Остаток дня ушел на обсуждение — из какого расчета выдавать продукты. Решили разделить запасы на десять суток. Выходило не густо — примерно полстакана воды на человека в день, десяток маленьких галет и по три дольки шоколада.
Полстакана воды в день под палящими лучами солнца — все равно что ничего. Мясные консервы казались слишком солеными и вызывали мучительную жажду.
Зной и голод делали свое дело — люди худели и чернели на глазах. У большинства кровоточили десны. На четвертый день почти все потеряли голос: язык одеревенел, рот пересох и обрастал горько-соленой коркой. При попытке разговаривать изо рта сыпалась соль…
Антошка облизала пересохшие губы. Она видела этот ослепительный на солнце океан и чувствовала горечь во рту. Ей очень хотелось знать, как чувствовал себя Виктор, как он переносиц зной и жажду. А Петр Иванович вовсе забыл о нем, он рассказывал, как страдали все люди в лодке. В зале стояла напряженная тишина.
…На пятую ночь люди в шлюпке проснулись от яростной возни. Одному молодому австралийцу показалось, что старый англичанин, которому было доверено распределение воды, тайком налил целый стакан и осушил его. Так это было или нет, но австралиец набросился на старика. Англичанин же уверял, что австралиец пытался сам завладеть водой, воспользовавшись тем, что все уснули.
Этот австралиец особенно страдал от жажды. Все сидели неподвижно, сберегая силы. Он же вскакивал с места, вторую ночь уже не спал и стал пригоршнями глотать морскую воду. Его пытались оттащить, но он яростно отталкивал от себя людей и пил, пил без конца горько-соленую воду. Вскоре у него начались судороги. Он умирал в тяжких муках, и лишние полстакана воды уже не могли спасти его. Это была первая жертва.
Держать труп в лодке было нельзя, и его медленно опустили в воду. Вода за лодкой вдруг забурлила, и появились акулы, которых раньше не замечали.
Теперь акулы не отставали от шлюпки. То с одной, то с другой стороны высовывались их морды со стеклянными глазами. Канистр с водой оставалось все меньше.
Уже несколько раз распределение воды перепоручали новым людям и наконец обратились к Петру Ивановичу. У Валентины Сергеевны иссякли силы, хотя муж и Виктор старались за счет своих порций дать ей побольше воды.
Погода стояла безветренная, океан походил на расплавленное стекло. Гребли по очереди, но уже не было сил поднимать весла, казавшиеся чугунными. На шестой день умерла женщина, потерявшая ребенка. После взрыва отчаяния она все дни сидела в лодке безучастная ко всему и даже к пресной воде относилась равнодушно.
Акулы сопровождали лодку густой стаей. Они ждали очередной добычи. Каждый день в воду опускали новые жертвы.
Валентина Сергеевна на восьмой день уже не могла сидеть.
Девятый день не принес ничего нового. Петр Иванович стал выдавать воды по четверть стакана в день. Этой порции хватало на то, чтобы слегка увлажнить рот.
На десятый день один из матросов показал рукой на птицу.
Это была чайка. Земля где-то близко. Но где? Сколько ни всматривались в сизую дымку, застилавшую горизонт, ничего не могли разглядеть, и видели-то плохо: сухие веки царапали глаза. В этот день слег Виктор.
— Это я была виновата в том, что Виктор лишился сил, — подала голос молчавшая до этого Валентина Сергеевна. — Он отдавал мне половину своей воды, а мне было так худо, что я не могла оценить его жертвы.
— Надо отметить, что Виктор вел себя молодцом, — сказал Петр Иванович.
Антошка с гордостью поглядела вокруг — понимают ли люди, какой настоящий человек Витька, ее Витька, в которого она всегда верила.
Но по лицам людей поняла, что все считают это само собой разумеющимся и никто в этом ничего особенного не видит. Все слушали Петра Ивановича.
— Нас начали мучить миражи. То нам чудился Петергоф со сверкающими фонтанами воды, то вдруг в океане возникал деревенский колодезь, скрипел журавль, и прозрачная прохладная вода капала из ведра в океан, и мы никак не могли добраться до этого колодца. Вспоминалась московская квартира, ванна, наполненная до краев голубоватой водой, и такой вкусной, что сердце замирает. Мучительные видения воды не давали покоя.
К вечеру десятого дня на фоне заходящего солнца, затянутого белой пеленой, справа по ходу шлюпки, заклубился черный дымок. Разом заработали все весла. Но дым не приближался, а удалялся… Нас не заметили… На одиннадцатый день воду стали выдавать по одному глотку.
Ночью я не спал. И, признаюсь, думал о том, как бесславно приходится помирать. Погибнуть в бою — это другое дело. Я видел в темноте глаза, и не одну пару блестящих, настороженных глаз. За мной следили. Под ногами у меня была канистра с водой, последняя канистра, и стоило мне чуть шевельнуться, чтобы принять более удобное положение, как глаза, следившие за мной, приближались.
На двенадцатый день утром я роздал по последнему глотку воды. Выбросил за борт канистру. В это утро умерло еще двое. Нас в шлюпке осталось шестнадцать человек живых. Да нет, не живых, а просто еще не совсем умерших людей.
Обросшие бородами, с воспаленными глазами, мы были страшны. Весла лежали в лодке, ни у кого не было сил грести. Валя не двигалась. Виктор пытался еще шутить. Он прошептал мне на ухо, что очень любит море и что ему не хочется умирать…
У Антошки уже не было сомнений, что это был Витька-горнист. Тогда, на берегу Азовского моря, он тоже сказал ей, что любит море и не любит тех, кто с ним шутит.
— А потом Виктор предложил спеть песню, — продолжал Петр Иванович. — Мне даже смешно стало: изо рта песок сыплется, а он — песню. Про себя споем. «Широка страна моя родная». И Валя зашевелилась, кивнула головой, и мы начали петь. Молча пели, только не закончили, потому что Валя привстала и зашептала: «Дым!.. Дым!..»
Да, это был дым, и совсем близко. Откуда только силы взялись у людей! Все стали размахивать руками. А потом ясно увидели пароход, который приближался. Это было на исходе двенадцатых суток дрейфа.
Шлюпку заметили. Пароход подошел ближе. По трапу некоторые пытались даже подняться сами, а на палубе все ринулись к большому блестящему титану, на котором стояла большая белая эмалированная кружка. «Вода, вода… Пить, пить…» Матросы отгоняли людей от титана, пустили в ход даже кулаки, понимая, что, дорвавшись до воды, люди могут погибнуть. Воду давали по каплям.
Как потом выяснилось, мы прошли сто миль западнее острова Святой Елены и нас ждала неминуемая смерть, не заметь нас этот пароход.
На следующий день всех нас доставили на остров, на носилках вынесли с парохода и поместили в госпиталь. Каждый из нас за эти двенадцать дней потерял около трети своего веса. Виктор пролежал в госпитале больше месяца, первой поднялась на ноги Валя…
Антошка подумала, что это Витькина вода помогла Валентине Сергеевне.
— Губернатор острова по нашей просьбе телеграфировал в Лондон, сообщил, что среди подобранных в океане — трое советских людей.
Наше посольство в Лондоне прислало нам в ответ доброе слово, и теперь мы крепко были связаны с Родиной.
Когда мы чуть оправились, к нам началось паломничество местных жителей: ведь мы первые советские люди на острове. К этому времени мы обрели уже совсем человеческий вид, и жители острова Святой Елены удивлялись не тому, что мы страшно выглядим, а тому, что мы похожи на всех остальных людей.
Перед отлетом нас пригласил к себе губернатор острова. Мы обедали за дубовым столом, за которым сидел когда-то Наполеон. Мы думали над его судьбой и над судьбой Гитлера.
Ну, а в остальном наша поездка опять протекала нормально. Самолет перенес нас в Англию, оттуда на другом самолете прилетели в Швецию. Вот и вся наша история, — закончил Петр Иванович.
Антошка, как только пришла домой, открутила в умывальной раковине кран и долго смотрела на голубоватую, завитую спиралью струйку воды, а потом подставила под нее рот и с жадностью захватывала губами воду — холодную, чуть пахнущую хлором. Совсем по-новому слышала она, как журчит вода — прохладная, свежая вода.
