Я молча слушал исповедь друга, мое сердце сжималось болью. Я понимал, ему необходима эта исповедь, потому что удерживать все в себе у него уже не было сил, столько всего накопилось. Я бы так открыться никогда не смог. Что-то давно во мне зажалось и никак не разжималось, торчало, как вбитый ржавый гвоздь. Я боялся, что кто-то посторонний может узнать мои страхи, и поэтому хранил их у себя в душе за семью замками.

– Я стал у них брать деньги, если с этим возникали трудности, угрожал. Их нетрудно напугать, почти все они трусы.

– Как ты выдержал такой образ жизни, я бы давно на себя руки наложил, – признался я.

– Это образ жизни как меня выдержал? – Валерка грустно улыбнулся. – Мне казалось, что в моей жизни уже ничего не может произойти светлого. И вот появился ты, – Комар некоторое время выждал, словно подбирая слова. – Неправда, что яблоко от яблони недалеко падает. У меня будет другая жизнь, вот увидишь, – он немного помолчал. – Я обещаю, что с этим завяжу, слово пацана! – Валерка замолчал, плотно сжав губы, в глазах его поблескивал проникающий через окно свет. – Знаешь, как тяжело, когда тебя презирают! Иногда мне казалось, что вся моя жизнь похожа на истерзанный клочок туалетной бумаги.

– Ты меня тоже сильно изменил, – расчувствовался я. – Благодаря тебе я стал жить! Раньше я просто существовал, считая, что так живут все. Со мной дома никто не считался, я был обязательным приложением для своей семьи: квартира, машина, дача и я, единственный ребенок. Все как у приличных людей. Я не имел слова в своей семье, но стоило мне однажды сказать правду, и меня выбросили на улицу, как не нужную вещь. После этого я понял: правда, не всем нужна, и не все хотят ее слушать. Только, живя у тебя, я понял, что мы живем под стеклом, под искажающим стеклом.

– Хорошо, что ты это понял, – приглушенно произнес Валерка.

– И еще, – я на секунду замялся. – Комар, не надо стыдиться своего прошлого. Пошли его далеко. Ты для меня всегда будешь другом!

Валерка преданно посмотрел на меня. Мы понимали, что такой возможности выговориться у нас больше может и не быть. Не знаю, какая сила заставила меня сделать то, что я сделал. Я обнял Комара за плечи и прижался к нему. Бледная усталая улыбка озарила его лицо. Я вспомнил девиз нашего класса, написанный большими печатными буквами в классном уголке: «Когда мы едины – мы непобедимы!» Мне очень хотелось, чтобы так было и в реальной жизни.

Как и все дурные дни, этот день начинался хорошо и был полон обещаний. Целое утро стояло холодное апрельское солнце, про которое говорят: светит, да не греет. Я поднялся раньше обычного, сварганил две яичницы: для себя и Валерки. Мы поели и пешком потопали в Пентагон. Настроение было хорошее.

Во время русского в класс вошел Кузнечик.

– Тихомиров, к директору, – коротко сказал он.

Душа ушла в пятки, в живот будто двинулось что-то холодное, я почувствовал внезапную тошноту и слабость. От паники у меня засосало под ложечкой. Все понял, как только увидел усыновителей. По их виду было видно, они настроены решительно и воинственно. Напротив них сидели две женщины: одной было лет сорок, приятная на вид, в погонах капитана милиции; другая чуть моложе и эффектнее.

Директриса достаточно приветливо показала мне на стул.

– Евгений, – обратилась ко мне женщина в погонах. – Догадываешься, зачем мы все собрались в кабинете Валентины Матвеевны.

Я закосил под дурачка, пожал плечами.

– Ты уже четвертый месяц не живешь дома, – проинформировала меня капитан милиции.

– Я не виноват, что меня выгнали из дома, – я показал взглядом на усыновителей. – Дословно помню, как они мне сказали: «Уходи, неблагодарная свинья».

– Значит, ты в чем-то был виноват, и твои родители вот так эмоционально выразились, – вступила в разговор другая женщина.

Усыновительница нервно дернулась, как будто ее сунули в ледяную воду. Она смерила меня таким ненавистным взглядом, словно я был новым пятном на его светлой блузке.

– Вы своих детей тоже выгоняете на улицу на четыре месяца? – спросил я в торец. Женщина смутилась.

– Вот видите, – нервно подскочила усыновительница. – Я же вам говорила, он невозможен. У него все виноваты, кроме него. Мы с отцом потратили на него свою жизнь, это его не интересует. Кормили, поили, и вот выросло, – она беспомощно развела руками.

– Маргарита Ивановна, успокойтесь, не надо так эмоционально.

– Нет, вы посмотрите, Валентина Матвеевна! – театрально воскликнула усыновительница и полезла за платком в сумочку. – Воспитали на свою голову. Вот оно тлетворное влияние улицы. Посмотри, на кого ты стал похож? На дегенерата! – злобно выкрикнула усыновительница. – С каких пор ты стал красить волосы, ты что девчонка? Знаешь, кто так ходит?

– Мои волосы, что хочу, то с ними и делаю, – злобно окрысился я.

– Евгений, нельзя таким непозволительным тоном разговаривать с матерью, – заступилась женщина, сидевшая рядом с капитаншей. Потом мне сказали, что она представитель опеки.

– Здесь нет моей матери! – коротко и жестко ответил я.

В воцарившейся тишине явственно ощущалась открытая враждебность, исходившая от усыновительницы, сидевшей обособленно от остальных в круглом кресле, посередине кабинета. Она обвела взглядом поочередно всех. Тишину нарушила директриса.

– Евгений, ты собираешься возвращаться домой?

– Я к ним не вернусь!- машинально сказал я. Во рту у меня все пересохло. Я чувствовал, как в жилах у меня стучат месяцы, если не годы, ненависти к усыновителям, особенно к ней.

В кабинете снова воцарилась тягостная тишина.

– Хорошо, Женя, – начала разговор капитанша. – Ты сейчас временно проживаешь у своего одноклассника Валерия Комарова, правильно, – уточнила она.

– Да, – кивнул я головой.

– Твои родители обратились в органы опеки, чтобы тебя поместили в детский дом. Они хотят оформить официально разусыновление, что ты на это скажешь? – спросила меня женщина из опеки.

– Я согласен, – не задумываясь, ответил я. – Детдом так детдом, только дайте закончить восьмой класс.

Я видел недоверчивые глаза теток.

– Ты это серьезно? – первой спросила меня директриса, она даже сняла очки. – У меня есть выбор?

Снова в кабинете воцарилась тишина. Я грустно улыбнулся комиссии, мол, понимаю вас, но кому сейчас легко.

– Маргарита Ивановна, Иван Николаевич, что вы скажете? – негромко спросила женщина-милиционер.

– А что мы? – выпалила усыновительница. – Он сам все уже решил, – она с ненавистью посмотрела на меня. – Хочет идти в детдом, пусть идет!

Вот так решилась моя судьба. Меня беспокоила только предстоящая разлука с Комаром. Через два дня наступил тот самый день, который сделал меня хромоножкой и круто изменил мою жизнь. Теперь я знаю: всю нашу жизнь может перевернуть один миг, только мы не знаем, когда он придет.

Вас интересует, как я стал хромоножкой? Особого секрета в этом нет, тем более что я обещал все рассказать, – значит рассказать и про тот день.

До конца четвертой четверти оставалось каких-то несчастных три недели, с учетом выходных и проходных – еще меньше. Дыхание приближающихся летних каникул пьянило не только детские умы, но и кружило учительские головы. Хандра охватила всех. Это и сказалось на определенной снисходительности двух сторон друг к дружке.

В тот злополучный день после уроков мы с Комаром дежурили по классу. Я не торопясь, вымыл пол, Валерка пошел выносить ведро, осталось проверить окна и закрыть их на шпингалеты, так как на улице собирался дождь. Я вскочил на подоконник, в этот момент в класс вошел Буек и за ним вся его компания, среди них был и Элл, именно он закрыл дверь за собой.

Ледяной холодок пробежал по моей спине. Ухмыляющаяся физиономия Буйка приближалась ко мне. Я понимал, что нахожусь в ловушке. В Пентагоне никого, хоть заорись, еще неизвестно, какая толпа осталась за дверью.

– Тихий, мы готовы, – Буек зловеще оскалился. – Ты нам обещал райское наслаждение.