Хольт сел за письмо, но дальше обращения так и не пошел, да и оно далось ему не без муки. Вскоре вернулся Вольцов, как всегда внешне спокойный, но его грызла ярость.

– На три месяца лишил меня увольнения, сукин сын!

Поостыв, он рассказал подробнее:

– Готтескнехт страшно разозлился, увидав меня в предписанной форме. Поставил мне единицу, лицемер поганый, за знание устава – и на три месяца лишил увольнения!

Гомулка рассмеялся.

– А потом еще полез смотреть, подлюга, соответствует ли взыскание уставу, – добавил Вольцов.

Хольта то и дело отвлекали от письма.

– Я бы согласился чистить ему сапоги, глядишь, недельки через две он бы и утихомирился, – сказал Бранцнер, высокий, худой брюнет с кривым носом и выступающим вперед кадыком, который судорожно прыгал у него при каждом слове.

– По-моему, с Готтескнехтом можно ладить, – подхватил Гомулка. – Когда нас пошлют в дело…

Опять «пошлют в дело»! Хольта от этих слов бросало в дрожь. Он поймал себя на том, что в глубине души тоскует по тишине и безопасности маленького городка, и тут же обругал себя за малодушие. На листке бумаги по-прежнему сиротливо стояло «Дорогая Ута». Тогда я сказал ей, что рвусь на войну, а теперь теряю всякое мужество…

Наконец он написал ей трезво и немногословно, описал этот первый день их лагерной жизни, насколько считал возможным после предупреждения Готтескнехта.

Ему вспомнилось их прощание. Неужели это было только вчера? А ведь кажется – так давно. Все кончено. И навсегда! Остальное – пустые мечтанья. Она чуть не на три года старше и обручена. Но сейчас, беседуя с ней в письме, он опять искал прибежища в самообмане. Нет, нет. Не кончено! «Не покидай меня! – писал он. – Нам, возможно, предстоит пережить много тяжелого! Не оставляй меня одного!»

– На угломерном круге, – поучал их Шмидлинг, – шесть тысяч четыреста делений.

Гомулка и Бранцнер, считавшиеся в школе лихими математиками, переводили деления угломерного круга в градусы, отдыхая на этом от одуряющей зубрежки. Каждый придумывал что-то свое, кто во что горазд.

– На подъемном механизме устанавливаем градусы: на каждый градус приходится по четыре риски.

На установщике взрывателя тридцать секунд действия дистанционного устройства соответствовали 360 градусам (полный оборот). Гомулка пытался высчитать, какое расстояние пролетит цель за тридцать секунд.

– Эх, досада! Тут, пожалуй, не обойтись без дифференциального исчисления!

Шмидлингу впервые попались такие понятливые рекруты.

– Начальная скорость гранаты, – поучал он, – самая большая. У нашего с вами клистира начальная скорость восемьсот шестьдесят…

– …метров в секунду, – подсказал Вольцов.

Но Шмидлинг уже не склонен был терпеть такие посягательства на свои права. Он заставлял весь расчет вытягиваться в струнку и повторять: угломерный круг, наибольший угол возвышения, установщик дистанционного взрывателя и так далее. Прошло немало времени, прежде чем их допустили к орудию.

Курсанты не раз обсуждали между собой этот странный метод обучения.

– Бывают положения, – говорил Вольцов, – когда мозг отказывается варить. Нужно добиться, чтобы человек действовал автоматически, к тому же эти методы рассчитаны на всякий сброд, на ассенизаторов и дворников… Это такой тупой народ, что трудно полагаться на их понимание, вот им и вдалбливают все до одурения. – Он сослался на своего отца – полковника. – Я не раз слышал от него, что армейская муштра рассчитана на то, чтобы и последний дубина все знал на зубок.

Курсанты, обучавшиеся работе на приборах, хвалились:

– Мы с вахмистром целый день проходим теорию зенитной стрельбы. Страшно интересно!

Как-то Хольт и Гомулка стояли вдвоем у входа в барак, и Гомулка сказал:

– Тут есть еще одно обстоятельство: нас так изведут долбежкой, что мы рады будем дорваться до настоящего дела.

– Ты прав. Когда я раньше думал о том, что нас ждет, мне становилось здорово не по себе… Но сегодня, когда Шмидлинг в сотый раз пожелал узнать, какому значению азимута соответствует «семь», я решил: что бы нас ни ждало в Рурской области, мы по крайней мере избавимся от этой волынки!..

– На то они и бьют. – Гомулка тряхнул головой. – А в общем грех жаловаться, – продолжал он. – Я удивляюсь, до чего прилично с нами обходятся. Новобранцев в казармах так шугают, что фронт представляется им раем… До поры до времени, конечно. Кто там побывал, предпочтет любую муштру!

Хольт рассмеялся.

– Да, но великий поворот не за горами!

– Спрашивается только – куда?

– И тебе не стыдно, Зепп! – сказал Хольт с упреком. – Как ты можешь так рассуждать!

– Это я только с тобой, – заверил его Гомулка. – Я иной раз думаю: а не прячем ли мы голову под крыло, как страусы, во всем, что касается войны?

– Кончай, Зепп! – сказал Хольт. – Такие разговоры и мысли только подрывают боевой дух.

Солдаты орудийного расчета различаются по номерам – от первого до девятого. Все они подчинены командиру орудия. У каждого номера свое место у пушки и свои обязанности. Командир орудия связан по телефону с постом управления и оттуда получает все приказания, вплоть до команды открыть огонь. Команда «Огонь!» дает третьему номеру, заряжающему, сигнал заряжать и стрелять. Это значит стрелять «беглым огнем», пояснил Шмидлинг и в сотый раз повторил, что командиру орудия надо повиноваться безоговорочно и безусловно. Бывает, что обязанности командира орудия исполняет один из номеров, в этих случаях ему оказывают должное повиновение.

Каждому номеру для первого знакомства полагалось вызубрить правило, в котором перечислялись его обязанности. Первый номер корректировал вертикальную, второй – горизонтальную наводку. Шестой номер обслуживал установщик взрывателя. Третий номер – заряжающий – был вторым по значению лицом в расчете. Номера четвертый, пятый, седьмой, восьмой и девятый, так называемые подносчики, стояли на последнем месте.

Все это, внушал им Шмидлинг, надо помнить и спросонок.

– Знаешь что? – сказал как-то вечером Вольцов Хольту. – Давай проверим, как действует заклятие «Помнить и спросонок».

Гомулка, проснувшийся в половине второго, поднял Хольта, и они вместе растолкали Вольцова. – С кого начнем?

– Давайте с Бранцнера. Дубина первостатейная! – предложил Вольцов.

Втроем они подошли к койке Бранцнера. Электрический фонарик в руках Вольцова, вспыхнув, осветил всю тройку в коротких до колен ночных рубахах, расползающихся от многих стирок, с десятками заплат. Хольт посмотрел на Вольцова. Рубаха на его мощной груди была натянута до отказа, из-под нее выглядывали волосатые ноги.

– Ну, взяли!

Гомулка и Хольт справа и слева подхватили Бранцнера под мышки и рывком посадили на постели, меж тем как Вольцов направил ему в лицо свет карманного фонаря.

– Ну-ка, отвечай! Второй номер!

– Второй номер устанавливает… устанавливает… – испуганно забормотал Бранцнер, еще не придя в себя, и сразу же, словно от толчка, проснулся и без запинки отбарабанил: – Второй номер с помощью поворотного механизма непрерывно устанавливает на боковом угломерном круге передаваемые с прибора управления углы горизонтальной наводки и наблюдает за тахометром. – Ответив так, что не придерешься, Бранцнер окрысился на них: – Вы что, сдурели – будить человека среди ночи!

– Ладно! Помалкивай. А теперь – шестой номер!

Но Бранцнер решительно отказался от дальнейших ответов, и они стали озираться в поисках новой жертвы, которую еще но успел разбудить грубый окрик Вольцова.

– Давайте спросим Рутшера! Он так мило заикается!

Игра при поощрении заинтересованных зрителей продолжалась. Сонный Рутшер мешком обвис на руках у своих мучителей. Вольцов ткнул его под ребро и заорал:

– Ну-ка, ты, мурло, – шестой номер да поживее!

– Шестой номер непрерывно отмечает на установщике… д… дистанционных взрывателей переда-даваемое с ко-ко-коман-дирского прибора управления время действия дистанционного устройства и ва… ва… вра-вращает ма-ма-маховичок.