И зачем это надо? Полная глупость! Надо, чтобы не только тебе нравилось, что ты написал, но чтобы это было доступно людям, чтобы они тебя поняли. Что ты говоришь, зачем ты это говоришь. Вот в чем смысл. А играть в кошки-мышки — не хочется. Вообще это глупо. Бессмысленная трата времени…

И что я заговорил об этом?… А! Я никогда не буду писать, как Бондарев, и слава богу! Очень у него есть красивые обороты, аллегории. Может, мне этого тоже хотелось. Но у меня самого этого предостаточно. Можно садиться с человеком, который врубается в эту тему, и сидеть, дрочить Судьбу. Все переставлять — ребусы, шарады… Я понимаю, когда ты написал двадцать, а еще лучше тридцать хороших песен, понятных, доступных песен, четких, у которых есть идея, цель, которые рассказывают простым языком. Простой язык — самый сильный язык. Он доходит сразу до человека. Вот тогда ты можешь чего-то там повыпендриваться. Тогда я не понимал, зачем песни пишутся, а сейчас понимаю. В чем смысл песни? Для чего она существует? Почему песни люди пишут? Почему другие люди их слушают? А когда я это понял, стало очень просто. Как барьер преодолел.

Невозможно написать хорошую песню по расчету, даже если ты умный человек. Очень тяжело открыться и заговорить таким языком, которым ты разговариваешь в жизни. Потому что на бумаге можно спрятаться всегда. Можно всех запутать, самому спрятаться за непонятными словами. И сидеть тихо радоваться. Это страх. А эти люди — трусы. «Я-то знаю, что в этом слове у меня это, а в том — то-то, но я никому не скажу! Понимайте как хотите. Это не ко мне, до свидания!» А тогда зачем ты пишешь песню? Для чего? Самовыражаться не так нужно. Ты-то человек, ты не гуманоид! А самовыражаешься, как гуманоид. О-па, уже ошибка! Ты человек, ты хочешь, чтобы тебя знали, какой ты есть. Чтобы тебя любили за то, что ты такой. Обман себя, обман людей? Двойной. Невозможно же стать другим человеком. Нет, можно все заменить, а потом всю оставшуюся жизнь маяться — меня не так поняли. А на самом деле я не такой. А никому уже будет неинтересно, что ты не такой, какой в песне. Потому что тебя будут воспринимать вот таким — странным, загадочным. Или наоборот — очень глупым и примитивным.

Витя работал на овощной базе в Таганроге, которая находилась где-то в поле в районе Свобода. На Свободе овощная база большая, практически последняя из тех, что остались в городе. На ней и работал Бондарев. И я частенько приходил к нему в гости. У него было несколько дворовых собак, которые бегали по территории базы.

Мы заходили с ним в каптерку, в которой периодически тусил его сменщик, вечно пьяный мужик. Мы сидели, что-то придумывали, общались. Терки разные, что происходит, кто с кем, кто где. О музыке. Он мне начал показывать, какая музыка есть, какую он слушает. Начал меня просвещать. Он дал мне послушать кассету «Rage Against». Дал кассету «Sonic Youth». И еще какие-то группы альтернативные, например немецкую, чего-то там штурцен… Einstuerzende Neubauten, вот!

И мы сидели в каптерке, пили чай… да, именно чай, чего улыбаешься? Витя не выпивал, потому что года за два до этого; он какие-то наркотики жрал, жил в каком-1 то свинарнике, жестко у него все было. Вот, чаек попивали и ходили по этой овощной базе: у него обход был, помню, раз в три часа. И мы обходили, пешочком гуляли. Он мне показывал, чего где. Где капуста, где морковка. Изредка угощал меня капустой или яблоками. Так мы с ним общались, песни разные придумывали. Он показывал тексты. «Вот, классная тема есть, надо придумывать». — «Круто! Давай!» И я придумывал музыку на его слова.

Сами пытались устраивать какие-то мероприятия. И в конце концов Витя организовал литературный клуб, который находился в детской библиотеке на улице Фрунзе рядом с моим домом. По вечерам пятниц или по субботам, не помню, раз в две недели собирались люди-поэты, которые сочиняли стихи и в этом литературном клубе их читали. Сначала было всего человек шесть. Потом половина этой музыкальной тусы города тоже туда пришла. Потому что делать было нечего, концертов нет. Разговаривать не с кем, квартир, где можно потусить, мало, где на гитарах побренчать и пообщаться. Поэтому все ломанулись в этот литклуб. И Витя Бондарев его вел. Они даже выпускали альманах.

Я тоже приходил туда, пел песни. А стихов у меня не было, я их не писал. Я писал сразу песни. Разве ты не помнишь, я тебе говорил! К тому же я их не записывал, а сразу запоминал. Играешь на гитаре, напеваешь и таким образом запоминаешь. Я даже сейчас так запоминаю, мне не надо записывать. В башке просто мелодия сидит. Тем более если ты ее сочинил и она доступная, без премудростей. Это же всегда просто. Она въедается в мозги, ее невозможно просто забыть. Вот так и тогда было. Просто сочинял, пел ее дома. И привыкал. Это как стих выучить наизусть, ты же его читаешь для этого много раз.

Да никак был мне этот клуб. Скукотища. Там разборы стихов были. Помню, Витя очень любил Бродского… Они читали там по очереди стихи. Знакомились, а потом читали. Сначала Витя открывал заседание клуба: «Здравствуйте, друзья, и все такое… В мире произошло то-то и то-то… А сейчас я вам зачитаю стих какого-то американского или там английского поэта 70-х годов. После чего мы начнем общаться и тереть свои терки…» Там был мальчик лет одиннадцати — самый талантливый из них, хорошие стихи писал. Настоящий поэт. Человек, который был не от мира сего, но при этом замечал какие-то вещи этого мира. Поэт, одним словом.

В конце концов стало ясно, что всем хотелось большего, чем стихи. И Витя мне говорит: «Приходи!» — «Витя, что я там буду делать? Скукота, все читают стихи…» — «Да не, приходи, споешь несколько песен». Ну, я пришел, спел и так постепенно литературный клуб превратился в литературно-музыкальный. Начали приходить люди с гитарами, начиная с лохов, которым по сорок лет. Древние таганрожские барды — «ах, Таганрог мой, Таганрог». И заканчивая самыми оторванными местными гитаристами. Всякое отребье, панковщина. И это все объединял на тот момент Витин литературный клуб, потому что альтернативы ему тогда не было.

Никто больше не хотел заниматься поэзией, музыкой. Все это практически угасло. И этот литературный клуб стал местом тусни. Там под конец собиралось человек по сто пятьдесят. Все выходили курить, потому что детская библиотека. Все стоят, курят, беседуют… Потом уже приезжали люди из Ростова, то есть клуб становился известным за пределами города, легендарным. Народ приезжал со всей области, даже из Краснодара. Потому что ничего другого не было. Хоть это…

В большом читальном зале все столы убирались. Привозили даже аппаратуру, барабаны, электрогитары, играли коллективы. Там выступать я очень стеснялся. Стеснялся, что на меня смотрят люди, чуть ли не в рот заглядывают. «Рома, спой!» — «Да не буду!» — «Давай!» — «Ну, нет…» — «Хорош выпендриваться-то!» И я садился с гитарой, минуту мог держать аккорд, чтобы начать петь. Все уже: «Ну, бля, давай уже, а!» — «Щас!» Вот, и потом начинаю петь, пою, уже все как в тумане. Главное — спеть. Потом допеваю до конца, все хлопают. «Ну и слава богу», — думаю. Тяжело… Особенно когда просто под гитару, а не с группой, когда ты выходишь: «Здрасьте!» и все такие: «А-а-а-а-а-а!» А вот так просто выйти и спеть…

Про наш литклуб даже таганрожский пятый канал сюжет снимал. Мы придумали какие-то декорации. В одном зале тогда шел ремонт, стояли леса. Стены обшарпанные. И мы плюшевую игрушку без головы посадили на эти леса, фонарь поставили. Такой вот креатив. И вот снимали с Бондаревым передачу про таганрожские таланты, но это не взяли, сказали — очень мрачно. Слишком откровенно. Без этого — «ах, Таганрог мой, Таганрог, ах, как все зашибись». Мы не знали, что надо гладенько, и стали жертвами цензуры!

Тогда я даже не думал, что можно зарабатывать музыкой на жизнь… Я ни разу не получал деньги за выступление. Я подозревал, что за музыку люди могут деньги получать, но особо не думал об этом. Мне больше всего хотелось попробовать себя и показать людям, на что способен, а что дальше — посмотрим. Что там, как… Те деньги, которые выделялись местной администрацией на проведение концертов, шли на организационные нужды. В лучшем случае нам оплачивали проезд до места концерта, если он проводился в другом городе. В Таганроге я ни разу не получил гонорар. Мелочь, которую нам кидали в коробку, когда мы играли во Франции, — не в счет, как ты понимаешь. Стипендии не хватало ни на что. Приходилось подрабатывать.