— Неелов тоже не даст промаха в туза.

— А тут дал.

— Да расскажи толком, все по порядку…

Лакей подал первое блюдо завтрака.

Николай Герасимович принялся за еду, что, впрочем, не помешало ему довольно обстоятельно рассказать свою встречу с Нееловым и Любовь Аркадьевною, приезд Долинского и Елизаветы Петровны Дубянской, бегство Неелова из Москвы, дуэль в его усадьбе и оригинальную свадьбу тяжело раненого.

И Гемпель, и Кирхоф слушали все это с величайшим вниманием и видимым интересом.

— Надо вспрыснуть здоровье новобрачных, — заметил барон Гемпель.

Подозвав слугу, он приказал заморозить бутылку шампанского.

— Ты познакомился, значит, с Елизаветою Петровною Дубянскою? — сказал, между прочим, барон Гемпель, когда первая бутылка шампанского была распита и завтракающие принялись за вторую, потребованную Савиным.

— Да, очень милая девушка, а что?

— Она тоже ведь героиня романтической истории…

Николай Герасимович навострил уши.

— Вот как, какой? — сказал он деланно равнодушным тоном.

— Ты разве не слыхал о растрате сорока тысяч рублей в банкирской конторе «Алфимов и сын»?

— Что-то, кажется, читал, но не обратил внимания…

— Так видишь ли, в растрате обвиняется кассир… — повторил Гемпель.

— Ну, ну…

— В него влюблена была эта самая Дубянская, бывшая компаньонка Любовь Аркадьевны Селезневой.

— Вот как?..

— А в нее, в свою очередь, влюбился по уши Иван Корнильевич Алфимов, сын Корнилия Потаповича Алфимова, нашего финансового туза и гения, и совладелец с ним банкирской конторы «Алфимов и сын», где была произведена растрата кассиром, соперником молодого хозяина…

— Это интересно, совсем банкирский роман…

— Вот теперь и неизвестно, виноват ли на самом деле кассир, или это подстроено, чтобы устранить его с дороги к сердцу молодой девушки и очистить эту дорогу для банкирского сына.

— Ужели это возможно?

— А ты откуда свалился, что находишь, что это невозможно… Тут, брат, вмешался наш «общий друг», — барон потрепал по плечу Кирхофа.

— Какой такой? — спросил Николай Герасимович, между тем как Григорий Александрович укоризненно посмотрел на Гемпеля.

— Ишь ведь у тебя язык-то, как только тебе попадет лишний стакан шампанского… — заметил Кирхоф.

— Ну, что из этого, ведь Савин свой… — оправдывался барон.

— Какой же это ваш общий приятель? Может быть, и мой?.. — повторил Савин.

— Не знаю, знаешь ли ты его? Граф Стоцкий…

— Я знал в Варшаве одного графа Стоцкого… Сигизмунда Владиславовича…

— Он самый… Такой, брат, человек, что другого человека наизнанку выворотит, все рассмотрит, опять выворотит и с миром отпустит… Каждого вокруг пальца обернет, так что он и не опомнится…

— Вот какой он стал… — удивился Николай Герасимович. — Я его не знал таким. Впрочем, он тогда был моложе… Красавец собою?

— Да, недурен…

— Да что я говорю… Помните в Париже, вы увидели у меня его портрет, — обратился Савин к Кирхофу, — и тогда же пересняли, сказав, что он напоминает вам вашего брата или родственника, не помню уже?..

— Да, да, припоминаю… — уже совершенно смущенно подтвердил Григорий Александрович.

— Где он живет?.. Мне так бы его хотелось видеть… Нам многое с ним можно вспомнить из дней невозвратной юности…

— Он живет на Большой Конюшенной. Барон Гемпель назвал номер дома и квартиры.

— Сейчас же после завтрака поеду к нему, — сказал Николай Герасимович.

— Едва ли вы его теперь застанете… Если он не приехал сюда, значит уехал куда-нибудь по делу, — как-то странно заторопился Григорий Александрович Кирхоф.

— Ну, не застану, так не застану… Узнаю, когда он будет дома.

Вторая бутылка шампанского была опорожнена, и собеседники вышли из-за стола, а затем и из ресторана.

— Пройдемтесь, мне с вами надо переговорить, — шепнул Кирхоф Савину, когда они одевались в передней ресторана.

Николай Герасимович не удержался от довольной улыбки.

Начало дела шло блестящим образом.

Один спьяна проболтался более, чем следовало, другой, видимо, смущен и прямо лезет в петлю, которую, если заблагорассудится, может накинуть на него он, Савин, накинуть и затянуть.

Это не помешало Николаю Герасимовичу окинуть говорящего вопросительно-недоумевающим взглядом.

Савин оставил экипаж в распоряжении Мадлен де Межен и пришел к Кюба пешком.

По выходе из ресторана барон Гемпель сел в свою изящную эгоистку и укатил, простившись с Кирхофом и Савиным.

— На улице говорить неудобно, не проедете ли вы ко мне? — заискивающе начал Григорий Александрович, жестом приглашая Николая Герасимовича сесть в поданную уже к подъезду ресторана изящную полуколяску, запряженную кровным рысаком.

— Простите, но я хотел заехать к графу.

— Именно раньше мне надо переговорить с вами… по поводу Стоцкого, — спешно перебил Кирхоф.

— Что такое? Что с ним?

— Ничего особенного, но поверьте, вы узнаете много интересного и не пожалеете о подаренном мне часе.

— Вы дразните мое любопытство… Извольте… Поедемте.

Савин ловко вскочил в экипаж.

За ним уселся Григорий Александрович.

Когда они через каких-нибудь полчаса уже сидели в кабинете Кирхофа, последний начал таинственно:

— Вы хотели ехать сейчас, Николай Герасимович, к графу Сигизмунду Владиславовичу Стоцкому, чтобы повидаться со своим товарищем юности?

— Да… Но в чем же дело? — нетерпеливо сказал Савин.

— Вам не придется повидать его.

— Почему? — широко раскрыл глаза Николай Герасимович.

— Потому, что он не тот, который изображен на вашем портрете. Между ними нет никакого сходства.

— Странно… Ужели такое совпадение имени, отчества и фамилии и, кроме того, насколько мне известно, молодой граф Стоцкий был последний представитель своего рода.

— Действительно, других графов Стоцких нет. И этот один…

— Куда же девался другой?

— Его нет в живых.

— Послушайте, это становится интересным…

— И, несмотря на это, я попрошу вас ограничиться только этими сведениями, — заметил Кирхоф.

— Вы смеетесь надо мной… Нет, я это дело разузнаю.

— Напрасно… вы мне нанесете этим большой ущерб, а себе не доставите никакой прибыли, кроме удовлетворения праздного любопытства.

— Какое тут праздное любопытство! — воскликнул Савин. — Товарищ и друг моей юности оказывается подмененным… Его нет в живых, а по Петербургу гуляет другой граф Стоцкий, быть может, самозванец, воспользовавшийся бумагами покойного… Хорошо праздное любопытство!

— Допустим даже, что вы были близки к истине. Что же из этого?

— Как что? Надо уличить негодяя, сорвать с него маску.

— Зачем?

— Зачем? Зачем?.. Да хотя бы в память покойного…

— Ведь этим вы его не воскресите.

— Понимаю, но…

— И нет тут никаких «но»… Если же вы будете молчать до поры до времени, я даже не прошу молчания навсегда, то… Вот что, я не так прост, как выгляжу. Я следил за выражением вашего лица, когда говорили о деле этого кассира Сиротинина, и понял, что, несмотря на то, что вы небрежно уронили: «Читал что-то в газетах», — вы интересуетесь этим делом. Отвечайте же прямо, правда?

— Положим, что правда.

— Тогда согласиться на мое предложение вам прямая выгода… Я буду весь к вашим услугам и сообщу вам поболее, чем этот болтун Гемпель, который в сущности ничего не знает… Слышал, что называется, звон, да не знает, где он…

— А вы?

— Я в курсе этого дела и могу помочь в нем, а главное, доставлю вам помощь и графа Стоцкого…

— Его помощь!

— Да…

— Каким же образом?

— Да все равно… Ведь вы неизбежно столкнетесь с ним в Петербурге, в нашем кружке, но мне хотелось бы, чтобы представил вам его я… Будете вы молчать или не будете, он все равно в ваших руках.

— Почему?

— Потому что он знает, что вы знали настоящего графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого.