Лес редел, деревья вокруг становились все тоньше, расстояние меж ними — все больше, дневной свет разгорался ярче, вот уже и далекие холмы видны...

И еще кое в чем сказывалось проклятье бога воров: когда их гнали по джунглям, Конан иногда словом-другим подбадривал Апрею, а теперь у него не осталось сил даже на такие малости. Иногда оглядываясь назад, Конан видел, как тяжело лучнице. Хотя вроде бы ее походка выглядела более легкой, чем вчера, кажется, она начинала привыкать к земле.

Грязная Нергалова пасть, протухшие кишки ослов, слюна бешеного волка! С Конаном творились невообразимые вещи: становилось все хуже не только телу, но и душе. «Еще немного, — мерзкими склизкими змеями заползали под черепом подлые мысли, — и упаду, пускай делают, что хотят. Убьют, так убьют, вряд ли то, что ждет меня и всех нас впереди намного лучше смерти».

Неизвестно куда бы завели и на что подвигли бы Конана черные струи, затоплявшие его душу, но тут показалась конечная цель их перехода. До нее оставалось еще немало, но все-таки конец мучений стал теперь виден. И если сжать зубы, можно продержаться.

А увидели они, перевалив через вершину одного из холмов, раскинувшуюся внизу долину. По одну сторону долины чернели прямоугольники полей, а по другую за перелесками угадывались строения — верно, это и был тот поселок дикарей, куда их вели.

Теперь они бежали только вниз. И хотя тропа была утоптана и никакая мгла не мешала смотреть, куда ступает нога, но сами ноги уже не держали.

Наконец они спустились в долину и попали на широкую дорогу, лес остался позади, и теперь перед отрядом и вокруг него тянулись бескрайние поля. Дорогу дикари сработали неплохую — покрытием служил закатанный в глину мелкий камень. Стезя тянулась, как уже говорилось, вдоль полей, на которых трудно было не заметить фигуры в светлых одеждах и широких конусообразных шляпах. Когда их процессия проходила мимо (к облегчению пленников, они вновь перешли на шаг), работники выпрямлялись, вглядывались и тут же сгибались в поклоне. Пленители Конана и Апреи никак не отвечали на эти знаки приветствия.

Навстречу им попалась повозка — раскрашенный деревянный короб, запряженный массивными рогатыми животными. Большие, зобатые, сонные, они степенно выбивали пыль из дороги. За повозкой следовало двое вооруженных людей верхом на лошадях.

— А чего ж и верхом на быках не ездить, — снасмешничал Конан, и за разговорчики тут же от идущего сразу перед ним дикаря получил удар ладонью по щеке.

Их сопровождающие остановились, пропуская шествие людей и животных. Конан засмотрелся на лошадей, невысоких, крепких, гривастых, на лошадей, которые напомнили ему горную киммерийскую породу, как вдруг могучий удар повалил его в дорожную пыль, чьи-то стальной хватки пальцы вцепились в его волосы и прижали лицо к дороге. В кожу лба вдавились выступающие из глины горбы и гребни камней. Его глаза увидели перед собой разбегающиеся по глине трещины.

«Узкоглазые уродцы, я вам сполна припомню радушное обхождение», — захлестнула Конана ярость, уже подзабывшаяся, которая захлестнула иссушающий душу страх. Он скосил глаза и увидел, что и захватившие их люди стоят на коленях, низко наклонив головы к земле. «Это, конечно, ваше свинячье дело, кому поклоны бить. А меня, парни, не стоило впутывать в ваши обычаи, не люблю склоняться не пойми перед кем».

Чужая рука отпустила волосы Конана, он понял, что можно подниматься. Лесная девушка Апрея тоже отряхивала пыль с колен. Встретились с ним взглядом. И неожиданно улыбнулась, подмигнула Конану. А он вымученно улыбнулся ей.

Они продолжили путь. Впереди, отгораживая дорогу от полей, потянулись перелески. В тени толстоствольных, ветвистых деревьев с крупными, в ладонь листьями идти стало легче. Дошли до развилки. Свернули направо, а налево, вдали — успел рассмотреть Конан — показали себя крыши небольших приземистых домиков, хижин. Но их вели не к ним.

Куда их вели, стало ясно довольно скоро. Перелески закончились, они вышли на открытое пространство. И увидели дом. Высокую ограду из толстых древесных стволов с заостренным верхом и возвышающийся над ней дом. Если б их прогулка была увеселительной, Конан непременно остановился бы, чтобы полюбоваться необычным видом этого строения. Здание было высоким, сужающимся кверху. Каждый этаж опоясывали широкие, загнутые кверху карнизы, или как бы даже отдельные крыши, последний этаж напоминал башенку и его венчал деревянный резной шпиль.

Дорога уткнулась в ворота. Обитые по краям железом створки были сведены. На поперечной деревянной балке, укрепленной над боковыми стойками, были вырезаны и закрашены черной краской узоры, хитросплетение черточек и закорючек.

Один из дикарей (Конан не сейчас подметил, что этот, скорее всего, в их отряде за главного) громко прокричал что-то, направив крик за ограду, и рассмеялся. Его смех подхватили другие дикари. Вскоре воротные створки разошлись к пленников ввели во двор.

Дорожки, проложенные по двору, были засыпаны речным песком. Там и тут, на первый взгляд беспорядочно, росли небольшие деревца, площадки под ними окружали камни.

Они приблизились к главному зданию, тому, что давно уже видели издали. Здание опиралось на высокое каменное основание, а главным его позволяли назвать прочие постройки по бокам и позади, здорово уступавшие в высоту и ширину.

Многие из построек соединялись и между собой и с основным зданием крытыми переходами.

Они остановились перед высоким крыльцом. Пленников вывели вперед и сразу вынудили опуститься на колени. Приведшие их дикари выстроились сзади.

— Ладно, подчинимся, — пробормотал Конан.

Кого-то ждали. Кто-то, наверное, должен был выйти на это крыльцо. «Еще один вождь, вроде того, кому кланялись на дороге», — подумал киммериец. Но вождь не спешил, и у пленников было время на невеселые раздумья. Было время и осторожно повертеть головой. Блуждающий взгляд Конана упал на резьбу, украшающую перила крыльца и карнизы. И везде повторялось изображение одного и того же чешуйчатого зверя с длинным хвостом, украшенным гребнем, с распахнутой, изрыгающей огонь пастью, над которой извивались шнуры усов. Неужели у них здесь такое водится?

И вот, наконец, появился тот, кого ждали. Конану не сразу удалось рассмотреть вышедшего на крыльцо человека, потому что, как недавно на дороге, северянина, подойдя сзади, наклонили к самой земле. А когда отпустили после раздавшейся со стороны крыльца команды, киммериец смог поднять голову и посмотреть на человека, от которого, возможно, зависит их судьба. Человек этот (с длинными, свисающими до подбородка усами) уже спустился с крыльца и стоял в нескольких шагах от коленопреклоненных пленников. Вождь был немолод, если судить по Морщинистому лицу и по седине в волосах и усах. К нему направился дикарь, которого Конан считал главным в напавшей на них семерке. Подошел поклонился и протянул отнятый у киммерийца меч в потертых ножнах лошадиной кожи. Вождь принял трофей и внимательно в него вгляделся.

Дикарь, передавший оружие пленников, стал говорить, то показывая пальцем в сторону Конана и Апреи, то ударяя себя в грудь, то тыча в ножны. Нетрудно догадаться, что рассказ был посвящен охоте на пришельцев и их пленению. Вождь внимательно слушал, одобрительно кивая. И опять часто повторялось это, уже не раз слышанное Конаном слово «гэйдзин». «Уж не чужаков ли они так называют на своем кошачьем языке?»

Наконец рассказ окончился, рассказчик поклонился («Как много они кланяются, на каждом шагу, — подумал Конан, — так и шею недолго сломать...») и замолчал, видимо, ожидая распоряжений.

От человека, сошедшего с крыльца, кого Конан называл про себя вождем, исходило отчетливое ощущение властности. Он прошел мимо пленников, уткнув руки в бока, пристально вглядываясь в лица. Потом, на обратном пути столь же внимательно рассматривал одежду, качая головой. И остановился перед киммерийцем. Взгляды повелителя и пленника скрестились. Вождь усмехнулся, взял Конана за подбородок жесткими пальцами и высоко вздернул.