Уверенный, что его тут же, перед входной дверью, расстреляют, Деннис поднял голову и увидел плывшую ему навстречу белую ковбойскую шляпу. По подъездной аллее приближались две фигуры из его былого кошмара – Деннис Смит и Гэри Роджерс, довольные, с мерзопакостными улыбками до ушей. Они с удовольствием присоединились к шумному действу.
«Ах, так это снова из-за того убийства!» – сообразил Деннис. Два ковбоя из крохотного городка переживали свой звездный час: по их указанию летучая группа захвата из Канзас-Сити проводила драматическое, но бессмысленное задержание.
– Можно мне надеть туфли? – спросил Деннис. Копы неохотно разрешили.
Фрица посадили на заднее сиденье полицейской машины, рядом разместился экстатически возбужденный Деннис Смит. За рулем сидел один из канзасских детективов. Когда машина тронулась, Деннис Фриц посмотрел в окно на обвешанных оружием парней из группы захвата и подумал: «Как глупо, ведь любой вольнонаемный сотрудник полиции мог без труда арестовать меня в ближайшей продуктовой лавке!» Как ни был он ошеломлен своим арестом, но не мог не усмехнуться, увидев, сколь обескураженно выглядели канзасские спецназовцы.
Последним, что запечатлелось в памяти, была его мать, стоявшая на крыльце и обеими ладонями закрывавшая рот, чтобы не дать вырваться крику отчаяния.
Его отвезли в один из полицейских участков Канзас-Сити и препроводили в маленький кабинет для допросов. Смит и Роджерс исполнили процедуру «Права Миранды», после чего объявили, что ждут от него признания. Помня об Уорде и Фонтено, Деннис был решительно настроен ничего им не говорить. Смит вел себя исключительно доброжелательно, словно приятель, которому действительно нужна лишь помощь. Роджерс был намеренно груб – ругался и угрожал, постоянно толкая Денниса в грудь.
Со времени серии их последних встреч прошло четыре года. В июне 1983-го, когда Деннис «с треском провалил» второе испытание на полиграфе, Смит, Роджерс и Физерстоун промурыжили его в полуподвале полицейского управления Ады еще три часа, пытаясь вырвать признание. Они ничего не добились тогда, не добьются и теперь.
Роджерс ярился. Все эти годы копы знали, что Фриц и Уильямсон изнасиловали и убили Дебби Картер, теперь преступление можно считать раскрытым, и единственное, что еще требовалось, так это признание обвиняемого.
– Мне не в чем признаваться, – твердил Фриц. – Какие у вас доказательства? Покажите мне ваши улики.
Роджерс любил повторять: «Ты оскорбляешь мой разум», – и каждый раз Фрица подмывало спросить: «Какой такой разум?» – но он не хотел схлопотать в челюсть.
После двух часов измывательств Фриц наконец сказал:
– Ладно, я признаюсь.
Копы вздохнули с облегчением: доказательств нет никаких, но, получив признание, они закроют это дело. Смит метнулся искать диктофон. Роджерс поспешно приготовил блокнот и запасся несколькими ручками – на всякий случай.
Когда все расселись по местам, Фриц, уставившись в диктофон, произнес:
– Ну, вот вам правда. Я не убивал Дебби Картер и ничего не знаю о ее убийстве.
Смит и Роджерс взорвались – снова посыпались угрозы и оскорбления. Фриц был ошеломлен и напуган, но держался твердо. Он утверждал, что невиновен, и в конце концов полицейским пришлось прервать допрос. Фриц отказался от экстрадиции в Оклахому и остался в канзасской тюрьме ждать дальнейшего развития событий.
В ту же субботу, попозже, Рона привезли из тюрьмы в полицейский участок и учинили новый допрос. Смит и Роджерс, вернувшиеся после театрального ареста Фрица, уже ждали его. Главная задача состояла в том, чтобы разговорить Уильямсона.
Тактику допроса определили еще до ареста. Поскольку незадолго до того вышла книга «Сны Ады», в которой критиковались методы Смита и Роджерса, было решено, что Смита, жителя Ады, заменит Расти Физерстоун, живший в Оклахома-Сити, а также что видеозапись делать не следует.
Деннис Смит находился в здании, но держался поодаль от комнаты допросов. Более четырех лет ведя расследование и большую часть этого времени будучи уверен, что Уильямсон виновен, он тем не менее счел за благо не участвовать в решающем допросе.
Полицейский департамент Ады был отлично оснащен аудио- и видеозаписывающей аппаратурой и часто ею пользовался. Допросы, а особенно признания почти всегда фиксировались на пленке. Полиции было хорошо известно, какое сильное впечатление записи признаний производят на присяжных. Достаточно спросить об этом у Уорда и Фонтено. Четырехлетней давности проверка Рона на полиграфе тоже была записана Физерстоуном здесь же, в Полицейском управлении Ады.
Если признательные показания не снимались на видеопленку, они почти всегда записывались на магнитофон, которых у полиции было предостаточно.
А когда не использовалась ни аудио-, ни видеотехника, подозреваемого, если он умел читать и писать, обычно просили лично изложить свою версию событий на бумаге. Если же подозреваемый оказывался неграмотным, детектив записывал показания с его слов, зачитывал их ему и просил подписать.
9 мая не был применен ни один из этих методов. Уильямсон, который был не только грамотен, но и обладал словарным запасом, куда более богатым, чем у любого из двух допрашивавших его полицейских, видел, что Физерстоун делал заметки. Он сказал, что понял свои права, и согласился говорить.
Полицейская версия выглядела следующим образом:
Уильямсон: «Хорошо, 8 декабря 1982 года… Я часто слонялся возле „Каретного фонаря“ и был там как-то вечером – ждал девушку, хорошенькую девушку, хотел пойти за ней, когда она отправится домой».
Уильямсон сделал паузу, потом вроде бы хотел сказать что-то, начинающееся с буквы «Ф», но снова замолчал, потом продолжил: «Я подумал: „А что, если этим вечером случится что-то плохое?“ – и проводил ее».
Потом Уильямсон опять помолчал и стал рассказывать о том, как он украл стереопроигрыватель. Потом Уильямсон сказал: «Я был с Деннисом, и мы поехали в „Холидей инн“ и сказали девушке, что у нас в машине есть бар, и она села к нам в машину».
Уильямсон говорил отрывочными бессвязными фразами, уходил в сторону, и агент Роджерс попросил Уильямсона сосредоточиться и вернуться к делу Дебби Картер.
Уильямсон сказал: «Хорошо, мне снилось, что я убил ДЕББИ, сидел на ней, обматывал ей шею проводом, вонзал в нее нож, много раз, затягивал веревку у нее на шее».
И далее добавил: «Меня тревожит, как это скажется на моей семье. – А потом сказал: – Моя мать уже мертва».
Агент Роджерс спросил Уильямсона, были ли они с Деннисом в тот вечер в «Каретном фонаре», и Уильямсон ответил: «Да». Агент Физерстоун спросил Уильямсона: «Вы пошли туда с намерением убить ее?» Уильямсон ответил: «Возможно».
Агент Физерстоун спросил: «Почему?»
Уильямсон ответил: «Она меня бесила».
Агент Физерстоун спросил: «Что вы имеете в виду? Она плохо с вами обращалась? Доставляла вам неприятности?»
Уильямсон ответил: «Нет».
Потом Уильямсон помолчал и добавил: «О Господи, вы не должны заставлять меня признаваться! У меня же семья, я должен защитить своих племянников. Моя сестра, это ее убьет. Я не могу причинить боль своей матери теперь, когда она мертва. Я думаю об этом с того дня, как это случилось».
Приблизительно в 19.38 Уильямсон сказал: «Если вы собираетесь пытать меня на этот счет, мне нужен Теннер из Талсы. Нет, мне нужен Дэвид Моррис».
Упоминание об адвокате испугало детективов, и они, приостановив допрос, позвонили Дэвиду Моррису. Тот велел немедленно прекратить допрашивать Рона.
Показания Роном подписаны не были. Ему их даже не показали.
Оснащенное еще одним «сонным признанием» дело начало потихоньку складываться, на радость полицейским и прокурорам. На примере Уорда и Фонтено они убедились, что недостаток физических улик не является помехой в случае острой необходимости предъявить обвинение. Даже тот факт, что Дебби Картер вовсе не была заколота ножом, особого значения не имел. Присяжные все равно вынесут нужный вердикт, если их должным образом шокировать.
