Теперь она видит дома. Башня маяка, ясный свет. Марсианское здание водонапорной башни. Пеликаны на северной пристани, сидят рядком, раскидали крылья, точно грязное белье. Она приближается, ее ловит морской бриз, машина содрогается на встречном ветру.

Нависает водонапорная башня. Улицы Дофина пустынны, как и мост. Вдалеке, в перспективе улиц вздымается море. Две заправки, устричный бар на деревянных сваях (ЗАКРЫТО ДО АПРЕЛЯ), автомойка, рыбный базар. Сломанное штормовое окно прислонено к витрине прачечной. Из дверей выходит женщина, кидает мешок с бельем в микроавтобус. В зеркальце Анна видит, как машина разворачивается, из-под колес швырнув песок на щебенку.

Она совсем иначе себе это представляла. Чего она ждала? Комфорта, конечно. Курортный городок, уютный дом на величественной улице. Деньги, подумала она: в мире Джона она к ним привыкла. А здесь — одни воспоминания о богатстве. Ссадины от потерь, искалеченное упрямство рабочей окраины. Улицы уворачиваются от моря, словно однажды ночью оно может подняться и смыть их в небытие.

Карта слишком крупного масштаба, деталей немного. Единственная улица с названием — проспект Бьенвилль — тянется от рога острова до хвоста, просеки и тупики разбегаются, точно позвонки. Анна крутит головой, отыскивая указатели, но видит главную улицу, еще не доехав: дома здесь больше и основательнее. Машины, припаркованные возле «Единого Банка Мобайла», фигуры в окнах морского ресторана «Форт-Гейн». Она тормозит, расстегивает ремень безопасности, широко зевает, словно кошка только очнулась от долгого сна.

Запах водорослей и бензина. Бриз треплет волосы. На углу каждого переулка указатели, но ни одного на Одюбон, а запахи из ресторана снова будят голод. Она пересекает проспект, дергает дверь, заходит под треньканье электрического звонка.

Несколько посетителей, трое мужчин без пиджаков, две старухи, завтракают, никто не торопится. Женщины внимательно уставились на нее, ножи и вилки зависли в воздухе. Мужчины взглянули мельком. Над стойкой с газетами табличка «Пожалуйста, подождите», и она берет газету, читает, прячась от взглядов.

— Чем могу служить?

Она поднимает глаза. Официантка лет пятидесяти, рот хмурый, глаза приветливые. На бэджике написано имя и блюда дня, хотя какой-то миг ее накрывает джетлаг, и она читает блюда, почти как прозвище. Нэнси Ореховая Зубатка.

— У вас есть меню?

— Конечно. Садитесь, пожалуйста. Кофе?

Она садится. За соседним столиком самый морально нестойкий из мужчин тревожно оглядывается куда-то в сторону нее, будто она принесла с собой запах надвигающегося дождя. Меню длинное и много раз переписанное черным фломастером. Она заказывает кофе и маисовый хлеб, соленья и копченого люциана.

— Для рыбы пока рано. Майк еще завтрак готовит. Разве что обжаренных креветок могу вам принести.

Анна закрывает меню.

— Хорошо, пусть будет завтрак. Что угодно.

— Подождите немного. — Официантка уходит в кухню.

Анна одна, джетлаг снова бьет по голове. Где это она? Болит голова, Анна осторожно прижимает ладонь ко лбу. Что будет, думает она, если сейчас войдет Аннели? Разозлится, увидев Анну здесь, где ей не место? Или испугается? Схватит графинчик с уксусом у двери, запустит в Анну? Убежит?

А самой Анне-то каково? Не сердится и не то чтобы напугана. В животе нервическая легкость. Скоро Анна встретится с Аннели, и каково бы ни было Аннели, она не захочет, чтобы ее обнаружили. Надо придумать правильные слова.

Но она закрывает глаза и вообще перестает думать. Мурлычет радио. Сообщения о пробках и грядущих приливах, старая музыка и новости судоходства.

— О'кей, — кричит Нэнси Ореховая Зубатка из кухни. — Майк вам сготовит.

Анна оборачивается. На столе кружка с кофе — Анна не помнит, чтобы официантка подходила. Она пьет кофе, он еще обжигает, от пара и кофеина краснеют щеки, она приходит в себя.

Еда отличная. Даже еще лучше. Она ест так, будто несколько дней голодала. Когда заканчивает, официантка подходит и улыбается, забирая тарелку:

— Всегда приятно видеть пустую посуду. Хотите еще чего-нибудь? Есть свежие кукурузные оладьи. — Она вопросительно поднимает брови, выставив руки, все в муке.

— Только счет.

— Конечно. Вы англичанка, правильно?

— Правильно, — говорит она, и официантка снова улыбается.

— Я догадалась. Раньше у нас тут бывали англичане. Один раз, правда.

— Не подскажете, как найти Одюбон-стрит?

Нэнси кивает на восток:

— Прямо по проспекту, не промахнетесь. На углу мотель «Дофин». — Дауфинн, слово получается по-американски гладкое. Нэнси стоит, в руках посуда, переминается с ноги на ногу. Ждет чего-то. — Дальше по этой дороге ничего нет, кроме птичьего заповедника. Вы птиц приехали смотреть?

— Нет.

— Ну конечно. Я этих любителей знаю. Может, вы на рыбалку?

— На рыбалку, — говорит она, будто соглашаясь.

— А удочки ваши наверняка в машине. Проверяйте, чтобы двери были заперты, народ тащит все, что плохо лежит. Надолго приехали?

— Не очень. — Она тянется за кошельком, достает карточку. Нэнси берет ее двумя пальцами. Неохотно отчаливает, возвращается с квитанцией и опять стоит, большие руки повисли, взгляд добрый, пустой, ищущий.

— Знаете, у нас тут мало приезжих в это время года.

— Вот как?

— Теперь вообще приезжих мало. — Нэнси доверительно склоняется к ней. — Мы изголодались по компании. Извините мое любопытство.

— Ничего, все в порядке.

— Не возражаете, если я спрошу, какую рыбу вы собираетесь ловить?

— Не возражаю, — она почувствовала, что краснеет. — Вообще-то я здесь не затем, чтобы ловить рыбу.

— Ловец человеков, — шепчет линялая фигура за соседним столиком, не отрывая взгляда от радиоприемника. Нэнси поворачивается к нему:

— Билл Рейли, доедай, понятно?

— Я просто сказал, — отвечает Билл Рейли. — Ничего такого.

Она вновь с Анной, приветливость возвращается, как солнце из-за туч.

— Ну что же. Было приятно познакомиться.

— Спасибо.

— Удачного дня. В «Дофине» найдутся комнаты. Приходите еще. И да, мы открыты допоздна. Мы всегда тут, в любое время!

Одюбон-стрит. Она тормозит на углу возле отеля. Официантка слишком оптимистична: Дофин закрыт до апреля, как и устричный бар. По проспекту ползет открытый грузовик, сочится ледяной водой, воняет рыбой и дезинфектором. Мобильный погребен где-то в сумке, среди вещей, и когда наконец Анна выкапывает его, обнаруживается, что он больше не работает. Сигнала нет, номер заблокирован, черт его знает.

Через дорогу — старомодный таксофон, трубка висит на проводе и раскачивается на ветру. Анна пропускает грузовик, переходит дорогу, возвращает трубку на рычаг. Потом снимает, слышит мурлыканье гудка.

Она знает номер наизусть. На кредитке пятно муки, отпечаток пальца официантки наложился на ее собственный, золотой. Она вытирает карту, вставляет в прорезь, набирает номер.

Три гудка, и ее соединяют.

— Четыре-два-девять-один, — произносит женский голос, акцент наслаивается на акцент.

— Можно позвать Аннели?

Пауза. Затем женщину хуже слышно, будто она слегка отодвинулась от трубки:

— Кто говорит?

— Меня зовут Анна, я подруга Аннели из Англии. Мы приехали на неделю в Галф-Шорз, и я подумала — ну, подумала, может, позвонить…

Ложь умирает на ветру. Проезжает еще микроавтобус, бампер обклеен картинками, за тонированными стеклами вибрируют басы. Она отворачивается, собой закрывает трубку от ветра, точно огонек сигареты.

— …никого. — говорит женщина. — Простите. Может, я смогу ей передать, что вы звонили. Анна?..

— Мур. Анна Мур. Миссис Нумминен, простите.

— Да?

— Вообще-то я не подруга Аннели.

— Нет? — Жестко, без удивления.

— Боюсь, я была не вполне откровенна с вами. Я из Британской Налоговой службы.