– Не говори глупостей. Я просто учил мальчишку не быть рохлей и трусом.

– Что Прохор ещё сказал?! – заорал Никас.

– Он очень просил не отдавать за него так много денег.

– Он сказал, кто его похитил?!

– Тут какая-то странность… – Я прошёлся по гостиной, мельком глянув на телевизор, где на паузе с открытым ртом замер Прохор.

– Говори! Говори! – закричал Никас. – Что ты тянешь?! У тебя никогда не похищали сына?! Ты не знаешь, что это такое, когда сердце рвётся на части от неизвестности и невозможности ничем помочь?! Кто украл моего ребёнка?!

– Прохор сказал, что он этого не может сказать. Знает, но сказать не может, потому что это будет неправильно.

Никас неожиданно захохотал.

Он хохотал долго – до слёз, до колик, и это смахивало на истерику. Я уже хотел залепить ему пощёчину, но он вдруг перестал ржать, вытер платком глаза и в упор посмотрел мне в глаза.

– Ты за идиота меня принимаешь? Что значит – знает, но сказать не может?! Что значит – «будет неправильно»?

– Не знаю. У меня только одна версия – Прохор так боится своего похитителя, что не рискует назвать его имя.

– О господи! – схватился Никас за голову. – И за что мне всё это?! За что?! Ну да, я немножко оболтус, не обременённый никакими талантами, да, я почти альфонс, но я не заслужил такого наказания, не заслужил!!

– Скажи, Ирма решила с деньгами? У неё есть необходимая сумма?

– Что? – вскинул он на меня красные глаза. – Ах, деньги… Да, Ирма выписала на меня доверенность по которой я могу от её имени снимать деньги со счетов, продавать имущество и даже распоряжаться её бизнесом. Ирма сама не может всем этим заниматься, она плохо себя чувствует… Очень плохо.

– Вы вызывали к ней врача?

– Какой врач! – заорал Никас. – Какой к чёрту врач! Любой врач начнёт выяснять причину такой глубокой депрессии! И что мы скажем? У нас похитили сына, да?! Чтобы врач разболтал об этом на каждом углу, и над Прошей нависла угроза?! Ты этого хочешь, воспитатель хренов?!

– Я хочу, чтобы Ирма Андреевна стала чувствовать себя лучше. – При всём моём сочувствии к его горю, этот психопат дико раздражал меня. – И потом, врачу совсем необязательно говорить о Прохоре, у Ирмы Андреевны сегодня погибла дочь!

– Слушай, ты кто такой, чтобы меня учить? – прищурился Никас. – Кто?! Стоило тебе появиться в этом доме, как на нас обрушились все несчастья!! Знаешь, что тебе немедленно нужно сделать?! Собрать манатки и свалить отсюда! Тихо и незаметно свалить, пока милиция не заинтересовалась твоей причастностью к похищению моего сына и убийству Насти! Прохор, видите ли, звонил ему! И не сказал, кто его похитил и где он! Думаешь, я поверил в эту чушь?! Да если бы Прохор действительно украл телефон, он позвонил бы мне, слышишь?! Мне, или Ирме, а не какому-то там Глебу Сазонову! Кто ты такой?! Уходи из моего дома! Вон!

Я понимал его чувства, его истерику, но, тем не менее, ярость вспыхнула во мне как фитиль от зажжённой спички.

– Уходи! – заорал Никас.

– Я не уйду, – тихо сказал я. – Меня нанимала Ирма, и только она сможет меня уволить.

Кажется, он хотел выплеснуть мне в лицо коньяк из бутылки, но передумал.

– Ты гадкий человечишко, – прошипел мне в лицо Никас. – От тебя веет злом, холодом и нечистотами. Не даром, даже жена от тебя ушла.

– Моя жена спит в моей кровати. Кстати, пару часов назад её чуть не пристрелили. Кому-то очень не нравится, что она участвует во всей этой истории.

– Ещё не лучше! Вы поселились тут всем семейством?! Может, ещё детей наплодите?! А что?! Домик хороший, места много, а моя Ирма всех прокормит! – Он ещё орал, когда я вышел и плотно закрыл за собой дверь.

Захотелось снова принять душ, на этот раз с каким-нибудь дезинфецирующим средством. Твёрдо решив, что завтра поговорю с Ирмой, я пошёл спать.

Наутро похоронили Настю.

Как и предполагала Беда, это сделали тихо и незаметно. Приехал ритуальный автобус, в который погрузили скромный, недорогой гроб, и – ни одного цветочка, ни одного венка и ни одной слезинки не удостоилась Настя Громова.

Только Мария крестилась на крыльце и бормотала что-то жалостливое, а, может, читала молитву.

– Вот уроды, – пробормотала Беда, которая наблюдала эту картину вместе со мной из окна. – Ни Никаса, ни Ирмы, никого нет! Разве можно так относиться к человеку? Кстати, это автобус крематория. Чует моё сердце, у Насти даже могилы не будет. Сожгут, а урну потеряют где-нибудь. – Элка отошла от окна и закурила. – Странно всё это, странно… Настя что-то знала, но побоялась мне об этом сказать и её убили. Прохор тоже что-то знает и боится сказать! Неужели они оба боятся Чусова?! Ну, ладно ещё Настя, она понимает, что это за человек и какой властью он наделён, но – Прохор! Откуда ребёнку знать про вице-мэра и про всю его криминальную подноготную? И почему он говорит, что не может назвать имя преступника, потому что «это будет неправильно»?! Какая-то странная формулировка для десятилетнего мальчика.

– Нормальная формулировка, когда речь идёт о влиятельном человеке, который стоит у власти, – буркнул я в ответ. – Прохор часто смотрел телевизор, причём, не только развлекательные программы, но и новости. Он наверняка знает в лицо Чусова, и знает, кто он такой.

Пока мы говорили, автобус уехал, оставив после себя облака сизого выхлопа. Вместо него в открытые ворота влетел чёрный «Гелендваген». Он так близко затормозил возле крыльца, что Мария отпрыгнула, замахала руками и в панике убежала в дом.

– Чусов! – заорал я. – Чусов, гад, приехал!

– Вот так номер, – пробормотала Элка, даже не глянув в окно. Она налила себе кофе, не проявив никакого внимания к вопиющему факту появления Чусова.

Я бросился к двери в полной уверенности, что она помчится за мной, но когда я мчался через газоны и клумбы к дому, то понял, что Беда не разделяет моего рвения пощупать морду Чус Чусыча.

– Где?!! – налетел я возле лестницы на Арно. – Где этот грёбаный вице-мэр?!

– В кабинете, – попятился от меня охранник. – Ты не знаешь, что ему здесь нужно?

Я взлетел на второй этаж, перескакивая лестничные проёмы.

Влетев в кабинет без стука, я застыл как вкопанный, поражённый увиденным.

Чусов стоял на коленях перед Ирмой Андреевной, которая сидела в кресле, и, казалось, дремала.

– Ирмочка Андреевночка, – лобызал вице-мэр бесчувственную руку Громовой, – если я в чём-то виноват перед тобой, прости! Прости, старого, но не губи! Не губи, дорогая! Не трогал я твоего Прохора! Вот те крест, не трогал! Ты же знаешь, как я тебя уважаю, Ирмочка Андреевночка!!

На Чусове опять был белый костюм, а белую шляпу он прижимал к груди.

– Пошёл вон, – одними губами сказала Ирма. – Не хочу тебе слушать. Если бы я думала, что это тебе нужны мои пятьдесят миллионов, то прихлопнула бы тебя как таракана. Пошёл вон.

– Ты веришь мне, Ирмочка? – воспрял духом Чусов. – Веришь, что это не я? – Тут он заметил меня и замер с открытым ртом. Его толстые пальцы начали мять прижатую к груди шляпу, что означало, вероятно, крайнюю степень смятения.

Я усмехнулся и сжал кулаки.

– Ам-ма… – попытался Чусов что-то сказать, не вставая с колен.

– Здорово, Вениамин! – Я забрал у него шляпу, надел на палец и раскрутил.

Ирма открыла глаза и слабо улыбнулась, заметив меня.

– А-а-а… – Чусов пополз за мной на коленях, из чего я сделал вывод, что судьбоносный разговор с Сазоном уже состоялся.

– Это не я! – сложил руки на груди Чусов.

– А кто?! – Я сел на диван и опять раскрутил шляпу на пальце. – Кто?!

– Не знаю!

– Но это же твой город, Вениамин! Ты должен знать всё, что в нём происходит.

– Я знаю! Но не всё… – Чусов смотрел на меня так, будто хотел и мне облобызать руки. – Пощадите… Мне Сазон сказал готовить место на кладбище! – Он вдруг заплакал, а Ирма тихонько засмеялась. – Место на кладбище! – всхлипнул Чусов. – Но я в ни в чём не виноват!