– Блеск! – торжествовал Вольцов. – Действует и спросонок!

Но тут дверь с шумом распахнулась, кто-то включил свет, и на пороге показался Готтескнехт в красном купальном халате и ночных туфлях.

– Ага, попались! – злобно выкрикнул он. – Вас, кажется, ясно предупреждали – ночной покой соблюдать железно! А вы что делаете? Бесчинствуете во втором часу ночи!

Гомулка первым пришел в себя и хотел уже доложить, но Готтескнехт напустился на него:

– Этого еще не хватало! Докладывать в рубахе! Вы еще вздумаете в сортире рапортовать! – Кто-то засмеялся, но Готтескнехт рявкнул: – Молчать! Он повернулся к Хольту:

– Что тут случилось? Сознавайтесь, но честно! Кого вы собирались избить и за что?

– Господин вахмистр! – стал оправдываться Хольт. – Никого мы не собирались избивать! Мы только хотели проверить, отвечают ли курсанты спросонок насчет обязанностей номеров расчета, как этого хочет старший ефрейтор Шмидлинг.

Готтескнехт с минуту смотрел на Хольта, лицо его разгладилось.

– Ну и как они отвечают?

– Слово в слово, господин вахмистр! Бранцнер, и глазом не моргнув, ответил за второго номера, а Рутшер – за шестого. Никто из них на секунду не задумался.

– Однако вы и шутники же, – сказал Готтескнехт. – А теперь марш спать! – Но тут взгляд его остановился на Вольцове. – Ну-ка вы, подойдите ко мне! Хольт и Гомулка – те хоть башмаки надели, их я могу отправить в постель, а вы стоите босиком на загаженном полу…

– Господин вахмистр, – отвечал Вольцов, – вам можно сделать такое же замечание!

У Готтескнехта над переносицей собрались морщины.

– Вольцов, мое долготерпение наконец иссякло. – Он подбоченился, голос его снова звучал спокойно. – Я собирался приказать вам вымыть ноги и лечь в постель. Но теперь вы этим не отделаетесь! Ну-ка, наденьте комбинезон и выходите. Да пошевеливайтесь! Я вам покажу, как делать мне замечание!

Хольт и Гомулка послушно полезли в постель. Готтескнехт выключил свет. Вольцов в темноте оделся, ворча сквозь зубы. Засыпая, Хольт слышал, как он с проклятиями вернулся и стал укладываться спать.

Весть о ночном происшествии дошла на следующий день и до Шмидлинга.

– Этого я еще про нашего вахмистра не слыхивал, чтобы он так с кого стружку снимал, а тем более ночью! – Шмидлинг проявлял неподдельное участие.

В перерывы между занятиями он все больше делился с курсантами, рассказывал им о себе. Так Хольт узнал, что до войны Шмидлинг работал батраком в большом имении и что дома его ждут жена и четверо детей. Он единственный из всех солдат на батарее считается годным к фронтовой службе, его место давно уже там. До сих пор ему удавалось отсидеться на родине – «спасибо майору, ведь он и есть наш главный!» Но это может в любую минуту измениться, «на барскую милость плоха надежда». А потому его расчет должен быть образцовым, не попадать под замечание на смотрах и добиваться наилучших результатов стрельбы. Хольт задумчиво слушал рассказы Шмидлинга.

– Кто вздумает бузить, – пообещал он Шмидлингу, – тот будет иметь дело с нами. – Шмидлинг признательно кивнул; все-таки на родине, пусть даже в Рурской области!

Хольт и Гомулка переглянулись. До сих пор упорно говорили, что их отправят в Берлин, и только Хольт с Гомулкой знали правду. И вот Шмидлинг все выболтал. Новость не замедлила оказать действие. Курсанты приуныли.

– Эх, и дал же я маху! – огорчался Шмидлинг. – Это у меня просто так вырвалось. Вам про это и знать нельзя!

В обеденный перерыв новость облетела весь стадион.

Хольт с нетерпением ждал письма от Уты. Ей до меня дела нет, думал он, она меня просто забыла. Когда при раздаче почты назвали, наконец, его имя, это оказалась только посылочка от матери – заказанные им сигареты. Почему же Ута не пишет?

О матери он не тосковал, зато все чаще думал об отце, которого не видел почти четыре года. Слова Уты «он, должно быть, человек с характером» произвели на него впечатление. А может быть, таким отцом надо гордиться… Однако чувство отчужденности не проходило.

За обедом вахмистр снова раздал почту, Хольту он последнему вручил конверт. Тот едва решился его распечатать. Только по возвращении в барак, лежа на своей койке, он наконец прочел письмо. В тихом городке жизнь текла по-прежнему, словно покинувших его семиклассников никогда и не было. Слова, которые Хольт пробегал на лету, были увертливы и насмешливы, как всегда. И только к концу они зазвучали серьезно. «Не думай, – писала Ута, – что события этого лета прошли для меня бесследно, но лучше к этому не возвращаться. Пропасть, разделяющая нас, королевских детей, слишком глубока. Но, пока это тебе доставляет радость, рассчитывай на мою привязанность. Насколько я тебя знаю, она вдохновит тебя на великие патриотические подвиги». Он в тот же вечер ответил ей многословно и влюбленно.

Теперь они регулярно переписывались. На его влюбленные излияния она отвечала иронической шуткой. Ни разу не написала она больше двух страничек, но и меньше не писала. Он заботливо хранил ее письма; ее крестик он всегда носил при себе в нагрудном кармане.

Вольцов постоянно твердил: «Главное – научиться заряжать!» Но заряжать пушку боевыми патронами курсантам воспрещалось. «Это работа тяжелая, не для таких сопляков», – говорил Шмидлинг. Каждый патрон весил около тридцати фунтов, и даже при угле возвышения в семьдесят – восемьдесят градусов на то, чтобы зарядить пушку и выстрелить, давалось три секунды.

Однако Вольцов добился своего: надев на правую руку огромную рукавицу заряжающего, сшитую из кожи чуть ли не в палец толщиной, он выполнил все приемы, которые Хольт, стоявший тут же, называл вслух, быть может в сотый раз декламируя заданное на этот случай правило. «По команде „огонь!“ третий номер, удерживая правой рукой снаряженный дистанционным взрывателем патрон за дно гильзы, а левой – ее корпус, досылает его правой в канал ствола. Одновременно, повернувшись влево, он правой рукой нажимает спусковой рычаг».

На тактических занятиях установки для стрельбы давал им теперь прибор управления огнем, а старенький учебный самолет «Клемм», круживший над городом, служил им целью.

Они уже считали себя опытными зенитчиками. Вольцов все чаще ввертывал в свою речь: «Мы, старые вояки». Новые знания, приобретенные у орудия, вошли в плоть и кровь. Каждый день приносил что-то новое. Так они узнали, что бывает неподвижный и подвижный заградительный огонь. Огонь с ближней дистанции ведется особого рода снарядами, их можно узнать по желтым кольцам на дульцах гильз. Во время боевых стрельб им приходилось разбирать затвор якобы потому, что сломался ударник, хотя на практике этого почти не бывает. Шмидлингу вечно мерещились сломанные ударники, потому что их обожали на смотрах. Он стоял рядом с часами в руках и засекал время. Такое же пристрастие он питал и к «неразорвавшимся снарядам»; их относили за сотню метров от позиции, а расчет тем временем сидел в укрытии и ждал.

Чистка орудия и боеприпасов была не утомительным занятием. Шмидлинг обычно подсаживался к молодежи и что-нибудь рассказывал. Он вытаскивал из кармана карточки жены и своей четверки и пускал по рукам. Все хвалили детей, называли их «крепышами». Определение исходило от самого Шмидлинга и было в его устах величайшей похвалой. Показывая Хольту фотокарточку жены – помятый, захватанный от вечных разглядываний кусочек картона, он говорил: «Посмотрите, крепкая баба, а? Такую еще поискать!» Почему ему нравится, что она крепкая? – думал Хольт. Ведь для женщины не это главное.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.