Неплохая тройка, хоть и не птица…
Но вот, как сейчас говорится, в более-менее эффективной оппозиции, - думал я, заказав себе еще пятьдесят собачки “колли”, - наверное, в ней можно быть только таким?…
Я посмотрел на наших героев - они чему-то громко смеялись.
…Иначе будешь горд, честен и бесполезен, как политик Григорий Я. В лучшем случае бесполезен, а в худшем - сильно вреден. Вреден, как ни смешно, именно своей принципиальностью, впрочем, сильно смахивающей на нарциссизм, манию величия и просто плохой характер. При этом, знаете, как-то сразу было видно, что этот В. - большой циник. Причем мне показалось, циник не природный, а вынужденный. Так сказать, ставший циником - по мере продвижения по жизненному пути. Земную жизнь, пройдя до половины, он очутился в сумрачном лесу.
Можно немного развлечься, подумал я (ведь был вечер), и предположить, как это произошло.
Наверное, В. в какой-то момент понял, что русская политика - это очень серьезное дело для очень серьезных людей. Простите мне эту банальность. Для людей, не боящихся грязи, как танки, - помните такую рекламу? Тем более русская политика с ее традицией Преображенских полков и другими радостями и гадостями. Что здесь не Лондон, и он редактирует совсем не “Daily telegraph”, как это может иногда и вдруг кому-то показаться с перепоя или в тренажерном зале “Планета Фитнесс”.
И, эти люди, не боящиеся грязи, - наверное, подумал В., - они еще любят деньги, да, не надо бояться этого слова, они любят деньги, а кто их не любит?! Может быть, прежняя власть их не любила, а? В. многое мог бы рассказать про прежнюю власть, да он не будет, так как где они все сегодня? Иных уж нет, а те далече. Он не бьет упавших. Его компания сегодня - это серьезные люди, живущие в реальном мире, а те, прежние… Он вспоминает их иногда с симпатией, иногда с грустью, но чаще с раздражением.
Когда-нибудь, конечно, он это понимает, и мы все это понимаем, им, этим прежним, поставят памятник в одном из больших московских скверов, скульптурная группа будет не хуже, чем героям Плевны, когда-нибудь, лет через двадцать - тридцать, но не раньше, не сейчас.
Через двадцать лет В. будет около семидесяти, и он, приехав в Москву повидаться с детьми откуда-нибудь из Северной Франции, даст Бог, с удовольствием почитает газету на скамеечке у этого памятника, посмотрит на влюбленных на соседней лавочке, погреется на солнышке, с улыбкой вспоминая минувшие дни.
Как славно когда-то сражались они!…
Но жить-то ему надо сегодня! Как можно сохранять сейчас романтизм? - сердито думает В., вспоминая недавний телефонный разговор с одним из известных изгнанников последних лет. Как можно настолько заиграться в Александра Ивановича Герцена? Какой Герцен?! И - один из этих прежних уже и за- и до- игрался, повторил путь декабристов и теперь предел его мечтаний - так называемое УДО, то есть “условно-досрочное освобождение”. А ведь был очень известный и довольно интеллигентный человек. Зачем ему повторять путь декабристов? Зачем ему это ужасное и нелепое УДО, похожее на удава?
В. и его друзья опять смеются, теперь их смех адресован компании симпатичных женщин за соседним столиком.
Но, с другой стороны, разве можно что-то позитивное сделать, будучи циником и, как говорится, “прагматиком”? Даже в России, и особенно в России, - думаю я, задумчиво, как и положено наблюдателю и философу, глядя - то на него, то в окно московского позднего осеннего вечера. - Последние годы показали, что (как ни странно!) нет. Потому что как аукнешь - так и откликнутся, что попросишь, то и подадут…
Присевшая неподалеку красивая девушка в милой полосатой матросочке отвлекает меня и компанию В. от наших философических размышлений и веселых разговоров. Эта матросочка выглядит на ней так мило, делает ее такой трогательной и незащищенной, одновременно подчеркивая очаровательную фигуру юной женщины, что невозможно не улыбнуться. Девушка бросает взгляд сначала на компанию В., потом на меня и тоже одаривает всех нас мимолетной улыбкой, этим объединяя…
После этой улыбки думать о судьбах России уже не хочется, и я начинаю вспоминать, как был в газете В. года два-три назад, заезжал к одному знакомому в гости. У них там симпатично все устроено - красивая дверь с медными фигурками - персонажами сказок, хороший недорогой буфет и вежливая охрана.
При этом, конечно, это “фабрика”, газета-то ежедневная и в ней 18 полос - попробуй, заполни такой объем каждый день. Ряды компьютеров, народ что-то печатает, галдеж, дым сигаретный, я немного обалдел, пока дошел к знакомому, в его кабинетик на четвертом этаже. Он там был года три назад небольшим начальником. Подумал: нет, здесь невозможно работать, хотя они и славятся на всю журналистскую Москву своими зарплатами. Хотя, с другой стороны, эту газету, конечно, не сравнить с глянцевыми журналами. Тут жизнь, а там - тоска зеленая. Или, пардон, голубая. (Я ездил в подобный журнал незадолго до того.) Все ё-мое, какие-то пластмассовые…
И вот, сижу я, значит, с этими мыслями, то о России, то о высоких зарплатах в газете “К.”, заказываю третью стопку “собачки колли” и копченый чай, что-то записываю в блокнотик, потом в “Огонек” свой заглянул в раздел “Искусство”, и вдруг… стало мне не то чтобы хорошо, но знаете, неплохо как-то, неплохо, тихо.
Можно жить, - думаю. - У В-В-П все-таки голова есть, все гайки не закручивает, несколько газет и журналов, два радио, один телеканал остаются… Книжки выходят… Деньги какие-то появились… Х.ли еще надо? Ведь мог бы все закрутить и заморозить (причем под аплодисменты), но не закручивает и не замораживает почему-то. Во всяком случае, пока. И хорошо, спасибо? Вот сидит В., спокойно выпивает в компании сепаратистов. А ты помнишь, какие статьи он печатал?…
И только я это подумал, знаете, как на заказ - в зал входят двое мужчин с какими-то стертыми лицами… не из этих мест, в общем, лица (это всегда сразу видно), и садятся на столик в уголке. Как-то я на них быстро внимание обратил. Плечистые такие, с казенными физиономиями, и видно, что люди не выпить-поговорить зашли после работы, а “по делу”. Сидят, вроде между собой разговаривают немного, но я вижу, что при этом изредка внимательно так оглядывают зал. На меня разок посмотрели, на компанию В. пару раз взглянули…
И, знаете, я постепенно завелся. Вспомнил, конечно, рассказ Юрия Домбровского, как он в советские времена по телефону (ему казалось, что его подслушивают) вызывал спец-агентов на уголок, поговорить. (Никто, естественно, не пришел.) Вспомнил книги Солженицына…
Причем одновременно думаю: вот, бл.дь, такое настроение было хорошее. Нет бы, чуть раньше уйти. Они же за В. ходят, это ясно. Ушел бы я на полчаса раньше и ничего бы не увидел. Спал бы крепче и в хорошем настроении домой пришел. Фильм сегодня поздно вечером будет неплохой по “ТВ-культуре”… Еще вспомнил, как одни друзья надо мной смеялись, когда я говорил, что в их редакции прослушивают телефон. Вот, думаю, их бы сюда.
Потом принялся сам с собой разговаривать. Утешать себя. Проводить психотренинг. Вспоминать мышку-официантку и слова жены пару глав назад. Про то, что “кому мы нужны” и прочее.
Что мол:
а) - я же не знаю, за кем они пришли, да? - Да.
б) - В. работал с олигархом Б., а Б. - это все же не совсем академик Сахаров, правда? - Правда.
в) - степень его, Б., участия в построении нынешней жизни, ее, так сказать, основ - очень велика? - Очень.
г) - В. сидит с каким-то “чеченом” - так? Что за “чечен”, я не знаю, правильно? - Правильно. - Про “сепаратистов” это, конечно, шутка, но может быть - и нет.
Потом подумал:
д) - что, возможно, там просто существует такая работа - обход клубов вроде этого и составление отчета: кто был, что ел-пил, с кем говорил и кому что в рот не попало. Мониторинг, так сказать.
От последней мысли мне снова стало не очень хорошо, и мой психотренинг на расслабление не удался. Тогда я сделал над собой усилие, тихо выполнил пять дыхательных упражнений по системе йоги и, сердито подумав, что не вижу перед собой абсолютно ничего нового (ведь да?!), - углубился в свой “Огонек”. Но надо сказать, сами понимаете, читалось мне не ахти, и минут через десять я стал собираться. Думаю: ну его на хер. Пойду. Вообще, надо уезжать из страны, вот что. Надоело это все до невозможности.
