач. отдела режима и оперработы Стожаров» (8).