1968 г. был знаменательным для А. И. Солженицына не только потому, что он завершил и отослал за границу «Архипелаг», не только потому, что к зарубежному читателю пошли два его главных произведения, не только потому, что его фамилия оказалась в списках кандидатов на Нобелевскую премию, но и потому что у него появилась новая помощница — Н. Д. Светлова.

Как мы знаем для начала он предложил ей взять на себя перепечатку романа «Круг-96». «Наташа, — пишет он, — взялась охотно (хотя — кончала математическую аспирантуру, вела практикум со студентами, времени льготного было у нее — два вечерних часа, когда 6-летний сын уже спать ляжет. Но напечатала за 4 месяца», т. е. за сентябрь-декабрь 1968 г. «И встречу на 4-5-ю я, в благодарности и доверии, положил ей руки на плечи… И… стала она, Алей, моей второй женой» (1).

Наталью Дмитриевну отличало от Натальи Алексеевны и то, что она вращалась среди столичной интеллигенции, и то, что у нее было много знакомых в диссидентских кругах, и то, что она имела связи с иностранцами.

Случайно или нет, но именно в 1968 г. происходит расширение связей с зарубежьем и у самого Александра Исаевича. До этого, если верить ему, единственным человеком, через которого он имел выход за границу, являлась Н. И. Столярова. Не ранее лета — не позднее осени 1968 г. у него появился новый канал связи, который он условно обозначает «Барабанов-Дурова» и связывает его появление с именем А. В. Меня (2).

«Отец Александр, — вспоминает А. И. Солженицын, — был духовным руководителем тогда еще небольшого ищущего направления в подсоветском православии, вел неофициальные семинары и направлял группу молодежи» (3). «Главным организатором» это группы был Евгений Викторович Барабанов, о котором нам известно, что он родился в Ленинграде в 1943 г., являлся сыном директора военного завода в Москве, закончил МГУ по специальности искусствоведение и работал в Музее А. С. Пушкина (4).

«…Мы, — пишет Александр Исаевич, — познакомились („закоротились“) непосредственно с ним у о. Александра Меня, уговорились о передачах канала — и дальше, для большей безопасности канала и всей их группы, не только я сам почти никогда не встречался с ним, всего три раза в четыре года, но мало встречалась и Аля: надо было опять найти множитель, затрудняющий поиск, — еще одно промежуточное звено, чьи встречи и с Алей, и с Барабановым были бы естественны. На эту роль она избрала одного из своих друзей и крестного отца своего старшего сына, Диму Борисова» (5). Вадим Михайлович Борисов родился в 1945 г. и происходил из семьи «крупного советского чиновника». Закончив исторический факультет МГУ, он в рассматриваемое время учился в аспирантуре Института истории АН СССР (6).

Так, констатирует А. И. Солженицын, возникла «цепочка: Дима Борисов — Женя Барабанов — и дальше кто-то во французском посольстве, кого мы не знали и условно называли „Вася“ (с опозданием открыл мне Барабанов, что „Вася“ — это она и притом монахиня)». Имеется в виду Анастасия Борисовна Дурова, или Ася (7).

Тогда же Александр Исаевич заочно познакомился с преподавателем Сорбонского университета Никитой Алексеевичем Струве. В рассматриваемое время он был одним из редакторов небольшого журнала «Вестник Русского студенческого христианского движения», который печатался парижским издательством ИМКА-пресс (8). Характеризуя Н. А. Струве, А. И. Солженицын отмечает особую его роль в установлении связей между редакцией «Вестника РСХД» и пробуждавшимся религиозно-православным движением в СССР (9).

В 1968 г. свои услуги в качестве связной предложила Элизабетта Маркштейн, которую Александр Исаевич на русский манер стал называть Лизой. «Той осенью Лиза, — читаем мы в «Теленке», — дерзко приехала на мою дачу в Рождество, а я — жег осенние листья. Сели у костра — невероятно — вот тут мы недавно кончали „Архипелаг“, и вот человек из-за границы, искренний и умный доброжелатель, который готов все двигать» (10).

Так А. И. Солженицын подошел к своему 50-летию.

8 декабря А. И. Кондратович записал в дневнике: «11-го — 50-летие Солженицына. Уже начинается кампания, которая вряд ли принесет пользу Александру Исаевичу… К Лакшину пришли два каких-то студента. Принесли два перепечатанных на машинке тома „Солженицын в советской критике“. Отлично переплетено, с виньетками и заставками. Везут Солженицыну» (11).

«Вечером 10 декабря», вспоминала А. Н. Решетовская, «наш скромный праздник» (12). В день рождения «утром, — писала Л. А. Самутину ее мать Мария Константиновна, имея в виду своего зятя, — поехали к его комнате со столиком, на котором были установлены все подарки» (13). Упомянутый столик на колесиках тоже был подарком. Впервые на такое чудо Александр Исаевич обратил внимание весной 1968 г. на ленинградской квартире Л. А. Самутина. Тогда же Александру Исаевичу приглянулся у Л. А. Самутина и старый дубовый письменный стол размером полтора на три метра. Понравился настолько, что Леонид Александрович тоже решил подарить его писателю вместе со столиком на колесиках (14).

10 декабря на имя А. И. Солженицына пришло 107 поздравлений (15). 11-го — еще 207 (16). «…отказали чумные кордоны, прорвало запретную зону! — пишет Александр Исаевич. — И — к опальному, к проклятому, за неделю вперед, понеслись в Рязань телеграммы, потом и письма, и меньше „левых“, больше по почте, и мало анонимных, а все подписанное. Последние сутки телеграфные разносчики приносили разом по 50, по 70 штук — на дню-то несколько раз! Всего телеграмм было больше пятисот, писем до двухсот, и полторы тысячи отдельных личных бесстрашных подписей» (17). Об этом сообщала Л. А. Самутину и Мария Константиновна: «…вот уже второй день после 11-го, а телеграммы текут и текут — уже подбирается к числу 500… А ведь во многих телеграммах не одна подпись — в одной, например, 50 подписей» (18).

Можно было бы ожидать паломничества и на квартиру опального писателя. Однако, как констатировала Мария Константиновна, этот «день провели в основном в кругу близких» (19). Не было даже самых ближайших друзей. На это обстоятельство обратила внимание А. М. Гарусева: «Очень показательно, что когда ему исполнилось пятьдесят лет, когда шли бесконечные поздравительные телеграммы или когда ему присудили Нобелевскую премию и опять шел поток телеграмм, за праздничным столом собралось всего пять-шесть человек и, что характерно, это были одни женщины, мужчин в его доме мы почти никогда не встречали» (20).

А. М. Гарасева не указала персонально присутствовавших 11 декабря 1968 г. за праздничным столом в квартире Солженицына (21), но определить их нетрудно. Эти «пять-шесть человек» были: Александр Исаевич, Наталья Алексеевна, Мария Константиновна, сестры Мария Николаевна и Нина Николаевна, и Вероника Штейн, которая специально приехала из Москвы (22).

12 декабря А. И. Кондратович записал в дневнике: «Ужасно огорчило письмо Солженицына (в „Литературную газету“ — А.О.), которое показал А. Т. Выясняется, что он до юбилея (иначе А.Т. не получил бы письмо сегодня, на второй день после 50-летия) разослал под копирку это письмо. У А.Т. тоже письмо из-под копирки, без подписи. Мог бы и подписать! А смысл письма в „ЛГ“ сводится к тому, что, конечно, вы, „ЛГ“, не опубликуете мое нижеследующее послание, однако я его вам предлагаю. А послание такое: он благодарит всех, почтивших его юбилей и готов отдать себя „служению читающей России“. А.Т. и все мы удивлены и обескуражены… Солженицын, умный человек, выглядит во всем этом смешным. Разослать до юбилея? Значит быть уверенным, что последует поток поздравлений? А если его не будет?» (23).

Значит, знал, что будет. Потому, что весь этот поток телеграмм был хорошо организован. В частности, подготовкой к юбилею писателя за границей, откуда тоже пришли телеграммы, занималась О. Карлайл (24).

Одновременно с этим она продолжала готовить почву для издания «Архипелага». Однако, как ей стало известно потом, именно в это время в книге были обнаружены серьезные недоделки. В результате потребовалась ее дальнейшая доработка (25). В чем именно она заключалась, мы можем узнать из «Теленка». «Аля — пишет А. И. Солженицын, — настояла сделать и успела провести в уже оконченном „Архипелаге“ большую работу по проверке и правке цитат, особенно ленинских, которые я впопыхах работы брал из разных изданий, а вернее — вторично перехватывал из коммунистических книг, сам не имея времени на библиотечную проверку, получался ералаш (подпольный писатель, считал я себя несколько свободным от обычных библиотечных требований — зря и ошибочно)» (26).