– Есть!

Хольт увидел большую лужу крови, которая быстро впитывалась землей, и широкий кровавый след, неожиданно обрывавшийся.

– Там, в кустах!

Они раздвинули ветви. Что-то опять зашумело в листве, тень ринулась в сторону, казалось, ее можно ухватить руками. Из зарослей, где пряталось раненое животное, кровавый след вел дальше. Гомулка с внезапным испугом схватил Хольта за руку:

– Вон он!

Метрах в тридцати в кустах укрытый сумерками лежал олень. Он опять с трудом поднялся на передние ноги и повернул к ним голову, увенчанную могучими рогами. Гомулка стал на колено, прицелился. Хольту казалось, что прошла целая вечность; но вот прогремел выстрел, и эхо затерялось в верхушках деревьев. Едкий привкус черного пороха наполнил нос и рот. Олень рухнул наземь. Гомулка уронил ружье, вскочил и собирался уже издать победный вопль, как Хольт остановил его.

– Тише! Еще кого-нибудь принесет!

С минуту они стояли и напряженно слушали. Нигде ни звука.

– Никто сюда не придет. Мужчины все на войне, а женщины в лес не ходят, боятся.

Гомулка поднял свой штуцер и забил в него новый патрон. Они постояли над убитым зверем. Олень в предсмертной агонии изрыл рогами вокруг себя всю землю и теперь неподвижно лежал на боку. Гомулка сосчитал отростки на рогах.

– Двенадцать. Значит, бык старый и убит по всем правилам… А ведь мог и здорово морочить нас, тем более что мы без собаки. – Первый заряд угодил оленю в бок под лопатку, второй пробил шею у загривка.

– Я так и знал, что выстрелил удачно, – с удовлетворением сказал Гомулка. – Он напоролся на мою пулю…

Хольт побежал за зайцем. Потом они оттащили оленя поглубже в чащу дубняка. – В нем добрых два центнера, вес изрядный!

– Настоящий охотник никогда не скажет об олене «изрядный вес», – поправил его Гомулка. – Только – добрый олень, отличный, знаменитый. То же самое и о рогах. С провинившегося берут штраф в виде взрослого оленя, а кроме того, ему полагается посвящение охотничьим ножом.

– Это как же? – спросил Хольт.

– Три удара плашмя. При первом ударе старший охотник возглашает: «Это за моего милостивого князя и господина!» При втором: «Это за рыцарей, добрых людей и барских холопов!» А при третьем: «Это во славу благородных охотничьих правил!»

Хольт рассмеялся. Но они так и не решились разделать свою добычу.

– Тебе уже приходилось свежевать оленя? Лучше за это не браться. Давай, оттащим его в кусты. – Они засыпали кровь на опушке и в кустах, а затем повалили молодую елочку и продели ствол в связанные ноги животного.

– Так хорошо, – сказал Гомулка.

– На войне придется таскать ноши и потяжелее, – заметил Хольт.

Гомулка разжег небольшой костер. Они зажарили сойку на открытом пламени, она была с голубя величиной. Не удовлетворившись таким ужином, они надели зайца на палку и принялись жарить его на медленном огне.

Спустилась ночь. Хольт разостлал плащ-палатку и улегся, прислонясь головой к оленьей туше. Гомулка опустился на корточки рядом и подбрасывал сучья в костер. Капли жира, стекая, шипели в пламени. Между кронами деревьев высыпали звезды.

Хольт смотрел в небо, как той ночью, несколько дней назад, в чужой темной каморке. По правде, я давно ее забыл. Когда я пытаюсь ее вспомнить, передо мной встает другое лицо…

– Ты вот спросил меня… – обратился он к Гомулке. – Тогда в трактире это, честно говоря, произошло помимо моей воли. Я, правда, желал этого, но не так! А иначе поступить не мог, всю жизнь считал бы себя трусом! Я и сейчас не знаю, стыдиться или нет.

Гомулка толстым суком разгребал пламя.

– Раньше мне казалось, что это бывает, как в книгах описывают, – продолжал Хольт. – Любовь и все такое. Как у Новалиса. Ты знаешь, у него есть рассказ… Она – королевская дочь и первая красавица в стране, а он – нищий поэт, живет с отцом в лесу. Отец у него невообразимо ученый – знаешь, вроде мудреца. Певец и королевна тайно любят друг друга. Однажды они гуляли по лесу, вдруг разразилась гроза, и пришлось им укрыться в пещере, где, собственно, все и произошло, от горячей любви, конечно. Принцесса после этого случая побоялась вернуться к отцу в королевский замок и осталась у мудреца и его сына. Король приказывает обшарить всю страну, но тщетно. Проходит год, и молодой поэт приводит беглянку в замок, у нее уже младенец, а поэт сотворил из этой истории песню и поет ее королю. Тот тронут до слез и прощает ослушников. По-моему, повесть чудесная, но в жизни так не бывает.

– Дай-ка сюда соль! – попросил Гомулка. – И часто ты думаешь о таких вещах? – Он снял зайца с вертела, разрезал на части и протянул Хольту кусок дымящегося мяса.

– Интересно, – продолжал Хольт, зубами отрывая мясо от костей, – со всеми ли… идеалами так бывает в жизни, как это случилось с моим Новалисом при первом же столкновении с действительностью? Любовь всегда представлялась мне каким-то торжеством. На самом деле никакого торжества – и даже наоборот. У меня горло сжимается от волнения, когда я слышу по радио воскресный утренник гитлерюгенда. Недавно передавали про молодого добровольца и про опьяняющее чувство самопожертвования, когда отдаешь жизнь за отечество… Или помнишь книжку Зеренсена «Голос предков», Кнак недавно приносил ее в класс: «…пригнувшись, ринуться вперед, с ликующим воплем швырнуть гранату в пулеметное гнездо… и, сраженному пулей, упасть с последней мыслью: „Все для Германии!..“

– Все объедки бросай в огонь, – предупредил его Гомулка. – Не оставляй костей на земле! Пепел мы потом зароем… Так ты, значит, боишься, как бы с войной не получилось того же, что с любовью? Вольцов считает, что в войне поэзии ни на грош. Это та же наука, говорит он, такая же сухая материя, как химия.

– Да, но когда ты уже преодолел страх и готов принять смерть, помнишь, как это сказано в «Фронтовике» Боймельбурга, – читал, конечно? – только тогда тебя осенит героический порыв!

– Еще какой-то год, и мы сами все узнаем, – сказал Гомулка. Оба товарища растянулись на своих ложах голова к голове.

– Есть многое, о чем ни с кем не поговоришь, – тихо заметил Хольт. – Я раньше думал, что для этого и существуют отцы. С ними можно обо всем толковать.

– Взрослые сами не знают, чего им нужно, – ответил Гомулка. – Сегодня он тебе скажет одно, а завтра другое.

Феттеру не давало покоя их охотничье счастье.

– Как это вам удалось? – спрашивал он уже много дней спустя.

– Очень просто: нажали на курок и поволокли добычу домой, – отвечал Гомулка.

Теперь они три раза в день ели мясо. Вольцов через день поставлял им картофель. Он часами просиживал перед пещерой, погруженный в свои книги, и обдумывал какой-то план, о котором пока никому не говорил ни звука.

Несколько раз он наведывался в отдаленную деревню и возвращался оттуда, накопав молодой картошки. Поля на лесных вырубках охотно посещались черной дичью, но предложение подкараулить там кабана пришлось отвергнуть, так как стрельбу могли услышать в деревне.

У Вольцова был наготове другой план.

– Пора! Нам надо устроить военный совет! Где-то в лесу он наткнулся на уединенный хутор.

– Дом сторожит дворовый пес, его мы, конечно, пристрелим. А затем преспокойно уведем из хлева свинью.

Хольт испугался, зато Феттера это предложенье привело в восторг.

– Свинью? – радовался он. – Настоящую жирную хрюшку?

– Пристрелить собаку – это куда ни шло, – стал доказывать Хольт. – Ну а вдруг нагрянут хозяева!

– Там живут всего-то два старика, – возразил Вольцов. – По-видимому, это лесничество. Они держат двух коров и несколько свиней. Трое из нас заколют свинью и унесут, а двое займутся стариками – не дадут им кричать. А можно и днем выбрать время, когда их дома не будет. У них пшеничное поло на порядочном расстоянии от лесничества. Я там все разнюхал, до мельчайших подробностей.

Хольт слушал и молчал. План Вольцова манил его как увлекательное приключение… И все же… ограбление со взломом и даже вооруженное ограбление… Он сказал веско: