— Кем вы осведомлены, герр Пеффер?

— О, мне говорил сам Карл Францевич. Он получил эстафету из Берг-коллегии от статского советника Будберга, который специально предупреждал о приезде этого выскочки.

— Опасен?

— Молод, горяч, наблюдателен, а главное непреклонен в правдивости описания виденного и узнанного.

— О, тогда его к нашим делам допускать нельзя!

— Так и решено. Карл Францевич сказался больным. Прямо ведь отказать нельзя, едет по именному указу, а как его здесь из комнаты в комнату помотают, так не вытерпит и уедет ни с чем.

Табачный дым трех трубок заполнил комнату.

Потолкавшись по комнатам Горного правления и нигде ничего не добившись, Паллас завтра же решил покинуть неприветливый Екатеринбург. Выехали дальше на север. Первую большую остановку провели в Невьянске, старой вотчине Демидовых. Здесь подробно осмотрели завод и знаменитую Невьянскую башню.

В заводской лаборатории управляющий, который водил путешественников по заводу, как бы нечаянно уронил платок на пламя спиртовой лампы. Зуев и Соколов невольно подались вперед. Они полагали, что платок сразу вспыхнет. Но нет! Никакого вреда пламя не причинило платку. Лукаво взглянув на студентов, — этот спектакль каждый раз устраивался для гостей, — управляющий взял платок, сдернул с пламени и снова положил в карман.

Паллас улыбнулся и спокойно бросил одно слово:

— Асбест.

Управляющий смутился: он не ожидал, что гостям известно это.

— Да. Здесь его каменным шелком зовут. У нас в заводском поселке бабка Саватеиха живет. Мастерица из каменного шелка нити прясть. Из них на станке несгораемый холст ткет, либо неопалимые перчатки вяжет. Многие любопытствуют, покупают.

И Паллас с учениками посетил избу бабки, купил у нее для коллекции несколько аршин асбестового полотна и несколько пар перчаток. Зуев и Соколов тоже купили по «несгораемому» платку.

И дальше в путь. Дорога становилась тяжелее и тяжелее. Болото, непроходимая тайга. Лошадей вели в поводу, бредя по колено в грязи. Комары и мошкара не давали покоя ни людям, ни лошадям. Трудно было найти сухое место для ночлега. Даже проводники — вогулы и солдаты, данные в помощь из последнего северного гарнизона, — выбились из сил. Паллас, мокрый, грязный, закусанный таежным гнусом, наконец, сдался.

6 июля уперлись в огромное болото между реками Тура и Ляля. Окончательно выбившись из сил, повернули назад и двинулись вдоль по Туре к Васильевскому руднику. Заброшенный далеко на север рудник был самой крайней точкой горнозаводских промыслов. Добывали здесь золото для царской казны.

Даже в самое жаркое время в болотной тайге было сыро, а вечерами и холодно. От гнуса не было спасения. В рудниках работали по колено в воде, пили бурую с железистым привкусом воду. Из родника воду возили только для приискового начальства.

Смотритель рудника Даненберг спустить в шахту кого-либо из членов экспедиции категорически отказался.

— Ненадежно весьма, — заявил он, — я и сам берегусь. Почитай, с год, как под землю не спускаюсь. Завалить может.

Зуев и Соколов, осмотрев дробильню и промывальню, заглянули в землянки.

У входа в одну из них сидел старик и грелся на скупом солнышке. Натруженные руки у него были в язвах. Увидев студентов, старик стал медленно подниматься.

— Сиди, сиди, старик, — сказал Соколов, — хвораешь?

— Занедужил, батюшка, занедужил. В руднике-то студено, мокро, кровь стариковская не греет. Да, почитай, с самого великого поста ни капустки, ни лука не видели. А о молочке и убоине и думать нельзя. Заживо тут народ гниет.

— Сам откуда, дедушка?

— А мы, родимые, окромя беглых, которым деваться некуда, все чердымские мужики, за подушное в отработке.

— Выработки каковы?

— Как кто, сердечный. Как кто. Иной и три копейки в день, а иной и до шести достигает.

— А подушное велико ли?

— Подушное у нас 4 рубля 56 копеек. Вот и сами видите, сколь тягостно в отработке.

— Это одну треть года выходит, не считая пути от деревни на рудник, — вмешался в разговор Василий, до сих пор стоявший молча.

— Так, барин. И уж сколько раз прошение подавали в горную контору, чтоб отпустили нас с отработки.

— Ну и что?

— Выпороли наших мужиков в горной полиции и заказали больше этим делом Горное правление не беспокоить. А вы, часом, не с Горного правления?

— Нет, дедушка. Прощай. Дай бог здоровья тебе.

— Спаси господь на добром слове, а мне уж, видно, дома-то и не бывать. И то сказать, много тут нашего брата у этого проклятого рудника позакопано. Золото, оно людскую кровь любит...

Невеселые уходили студенты от старика. Да, не жилец он в этой мокроте на плесневелом хлебе пополам с корой. А чем поможешь? Ничем.

От Васильевского рудника круто повернули на юг, к Челябе. Уже у самого города свернули на степную дорогу, чтоб не повторять старый путь. На ночевку остановились у озера. Здесь встретили трех казаков, выехавших на лов птицы: чернобородого, припадавшего на одну ногу Афанасия и двух его сыновей.

— Осенью птица в громадные косяки сбивается, — рассказывал Афанасий, — и жирует то на полях, то на озерах. Вот тут мы ее и скрадываем.

Сыновья сняли с телеги сеть, и все направились к озеру. В двадцати саженях от озера, как раз на месте перелета птиц на поля, сети растянули на тонких березовых жердях. В сумерки начался лет. С характерным свистом стая гусей приблизилась к озеру и, снижаясь, наткнулась на сети. Послышалось хлопанье крыльев, гогот, падение грузных тел. Сеть пала и шевелилась, как живая.

Афанасий с сыновьями набросились на нее, свертывая гусям головы. Двадцать два серых откормленных гуся лежали на траве.

— Улов ноне ничего, — довольно гудел Афанасий. — А ну, ребятки, спроворь скорее сеть, авось до ночи еще стаю возьмем.

Сеть была растянута, и через час в ней запуталась стая казарок. Третью стаю накрыли уже на заре.

Утром Паллас и студенты продолжали свой путь, Афанасий возвращался в станицу. Охотники нагрузили птицей целый воз.

— Прощайте, — басил Афанасий. — Спаси бог за компанию. Не обессудьте, примите в подарок, — и он протянул путешественникам шесть гусей.

— Спасибо, — поблагодарил Василий. — А сколько взяли всего?

— Кто его знает? Не считали. Пожалуй, десятков восемь наберется.

— Куда же столько?

— Пожарим, родню оделим, впрок накоптим.

Расстались друзьями. Скоро и Челябинск, а там долгожданный отдых. Но надолго ли? В голове неутомимого Палласа зарождались новые планы.

Любаша, дочь челябинского воеводы Веревкина, увидела Никифора первый раз у себя дома.

Любаша открыла скрипнувшую дверь и, прежде чем войти, заглянула в комнату. Старики-казаки вытянулись перед ней, будто перед самим статским советником. Никифор, стоя сзади всех, улыбнулся. Смешинки запрыгали и в глазах Любаши. Вот так состоялось знакомство.

Любаша жила в уединении. Свояченица отца да и сам воевода ею почти не занимались. Придерживались правила: больше дома будет сидеть — лучше станет. С трудом удавалось девушке отпроситься иной раз с подругами в лес по ягоды или по грибы. Вторая встреча Любаши с Никифором случилась как раз в лесу. Девушка зарделась, хотела спрятаться за куст, но Никифор уже стоял перед нею. Оба запнулись, не зная, с чего начать разговор.